Постыдно ли быть идеалистом?

Грановский был, само собой разумеется, самолюбив, но самолюбие, а также время от времени раздраженное, мне думается, должно было быть и у всех тогдашних отечественных талантливых людей, — как раз по неимению дела, по неосуществимости приискать себе дело, так сообщить, из тоски по делу. Доходило до того, что и имевшие, казалось бы, занятие (другой доктор наук, к примеру, писатель, поэт, кроме того поэт) мало ценили собственную профессию, и не по одному лишь стеснению, в котором видели себя и собственную профессию, а и потому еще, что практически любой из них был наклонен предполагать в себе зачатки другого дела, более, по его понятиям, высшего, более нужного, более гражданского, чем то, которым он занимался. Раздраженность самолюбия в лучших передовых и талантливых отечественных людях (иных, очевидно) поразительна и сейчас, и все от той же обстоятельства. (Но, я об одних лишь талантливых и способных людях и говорю, а о некрасивом, непозволительно раздраженном тщеславии и самомнении столь многих посредственных и безлюдных современных «деятелей», мнящих себя гениями, я до тех пор пока пропускаю, не смотря на то, что это явление, как раз на данный момент, весьма бьет в глаза.) Эта тоска по делу, это вечное искание дела, происходящее единственно от отечественного двухвекового безделья, дошедшего до того, что мы сейчас не можем кроме того и подойти к делу, кроме того — кроме того определить, где дело и в чем оно состоит, — страшно злит у нас людей. есть самомнение, время от времени кроме того неприличное, если судить по нравственной высоте лица, делает его чуть не забавным; но все это как раз вследствие того что данный большой нравственный человек сам время от времени не в силах выяснить себя, значения и своих сил, определить, так сообщить, собственный личный удельный вес и настоящую собственную цена на практике, на деле. Определив это, он, как высокоодухотворенный человек, само собой разумеется, не почел бы для себя низостью сознаться в том, в чем он чувствует себя неспособным; в настоящую же пору он обидчив и в раздражительности берется довольно часто не за собственный дело. Статья Грановского, повторяю, написана весьма умно, не смотря на то, что имеется и политические неточности, подтвердившиеся позже в Европе фактами, — и, уж само собой разумеется, их возможно бы было указать; но я не об этих неточностях желаю сказать, да и не берусь делать выводы в этом Грановского. Меня поразила только, сейчас, чрезвычайная раздражительность статьи. О, не самолюбию его приписываю я ее раздражительность и не на известную тенденциозность статьи нападаю я; я через чур осознаю «злобу дня», отразившуюся в этом произведении, чувство гражданина, скорбь гражданина. Имеется, наконец, моменты, в то время, когда и честнейший человек не может быть беспристрастным (увы, Грановский не дожил до освобождения крестьян а также не воображал этого тогда и в мечтах собственных!)… нет, не на это я нападаю, но для чего же он так неуважительно в этом Восточном вопросе посмотрел на народ и не дал ему должного? Участия народа, мысли народной он не желает подмечать в этом деле вовсе. Он положительно говорит, что народ, в деле славян и в тогдашнюю войну, не имел никакого мнения вовсе, а лишь ощущал тяготу наборов и повинностей. По-видимому, и не должен иметь мнения, — Грановский пишет:

«В первую очередь нужно устранить идея, что эта война (другими словами 53–54 и 55 годов) — священная; правительство старалось уверить народ, что оно идет на защиту прав христианской церкви и единоверцев. Защитники славянской народности и православия с удовольствием подняли это знамя и проповедовали крестовый поход против мусульман. Но век крестовых походов прошел; в наши дни никто не подвинется на защиту гроба Господня (и на защиту славян также?), никто не наблюдает на магометан как на вечных неприятелей христианства; ключи Вифлеемского храма[166]служат лишь предлогом с целью достижения целей политических (в другом месте прямо говорится это и по поводу славян)».

Само собой разумеется, и мы готовы дать согласие, что русская политика в славянском вопросе, в это последнее столетие, может, и бывала порою небезупречна; моментами она имела возможность посещать через чур уж сдержанною и осмотрительной и потому, на другой нетерпеливый взор, казалась неискреннею. Возможно, и бывала излишняя боязнь за текущие интересы, двусмыслие, благодаря иных внешних дипломатических внушений, полумеры, приостановки, но в сущности, в целом, вряд ли политика России хлопотала лишь об одном только захвате славян под собственную власть, об умножении тем политического значения и своей силы. Нет, само собой разумеется, это было не так, и в сущности собственной политика отечественная, кроме того во целый петербургский период отечественной истории, вряд ли рознилась в славянском, другими словами Восточном вопросе от старейших преданий и исторических заветов отечественных и воззрения народного. И правительство отечественное неизменно твердо знало, что чуть народ отечественный заслышит призыв его в этом деле, то постоянно отзовётся на него целиком и полностью, а потому Восточный вопрос в высшей сущности собственной, всегда был у нас народным вопросом. Но Грановский не признает этого вовсе. О, Грановский глубоко обожал народ! В статье собственной он скорбит и плачет о страданиях его в войну и о тягостях, им вынесенных. Да такие люди, как Грановский, разве смогут не обожать народа? В этом сострадании, в данной любви выказалась вся красивая душа его, но одновременно с этим высказался нечайно и взор на народ отечественный заклятого западника, готового постоянно признать в народе красивые зачатки, но только в «пассивном виде» и на степени «замкнутого идиллического быта», а об настоящей и вероятной деятельности народа — «лучше уж и не сказать». Для него народ отечественный, кроме того по крайней мере, только косная и безгласная масса, — и что же: мы все практически так как тогда ему и поверили. Вот из-за чего я и не смею «нападать» на Грановского и обличаю только время, а не его. Статья эта ходила тогда по рукам и имела влияние… То-то и имеется, что меня всего более поразила параллель данной замечательного взгляда и замечательной статьи ее с настоящей, теперешней отечественной минутой. Нет, сейчас кроме того западник Грановский имел возможность бы изумиться, а пожалуй, и поверить. Эти приношения и добровольные жертвы народные для православных славян, эти жертвы старообрядцев, отправляющих от обществ собственных санитарные отряды, эти жертвы артельных рабочих из последних грошей либо целыми сёлами, по мирским решениям суда, жертвы, наконец, матросов и солдат из их жалованья, наконец — русские люди всех сословий, едущие сражаться за угнетенных православных братьев, проливать за них кровь, — нет, это что-то уже обозначившееся и нельзя сказать чтобы пассивное, что-то, с чем нельзя не принимать во внимание. Перемещение обозначилось, и уже оспорить его запрещено. Женщины, знатные барыни ходят по улицам с кружками, собирая милостыню на братьев славян, и он принципиально важно и умилительно наблюдает на это совсем новое для него явление: «значит, все снова планируют совместно, значит, — не всегда же рознь, значит, мы все такие же христиане», — вот что обязательно ощущает народ, быть может, уже и думает. И, уж само собой разумеется, до него доходят и сведения: он слушает газеты и сам уже начинает просматривать их. И, уж само собой разумеется, слышал, да и в церкви молился за упокой души Николая Алексеевича Киреева,[167]положившего жизнь собственную за народное дело, и, кто знает, возможно, сложит об жертве и этой смерти собственную народную песню —

Какими смогут быть материалист и идеалист

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector