От факта жизни к художественному вымыслу

Раз уж автор не видит и не воспроизводит всей жизни, то, возможно, он видит и воспроизводит хотя бы какую-то ее часть? По этому вопросу среди широкой публики распространены очень противоречивые представления. С одной стороны, она доверчиво прислушивается к точке зрения, что живописец якобы по большому счету ничего не отображает, а творит по воодушевлению, причем из-под его пера выходит чистой воды вымысел. Иначе,

она в большинстве случаев не спешит с признанием неизбежных бессчётных отступлений мастерства от судьбы, но торопится посетовать, что тот либо другой исторический роман «изобилует неточностями фактического характера».

Но кроме того прозаическое произведение либо пьеса, поражающие неискушенного читателя тем, что все в них «как в жизни», оказываются при ближайшем рассмотрении непохожими на «всамделишную» судьбу. Один из персонажей Олдоса Хаксли жалуется, что в художественной литературе нет менструаций. Это запретная тема. Имеется и другие запретные темы. Существует множество вторых тем, каковые смогут быть затронуты в произведении мастерства, но не должны повторяться в нем так же довольно часто, как в реальности, по причине того, что это было бы скучно. Забрать, например, хотя бы мытье рук!

Посмотрим, потом, как отражаются в мастерстве наиболее значимые события людской судьбе. По словам Апенека Суини, таких событий три: рождение, смерть и совокупление. Лишь последнее из них возможно легко изобразить на сцене. Причем такое изображение очень проблематично, потому что никто из зрителей не познал смерть на своем опыте, и исходя из этого понимания и возможность узнавания тут равна нулю.

Следовательно, многие события и переживания — как обыденные, так и решающие в нашей жизни — по необходимости не приобретают отображения в литературе, а все то, что находит в ней отражение, присутствует в том месте в иных пропорциях, нежели в жизни. До тех пор пока что я сказал о том, что имеется в жизни, но отсутствует в литературе. А чего в ней больше, чем в жизни? Очевидно, эмоции, причем для того чтобы эмоции, которое не просто помещено в литературное произведение в огромных контейнерах с надписями «Неприязнь», «Любовь», «Зависть» и тому подобное, а отличается динамичностью, ослаблением и нарастанием в течении поэмы, романа либо пьесы. Просматривая, смотря либо слушая, мы окунаемся в эмоциональную воздух произведения искусства, живем в данной стихии эмоции.

Э.-М. Форстер писал:

«Отвлеченно думая о романе, вы ассоциируете его с амурной тематикой, вы воображаете себе мужчину и

даму, каковые желают соединиться и, быть может, реализовывают собственный желание. Отвлеченно думая о собственной жизни… вы испытываете иное и более сложное чувство… Примечательна постоянная обостренность эмоций в отношениях персонажей между собой, не имеющая параллели в реальности… Да, в жизни бывают моменты страсти, иногда глубокой и сильной, но нет в ней данной постоянной игры, нескончаемой перестройки, извечной неутоленности эмоций».

В случае если автор и воспроизводит часть судьбы, то он придает ей совсем очертания и новые формы. «Мастерство есть мастерством, — сказал Гёте, — как раз вследствие того что оно не есть судьбой». Горничной не необходимы были бы грошовые романы, если бы то, что в них описывается, она имела возможность замечать у себя на крылечке тёмного хода. Мы не стали бы слушать квартет Бетховена, если бы легко умели вызывать в себе такую же душевную просветленность, такой же экстатический подъем. Бетховен есть Бетховеном, по причине того, что он не есть нами. Возможно выразить эту идея пара в противном случае. Было два Бетховена: Бетховен-композитор, творивший в собственной музыке мир эмоциональной свободы, и Бетховен — нервный холостяк, не имевший ее в собственных взаимоотношениях с племянником да и со всеми окружающими. В конечном итоге мы обращаемся к музыке Бетховена по той же причине, по которой уходил в музыку он сам. Гений писателя — автора романа либо пьесы — находит выражение в том мастерстве, с которым он проецирует и осуществляет контроль «эту постоянную игру, нескончаемую перестройку, извечную неутоленность эмоций». Он призван найти подспудную реку эмоций и после этого, уподобясь инженеру-гидротехнику, то перегораживать ее течение, то изменять ее русло, неизменно стремясь к большому применению ее стихийной мощи.

Возвратимся, но, к вопросу о том, воспроизводит ли живописец хотя бы краешек судьбы, попадающей в его поле зрения. Да, другой раз имеет место буквальное воспроизведение, но это отнюдь не простое снятие копии с убогой кинокартины, которая прокручивается у нас на сетчатке. Понятие «литература выдумки» удачно передает суть этого процесса воспроизведения. И пьеса и роман сущность

произведения. Выдумка придает им целостность и ту последовательность, каковые были бы неосуществимы при несложном копировании настоящей действительности. Истина так как менее правдоподобна, чем вымысел, потому что вымысел, в отличие от истины, понятен собственной осмысленностью.

«В повседневной жизни, — пишет Форстер, — мы не понимаем друг друга: нам неизвестны ни полная проницательность, ни полностью искренняя исповедь. Мы знаем друг друга только примерно, по внешним показателям… А вот героев романа читатель может осознать до конца, в случае если того желает сам создатель…».

В подтверждение данной мысли Форстер противопоставляет исторические романы книгам по истории. Историк говорит лишь о том, что так или иначе выявилось, нашло себя. Создатель исторического романа информирует истины, оставшиеся в умах людей. Но постигает он эти истины лишь через фантазию; его правда — это правда выдумки. «Придумана» не только сюжетная канва его произведения. Мир, создаваемый в соответствии с таким творческим способом, основывается на пара иных правилах, нежели знакомый нам мир действительности. В первую очередь, в мире выдумки все целенаправленно, причем цель в известной степени дешева отечественному пониманию. Не смотря на то, что материальная вселенная, какой мы ее сейчас воображаем, носит далеко не антропоцентрический темперамент, в центре мироздания, воссоздаваемого мастерством, так же, как и прежде находится человек. А что касается драматического мастерства, то в том месте человек царит и в центре и на периферии.

Не обращая внимания на то что сам Форстер уверен в том, что романист располагает лучшими средствами изображения людей, чем драматург, изложенный им принцип применим и по отношению к драме. Пьеса также предполагает наличие граничащей с ясновидением искренней исповеди и проницательности. Драма также основывается на законах, хороших от законов мира действительности. И пьесу мы наблюдаем по той же причине, по которой читаем роман: мы испытываем потребность в гармоничных, долгих и сильных чувствах.

В довольно часто цитируемом очерке Эдуарда Буллафа «Психологическая расстояние» имеется любопытное высказывание о различии между жизнью и драмой.

«Постоянная целенаправленность, пылкая приверженность собственному идеалу, энергия и упорство, намного превосходящие возможности обычного человека, — вот что образует элемент необыкновенного в трагедийных фигурах, что делает их столь непохожими на людей, видящихся нам в повседневной судьбе».

Избавленный, фигурально выражаясь, от обязанности мыть руки сценический персонаж получает возможность сосредоточить все усилия на достижении собственной основной жизненной цели. В реальности подобные «главные жизненные цели», в то время, когда они по большому счету имеются, запрятаны в тёмные чуланы и шкафы. Отечественные же помещения заполнены полотенцами, зубными щетками, деловыми письмами, телевизорами и телефонами.

Для того чтобы рода двойственность может представить определенный творческий интерес для современного писателя. К примеру, Чехов находит особенное наслаждение в том, дабы, изображая ничем не примечательную обстановку, повседневные разговоры и обыдённую одежду, разрешить понять, что в тёмных чуланах и шкафах скрываются привидения. Обыкновенные снаружи люди с бородами и в жилетах обуреваемы в глубине души замечательными первобытными страстями. Но способ Чехова не традиционен. Классический же способ содержится в том, дабы выделить и тем самым выделить главные движущие силы. В этом, по Буллафу, и содержится обстоятельство разительного различия отечественного впечатления от нашего впечатления и Гамлета от Смита. Но в случае если Смит и Джонс — настоящие люди, то кто же такие Гамлет и Макбет?

Викинги: ШОКИРУЮЩИЕ факты про каковые вы не знали — документальный фильм

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector