какое количество я не забываю себя, я постоянно возился с животными, и всегда у меня дома кто-нибудь жил. Были у меня ежи, ужи, ящерицы, самые различные певчие птички, галки, грачи, сороки, белые мыши, крысы, морские свинки, кошки, собаки…
Но мне всего этого было мало, и вечная мечта собрать в помещении чуть далеко не весь зоопарк не давала мне спокойствия. Но, наконец, я, по всей видимости, осознал, что собрать всех животных, каковые мне нравились, в помещении никак запрещено, а потому решил постучаться в двери настоящего зоопарка и попросить принять меня в кружок юных биологов.
Если бы я постучался в двери зоопарка чуть раньше либо чуть позднее, то меня в обязательном порядке допустили бы к площадке молодняка, к той маленькой площадке, огороженной по кругу сеткой-забором, где на эйфорию взрослым и малышам резвились, кувыркались, ссорились в этот самый момент же мирились самые различные животные-малыши.
Копаться с этими зверятами было моей яркой мечтой, целью судьбы. Но так оказалось: бригада юннатов, прикрепленная к площадке молодняка, была уже укомплектованной, расширять для меня установленные кем-то штаты никто не планировал, а потому мне, новичку, было предложено пойти к хищникам, к копытным, в попугайник либо, на худой случай, в бригаду «свободных птиц».
Чем занималась эта «вольная бригада», я в ту неприятную пору крушения всех моих радужных надежд не знал, но сами слова – «птицы» и «воля» — меня прикоснулись, и я утешился тем, что определенно решил стать вольной птицей. Раз уж не получилось так, как хотелось, то пускай не окажется и до конца – и вместо вступительного доклада о львах, тиграх, северных оленях либо австралийских какаду я представил неспециализированному собранию КЮБЗа (кружок юных биологов зоопарка) маленькое сообщение о самых простых синицах.
В КЮБЗ просто так, без доклада, не принимали. Меня пристально выслушали а также похвалили, не забыв напомнить, что на площадке молодняка, дескать, свет клином не сходится и что иногда куда лучше жить среди вольных птиц, чем чистить клетки за лисятами и волчатами.
Честно говоря, я до сих пор не знаю, что лучше, но свободные птицы меня тогда увлекли, да так, что вместо биологического факультета московского университета был я по окончании школы в Авиационном университете. И вот здесь-то, совсем высоко над почвой, на большом растоянии от леса, от рек и озёр, в стороне от так и недостигнутой площадки молодняка, и напала на меня безнадёжная тоска. По ночам мне снились медвежата и волчата, снились лесные опушки, где мирно копались самые различные лесные малыши.
В маленькие перерывы между работой забирался я на забытые миром старицы рек, обнаружил зарастающие заливные озера и подолгу сидел на берегах таких пустячных водоемов, разглядывая в воде рыб, водяных черепах, ужей и жуков-плавунцов. Как хотелось мне тогда возвратиться обратно, подняться на колени перед той самой рабочей группой КЮБЗа, которая почему-то дала согласие с моим скоропалительным ответом стать «вольной птицей», и слезно попросить: «Заберите меня обратно. Я буду ожидать, ожидать продолжительно и все-таки дождусь, в то время, когда в штате площадки молодняка освободится пускай самая пустячная должностная единица. Я желаю копаться с этими лесными малышами, желаю учить их, учить. Кто знает, возможно, во мне исчезает талант нового Дурова».
Пропал либо не пропал во мне талант великого дрессировщика, был ли данный талант по большому счету – ей-всевышнему, не знаю. Я знаю лишь одно: в то время, в то время, когда мы совместно со щенком поселились в избушке на берегу таежного озера, никакого аналогичного таланта я в себе уже не нашёл…
Как ни тешимся, как ни радуемся мы, принеся к себе кутенка-щенка, но и радость, и веселье скоро проходят, уступая место простой прозе, которая в каждом управлении, посвященном псам, выражена предельно коротко: «Собаку нужно воспитывать». Эту краткую мудрость я не забывал неизменно, удачно испытал на практике теоретические положения всех и всяких управлений по воспитанию псов и перед отъездом в лес имел возможность гордо заявить, что мой Буран к собственному трехмесячному возрасту знает все, что ему положено было знать.
Действительно, кое-какие благоприобретенные навыки пристойного поведения мой щенок успел мало растерять, появлявшись среди более вольных и менее вежливых деревенских псов. Увы, я не имел возможности тогда быть все время рядом с ним и строго напоминать, что возможно, а что запрещено: два раза я отправлялся с портфелем в лес, покинув Бурана на попечение Петра. И этих нескольких суток в полной мере хватило моему щенку, дабы обучиться гонять кошек, затевать вдруг шумные свалки с соседскими псами и красть по гнездам куриные яйца. Причем и в воровстве по курятникам и в драках, и в охоте за кошками он, как мне казалось, преуспел так, как ни один местный щенок его возраста.
Но это было лишь началом. Застав Бурана на месте правонарушения в курятнике, я, как мог, строго растолковал ему, что такое прекрасно, а что такое не хорошо. Похожее объяснение произошло у нас и по поводу кошек. Попытался я остановить его и в рвении к бесцельным дракам. И казалось, мой четвероногий ученик все осознал. С данной верой и добрался я сперва до лесной деревушки, а в том месте и до Продолжительного озера, само собой разумеется, не предполагая, какие конкретно новые опробования ожидают меня на пути к славе Великого дрессировщика.
Избушка, где мы поселились, стояла практически у самой воды. Вверх от избушки, в сухой еловый остров поднималась тропа, по которой мы с Бураном и пришли ко мне. По пути к озеру, перед еловым островом миновали мы сухое моховое болото. Болото было ягодным, кормовым для птиц, и я имел возможность высказать предположение, что в том месте, на краю елового острова, у болота должны водиться глухари. Занятый срочной работой по ремонту избушки, печи, лодки я не имел возможности тут же проверить собственный предположение, не имел возможности совершенно верно установить, имеется ли поблизости глухари, а потому мой щенок, вольный, очевидно, от всех и всяких обязанностей по дому, сделал это раньше меня и в подтверждение собственного отважного похода по тайге принес к себе чуть живого глухаренка.
По дороге к избушке Буран измял и измусолил глухаренка так, что мне было нужно продолжительно приводить несчастного птенца в эмоцию, перед тем как дать ему свободу. И это было бы ничего – ну, поругал бы я щенка, подлечил птенца-несмышленыша… Так нет, притащив глухаренка к себе и, по всей видимости, посчитав его собственной добычей, Буран категорически отказался отдавать его мне.
Ни команды, поданные соответствующим тоном, в соответствии с самым лучшим руководствам по учению, ни упрашивания и уговоры, сказанные с верой в то, что и у собаки смогут быть душа, сердце, не помогли, и было нужно мне брать в руки долгий прут и гоняться за своим оболтусом около избушки , пока данный прут не обломался.
В итоге, глухаренка щенок покинул, выпустил из пасти, но в сторону не отошел, а замер над ним, косо и зло посматривая на меня. То, что в лесу, по окончании успешной охоты, в состоянии все еще полыхающего охотничьего азарта, мой будущий пес на время забыл все науки, преподнесенные ему в Москве, я имел возможность допустить а также оправдать тут собственного неслуха, но то, что мой верный пес, мой дорогой друг, моя надежда и защита, мой Буран имел возможность вдруг продемонстрировать мне зубы, я, само собой разумеется, не предполагал. Но так как раз и оказалось. Я был уже совсем рядом и лишь собрался протянуть руку за глухаренком, как услышал не добрый рык…
Я слышал от собственного щенка все: щенячий лай-брех, щенячье нытьё и щенячий скулёж, но не добрый, по-взрослому хриплый рык слышать от Бурана мне пока не приходилось, и я на какое-то время . И этого было достаточно, дабы озверевший пес опять вышел из повиновения, снова ухватил птенца и бросился с ним в кусты.
В итоге, вся эта неприглядная история окончилась тем, что я выдрал собственного неслуха еще раз прутом, загнал за печку, строго-настрого приказал ему сидеть дома, а сам, приведя в эмоцию глухаренка, отправился в еловый остров возвращать похищенного птенца матери-глухарке.
Буран, думается, осознал мое целый день и строгое предупреждение не выходил из-за печки. Но к вечеру я сжалился над собакой и решил с ней заговорить.
Кто знает, возможно, и стоило мне тогда выдержать темперамент, дождаться, в то время, когда пес сам попросит прощения — возможно, затем все сходу бы и изменилось, но чувство вины перед наказанным щенком не уходило, я сжалился и позвал его к себе.
Буран показался из-за печки не сходу — он то ли все еще переживал собственную вину, то ли, не в пример мне, выдерживал темперамент и вынуждал меня поклониться ему еще раз.
Я погладил щенка по голове, потрепал его по ушам, поболтал с ним и лишь отвернулся к печке, дабы приготовить ужин для собственного покаявшегося приятеля, как Буран куда-то провалился сквозь землю из избушки. Возвратился он уже в темноте, вымазанный в болотной грязи, и, не глядя на меня, независимо прошагал к себе за печку. Где ты был негодный пес? Из-за чего без разрешения отправился в лес? Но пес кроме того не показался из собственного укрытия.
Установить какие-либо откровенные контакты со своенравным псом мне в тот вечер так и не удалось. Буран определенно что-то задумал и делиться со мной собственными замыслами не планировал. Утром, как и неизменно, он выбрался из избушки в кусты, дабы справить собственные утренние дела, но, как раньше, обратно в избушку не возвратился. Я подождал до обеда, но пес не пришел и на обед. Возможно, и тут следовало проучить собаку невниманием, забыть о ней на время а также не подметить ее возвращения — дескать, делай, что желаешь и обходись сейчас без меня. Возможно, я так бы и поступил, если бы рядом от избушки не встретил сравнительно не так давно свежие следы волка.
Обида обидой, воспитание воспитанием, но терять собаку, отдавать ее на съедение волкам я не желал и, поминая собственного бродягу самыми нелестными словами, отправился в тайгу на поиски…
По моховым болотам и еловым островам бродил я продолжительно, все время посвистывая и окликая собственного заблудшего приятеля.
Но его нигде не было. Действительно, следы Бурана мне виделись то в том месте, то тут, и я опасливо для себя начал догадываться, что мой пес за эти пара дней независимых походов успел проложить по тайге собственные тропы.
Что искал он на этих тропах, за кем охотился? Но ни в одном месте рядом со следами собаки не нашёл я ни перьев, ни клочков шерсти — значит, мой щенок пока не стал мародером.
К избушке я возвратился поздно и с великим удивлением заметил у дверей отечественного жилища Бурана. Будто бы ничего не случилось, он наблюдал на меня собственными раскосыми глазами а также не забыл повилять хвостом, с далека определив хозяина.
Действительно, ринуться ко мне, как прежде, с радостью и визгом он не решился, пожалуй, догадываясь, что его тайные походы я не одобряю. Тут и я сделал вид, что не планирую его прощать, и, следуя его примеру, так же сдержанно ответил на приветствие, заменив ласковые слова и обычные поглаживания дружески-деловым: «Привет».
Как уж в том месте строятся мысли у отечественных псов, но лишь я был уверен, что данный мой «привет» подвел сходу убедительную линии под отечественными теперешними отношениями и узаконил определенную независимость Бурана.
В этом случае к предложенному ему ужину Буран подошел с эмоцией собственного преимущества: как же, он так шепетильно скрывал собственные походы, ожидая наказания, и вот его походы стали известны хозяину, а наказания не последовало — выходит, он трудился не напрасно и право на самостоятельность, наконец, взял.
вести войну с собакой, стремящейся к независимости, я не стал, зная, что уговорить сходу мне ее не удастся, а наказывать, отталкивать от себя не хотелось, и, как ни больно было это мне, хозяину, записавшему себя в приятели к малолетнему псу, я должен был согласиться с мыслью, что моего четвероногого приятеля больше интересуют лес, болота, лягушки, чем человек, что не чаял в нем души.
Да, Бурана в то время больше интересовали лягушки, чем я. Он каким-то образом вылавливал их из заросших болотинок, с опаской извлекал на сухое место и подолгу тешился, игрался с ними, навязывая этим, перепуганным до смерти, жителям болот собственные щенячьи правила игры.
Само собой разумеется, никакого наслаждения от таковой игры ни лягушки, ни птенцы, которых Буран умудрялся вылавливать в лесу так же искусно, как и лягушек, не получали. И пес особенно их не обижал. Он только чуть дотрагивался до лягушки мягкой лапой, заставляя ее прыгнуть в сторону, тут же выяснялся на пути решившего сбежать партнера по игре и опять ожидал, в то время, когда лягушка прекратит таиться и прыгнет еще раз. И без того, останавливая и подталкивая перепуганное животное, Буран проводил около него чуть ли не все время, оставшееся от похода.
Как-то я застал приятеля за таким занятием, продолжительно следил за ним, а в то время, когда не выдержал и захохотал, Буран тут же покинул игру и, как словно бы его тайная игра так и осталась никому не известной, сделался весьма важным и с гордым видом отправился впереди меня по тропе к себе.
Иные цели в собственных походах по тайге Буран пока не преследовал, и я был доволен хотя бы тем, что он не уничтожал в лесу ни птиц, ни зверушек и любой вечер к ужину исправно возвращался к избушке.
Но в один раз к ужину Буран не явился. Я забеспокоился в этот самый момент же отправился в лес. Обследовал все узнаваемые мне тропы, кликал, кричал, свистел, но Буран не явился кроме того не свист. Тогда я отвел от берега лодку, забрал весло и отправился искать его на берегу озера.
Через каждые пятьдесят-сто метров я оставлял весло и призывно свистел. Собака не откликалась.
Я проплыл уже километра полтора и, наконец, на берегу у самой воды рассмотрел белый живой комочек.
Комочек приближался. Это был Буран. До него еще было на большом растоянии, но я уже прекрасно видел, как он прыгал, крутил хвостом и припадал на передние лапы. Я подъезжал все ближе и ближе к берегу в этот самый момент нежданно для себя заметил рядом с собакой двух медвежат. Буран игрался с медвежатами.
В прошедшем сезоне именно на этом месте увидел я медведицу с медвежатами. Медвежата были в ту пору громадными, практически взрослыми, им шел тогда второй год, и они, затеяв шумную игру, уже не так опасливо посматривали на собственную строгую маму. Познакомиться с данной медведицей мне не удалось — она была несговорчивой и пугливой и всегда, заслышав меня, быстро уходила в глубину леса. В текущем году у медведицы, в случае если это была та же самая медведица-мать, показались новые медвежата. Ее прошлогодние, подросшие сейчас дети уже разошлись по тайге в отыскивании собственных дорог, а с новыми, сравнительно не так давно показавшимися на свет малышами медведица снова выходила на берег озера. Ее следы я уже встречал у самой воды, встречал следы и ее мелких медвежат, но видеть это семейство еще не видел.
И сейчас мне появилась возможность не только заметить, но и совсем близко познакомиться с медвежатами, в противном случае и с их мамашей.
Буран так же, как и прежде прыгал перед медвежатами. Медвежата, возможно, мало побаивались необычного белого зверя, жались друг к другу и медлено отступали в кусты. В то время, когда собака, играясь, подскакивала к ним совсем близко, нарушая правила допустимой игры, то один либо второй мохнатый зверек высовывал навстречу собаке собственную лапу, словно бы давал предупреждение, что запрещенные границы не нужно переходить.
Мое удивление от неожиданной встречи практически тут же сменилось тревогой.
Где медведица?..
А если она не знает до тех пор пока ничего об данной игре, если она внезапно явится и не пощадит моего щенка?..
Я спешил, скоро греб, сохраняя надежду добраться до собственного глупого пса раньше, чем покажется из кустов медведица.
Лодка врезалась в берег, я выскочил из лодки, ринулся к щенку, а тот, как и надеялось ему, по собственной щенячьей дури сходу не определил меня, оскалился, зло рыкнул в мою сторону и отважно загородил собой медвежат.
Я схватил щенка за шиворот, щенок заголосил и умудрился, действительно, уже в лодке, больно цапнуть меня за палец. Разбирать, кто из нас прав, кто виноват, не было времени. Я оттолкнул от берега лодку и схватил весло.
Но в этот самый момент к Бурану не возвратилось благоразумие: он вырвался от меня, бросился в шнобель лодки и постарался выскочить на берег, и я еле поймал его, ухватив за задние лапы.
Лодка развернулась и понеслась к середине озера. И именно сейчас из кустов раздался не добрый рык медведицы-матери. Я посмотрел назад и встретился с ней у самой воды, громадную, насупившуюся, готовую тут же броситься на любого, кто постарается прикоснуться ее малышей. К счастью, догонять лодку вплавь медведица не решилась, и мы благополучно возвратились к себе.
Дома я пожурил собаку, но все-таки, как направляться, накормил, сохраняя надежду, что лишь так могу сейчас вернуть практически потерянную дружбу. Буран с наслаждением уплел уху, кашу, похрустел кусочками сахара и отправился к себе за печь дремать. А я продолжительно сидел у окна, чистил рыбу, наловленную за сутки, и вспоминал недавнее событие, мучаясь и не находя ответа на вопрос: «Из-за чего медведица не расправилась со щенком, из-за чего, на худой случай, не прогнала, не напугала его? А возможно, у медведей также надеется относиться к детям, как к детям, не всегда дробя их на собственных и чужих?»
Данный вопрос занимал меня и на следующий сутки, и, пока я искал подходящие ответы, мой бестолковый пес опять отправился в тайгу на поиски друзей.
И опять под самый вечер я нашёл его на берегу озера рядом с медвежатами и опять удивился, из-за чего медведица показалась из начала и кустов рычать лишь тогда, в то время, когда я подъехал к импровизированной площадке молодняка?
Площадка молодняка! Либо как отечественные сурикаты воспитывают мелких енотов.
