Была родительская суббота, кончилась Литургия. Одни из присутствующих уже выходили из церкви, а другие остались и стали подходить к неспециализированному кануну (стоящему, по обыкновению, посредине церкви).
Я же, пишет монах, стоял на клиросе. Вышли из алтаря диакон и священник. Священник провозгласил: «Благословен Всевышний отечественный, неизменно, сейчас и присно и во веки столетий. Аминь». Диакон зажег свечи, начал раздавать их присутствующим. И сейчас я заметил, что большое количество народа начало входить в дверь храма с улицы, а после этого попадать через окна и стены. Храм наполнялся множеством прозрачных теней. В данной массе я заметил дам, мужчин, юношей и детей. Выяснил я по внешнему виду священников, императоров, епископов и между ними несложного рабочего, дряхлого воина-поселянина, нищих и бедную женщину по большому счету.
По окончании возгласа священника они очень тихо, но очень скоро заполнили собой целый храм, становясь тесно между собой. Все они как как будто бы стремились к кануну, но почему-то не могли подойти к нему. Я не имел возможности оторвать глаз от данной необычной картины.
Наконец их набралось так много, что настоящие молящиеся казались мне фигурами, ярко нарисованными на фоне этих необычных теней. Они (тени), подходя в тишине, становились у священного алтаря. Кое-какие из них как словно бы бы преклоняли колени, другие нагибали головы, совершенно верно ожидая произнесения решения суда. Дети протягивали руки к свечам, горящим на кануне, и к рукам молящихся живых.
Но вот диакон вынул начал и записки просматривать написанные на них имена. Удивлению моему не было финиша, в то время, когда я увидел, что порывистым, весёлым перемещением выделялась то одна, то вторая фигура. Они доходили к тем, кто помянул их, становились рядом с ними, смотрели на них глазами, полными любви, весёлого умиротворения. Мне кроме того казалось, что в руках духов показалась какая-то духовная горящая свеча и они сами, молясь вместе с молящимися за них, сияли неординарно весёлыми лучами.
По мере того как прочитывалось каждое имя, из толпы безмолвных теней все более выделялось весёлых фигур. Они очень тихо шли и сливались с живыми молящимися. Наконец, в то время, когда записки были прочтены, осталось большое количество неназванных — грустных, с поникшей долу головой, как словно бы пришедших на какой-то неспециализированный праздник, но забытых теми, кто бы имел возможность пригласить их на это великое для них торжество. Кое-какие из душ тревожно посматривали на дверь, как будто бы ожидая, что, возможно, придет еще близкий им человек и позовёт их со своей стороны.
Но нет, новые лица не оказались, и неназванным оставалось лишь радоваться эйфорией тех, которых призвали пришедшие для единения с ними.
Я стал следить за неспециализированной группой молящихся, которая как бы смешалась с дрожащими в ярких лучах привидениями из потустороннего мира, и заметил еще более чудную картину.
В то время, в то время, когда произносились слова «Благословен еси, Господи, научи мя оправданиям Твоим» либо слова «Сам, Господи, упокой души усопших раб Твоих», видно было, как лица живых озарялись однообразным светом с лицами отошедших, как сердца сливались в одно неспециализированное сердце, как слезы не уныния, а эйфории, текли из глаз тех, кто носил телесную оболочку, и одновременно с этим какой тёплой любовью, безграничной преданностью горели глаза помянутых.
При облаке дыма благовонного кадила, при струях дыма от горящих свечей раздался дивный молитвенный призыв: «Со святыми упокой…», и я заметил, что вся церковь как один человек стала на духи и колени, имена которых были помянуты, молились и за присутствующих, и за себя, а те, о которых забыли, молились только за себя.
В то время, когда окончилось молитвенное песнопение, затухли свечи и священник прочёл последний возглас, а диакон закончил неспециализированным поминовением отошедших, стоящие передо мной тени стали исчезать, и оставались лишь люди, захотевшие отслужить еще личную панихиду за собственных усопших. Тогда я заметил на лицах таковой покой, такое удовлетворение, такое обновление, которое не в силах передать.
Велик, свят и отраден для усопших обряд поминовения Православной Церковью. И как безрадостно не редкость тем, кого предают забвению, лишая их не только эйфории видеть себя не забытыми, но и замедляя тем их прощение и духовное обновление их согрешений у Господа как на протяжении панихиды, так тем более на протяжении Литургии. По причине того, что с каждым разом, в то время, когда священник вынимает частицы за упокой душ, души эти приобретают милость, приближаясь к Царствию Божию.
Эту жажду усопших — дабы не забывали — испытывает любой из нас. Оттого часто они и напоминают о себе в отечественных снах незадолго до их дней рождения либо смерти, незадолго до родительских суббот.
Каждое отечественное слово, идея, воспоминание об усопшем мгновенно отзывается на нем, причем воспоминание добром — отрадно, воспоминание же злом — мучительно, потому что вызывает у него угрызение совести. Возможно себе представить, как страшны загробные муки для людей, которых тяжело отыскать в памяти добром.
Вот из-за чего законы народного милосердия требуют не сказать ничего плохого об усопших, дабы не растравлять их душевные раны. Все сие должно помогать нам предостережением: в жизни поступать так, дабы по окончании смерти собственной не заслужить эмоции презрения к нам, ненависти и укора либо, еще того хуже, проклятия, и этим бы лишиться молитв отечественных родных.
Афонский старец Гавриил. истории и Чудеса из судьбы монахов
