Следующий сутки был полон забот. Джэсон осознавал, что будущее оратории сейчас зависит от того, как прекрасно ему удастся выполнить просьбу Бетховена, и вместе с Деборой они совершили весь день в отыскивании наилучшего куска телятины и свежей рыбы, но кроме того помощь Ганса не принесла плодов. Все, что им удалось раздобыть, не имело возможности удовлетворить придирчивого композитора.
Увидев их удрученный вид, их хозяйка госпожа Герцог спросила в чем дело и, определив, засмеялась. Задача, казавшаяся им неразрешимой, не воображала для нее никакой трудности. Хозяйка повела их на рынок, расположенный у Петерсплац, в одной из боковых улочек. Госпожа Герцог питала пристрастие к форели, водившейся в озерах Залькаммергут около Зальцбурга, которая была не всякому по карману, и внесла предложение Джэсону ее приобрести.
Раздобыв хороший нежирный кусок телятины, хозяйка взялась сама ее приготовить. «Бетховену, как немцу, должно понравиться мясо, приготовленное по рецепту его соотечественницы», – сообщила госпожа Герцог. Она приложила все собственный старание, дабы лишь угодить Бетховену. В то время, когда все было готово, хозяйка уложила телятину на наилучшее блюдо, завернула его, дабы мясо не остыло по дороге, и похвасталась:
– Вот заметите, господин Бетховен останется доволен. Но сейчас в дверь постучали. На пороге стоял Шиндлер.
– Господин Бетховен не имеет возможности вас сейчас принять, – заявил он. – Он ожидает вас где-нибудь на семь дней. Наверное в субботу.
Дебора желала было отказаться, но Джэсон тут же дал согласие:
– Суббота нас в полной мере устраивает. В случае если, само собой разумеется, что-либо не помешает господину Бетховену.
– Что ж, превосходно. И не забудьте про рыбу и телятину. Свежую рыбу.
И Шиндлер удалился, перед тем как они успели задать вопрос его, как им поступить с приготовленной пищей. Отсрочка огорчила Джэсона, но Дебора напомнила, о чем день назад по пути к себе давал предупреждение их Гроб:
«Не через чур радуйтесь его приглашению, это еще ничего не означает. У него всегда что-нибудь не ладится. Собственные решения он меняет неоднократно. Настроение его подобно ветру».
Банкир злится, что Бетховен пригласил лишь их одних, решил Джэсон. В то время, когда же он попытался обсудить с банкиром условия оплаты оратории, тот объявил, что в случае если Бетховен согласится придумывать ораторию на разумных условиях, – Гроб разрешил понять, что на сумме в пятьсот гульденов возможно поладить, – он, Гроб, не будет чинить препятствий.
– Пожалуй, нам не следует ехать к нему в субботу, – прервала его раздумья Дебора. – Он поступит совершенно верно так же, как сейчас.
– Но ты ему понравилась. Он это светло продемонстрировал.
– Легко он обожает молодых.
– И прекрасных дам. Я думаю, он совсем здоров, но желает нас принять по всем правилам. К субботе они отыщут кухарку и как направляться подготовятся. А сейчас мы еще напомним о себе, – внезапно оживился Джэсон. – Я прикажу Гансу отнести ему от отечественного имени рыбу и телятину. Пускай знает, что мы не обижены и можем быть любезными. – Джэсон прибавил к подарку еще бутылку вина.
В субботу вечером Джэсон и Дебора подъезжали к дому Бетховена, гадая, какой прием их ожидает. Бетховен никак не отозвался на их приношение.
По словам Ганса, дверь открыл юный человек, по всей видимости племянник Бетховена, что без звучно, как само собой разумеющееся, принял блюда.
– Но я увидел, – добавил Ганс, – что он уловил запах телятины, – Ганс гордился собственной наблюдательностью, – и, по-моему, остался доволен.
– Будем сохранять надежду, что и Бетховен остался доволен. – Джэсон приказал Гансу обождать их в карете на Иоганнесштрассе, на случай, в случае если Бетховен внезапно им откажет. В руках он опять нес пакет, в этом случае решив не подносить его, пока композитор их не примет. У двери Джэсон остановился и исправил галстук.
Это развеселило Дебору.
– Не осознаю, из-за чего тебя тревожит твоя наружность. Бетховен о собственной не заботится.
– Он выше аналогичных вещей.
– И однако, было бы приятно видеть его более опрятным. Он равнодушен к людям, а, может, только по отношению к нам.
– Равнодушен, пожалуй. Но мы тут не при чем. Стоит ли такому человеку, как Бетховен, тратить собственный время на поддержание правопорядка в прочие мелочи и доме, в случае если у него имеется прислуга? У Бетховена всепоглощающая потребность творить, безлюдные житейские дела отвлекают и утомляют его. Иные тратят на наведение чистоты в доме всю собственную жизнь, а Бетховен движим постоянной жаждой творчества, полностью подчинен работе. Применять данный громадный запас энергии чтобы творить – вот суть его жизни. Все другое для него скучно, утомительно и бесцельно. У него нет ни времени, ни сил на подобные вещи. Он неизменно во власти музыки и занят произведением ее, данный процесс не заканчивается в его голове, независимо от его воли. Ничто не считая музыки его не тревожит.
– Но Моцарт был иным.
– Моцарт не был глухим. Не смотря на то, что Бетховен сам согласился, что не слышит тишина, ты увидела, как он все время напрягал слух, поворачивался к нам левым ухом, стараясь хоть что-нибудь уловить. Поразмысли лишь, сколько мучений доставляет это ему, человеку, живущему в мире звуков. Ничего необычного, что он так вспыльчив и раздражителен. Возможно, исходя из этого он и отказал нам тогда во встрече. Не желал ощущать себя униженным перед людьми, мнением которых дорожит.
Джэсон позвонил в звонок, и Шиндлер тут же ее отворил и, вручив им тетради и карандаши, повел наверх.
Бетховен ожидал их, стоя лицом к двери. Весело приветствуя гостей, он поспешил им навстречу.
– Наконец-то! – Усадив их рядом с собой за стол, он сообщил:
– Как вы додумались, что я предпочитаю прекрасно поджаренную телятину? Госпожа Отис, вы очень способны. Сейчас я не имел возможности позволить себе таковой роскоши, как телятина, а у меня к ней слабость. Форель – мою любимую рыбу – я не ел целую вечность.
Новое приношение совсем покорило Бетховена.
– Вы ему весьма угодили, – увидел Шиндлер. – Лучшего подарка и не придумать. Он не имел возможности принять вас раньше – ушла отечественная служанка, и ваш презент был очень кстати. Со прошлого дня у нас новая экономка. Действительно, он обижен ее стряпней, ваша, госпожа Отис, пришлась ему больше по вкусу.
Ни Дебора, ни Джэсон не сочли нужным внести поправку, в то время, когда Бетховен повторил: – Телятина была отменной.
При виде бутылки шампанского Бетховен взглянуть на Джэсона, как будто бы перед ним был сам царь Мидас, и заявил:
– Господин Отис, вы узкой и хорошей души человек!
Бетховен в этом случае надел коричневый сюртук, соответствовавший с цветом его глаз. грязное бельё и Ночной горшок были убраны, но в углах помещения так же, как и прежде лежала пыль, а бумаги и книги в беспорядке валялись везде. В то время, когда Бетховен, хотя выразить собственную признательность, сам поспешил за бокалами и чуть не утратил равновесие, Дебора обеспокоилась.
– Вам нездоровится, господин Бетховен? – вскрикнула она. Встретившись с ним смущенное, полное отчаяния лицо и как он напрягался, стараясь ее расслышать, она осознала: Джэсон прав, глухота держала композитора в постоянном плену, причиняла мучения и, более того, он испытывал чувство собственной неполноценности и полной безнадёжности. Она поскорее написала собственный вопрос в тетради и передала Бетховену, а Джэсон забрал из рук композитора бокалы.
– Это все городская суета. Она разрушает мое здоровье. – Усаживаясь, Бетховен схватился за стол, опасаясь опять утратить равновесие.
Госпожа Отис очень догадлива, поразмыслил он, ему направляться смотреть за собой. В некоторых собственных заболеваниях приходилось сознаваться, потому, что скрыть их было нереально; другие же он утаивал кроме того от ближайших друзей и уж, очевидно, от Шиндлера, – при всей собственной услужливости Шиндлер был подчас излишне назойлив и любопытен. Человеку нужно уединение, в противном случае ни при каких обстоятельствах не получить спокойствия, думал Бетховен. Очень многое, произошедшее с ним с того времени, как он начал терять слух, причиняло ему мучения. С утерей слуха он все больше терял и чувство равновесия. Неловкое перемещение, резкий поворот головы, порыв ветра либо любой толчок вызывали у него головокружение и бывали случаи, когда он падал.
До сих пор он со стыдом вспоминал тот случай, в то время, когда на Кольмаркт его толкнул неуклюжий прохожий, и он растянулся на улице в самой нелепой позе. По выражениям лиц прохожих он видел, как они смеялись над ним; ему чудилось, что они шепчут друг другу: «Бедный старик Бетховен, опять напился». Никто не догадывался, что обстоятельством всему – головокружение.
Но ни один из лечивших его врачей не признавал эту обстоятельство. Неужто и у Моцарта, думал он, были такие же невежественные врачи? Возможно, они также не сумели выявить его болезни?
По окончании случая на Кольмаркт он продолжительное время переживал собственный унижение. Его пугало, как бы подобное не повторилось снова.
Бетховен чуть не поведал все это молодым американцам – вид у них был таковой хороший и приветливый, в особенности у хорошенькой госпожи Отис, – но позже передумал: так как и они смогут его не осознать и смеяться над ним за его спиной.
Шиндлер открыл шампанское, Бетховен приказал ему пригубить вино первым и, увидев удивление Джэсона, пояснил:
– Папагено знает, что полезно для моего желудка. Кое-какие вещи мне вредят.
Джэсону припомнилась надпись на визитной карточке Шиндлера: «L’ami de Beethoven», и он поразмыслил: дабы добиться для того чтобы звания, Шиндлер, по всей видимости, готов был стерпеть все, кроме того оскорбление.
Шиндлер пригубил шампанское, и только тогда Бетховен забрал собственный бокал и внес предложение тост:
– За ораторию для Бостона!
Джэсон с Деборой подняли бокалы, и Джэсон написал: «Вы ее обязательно создадите».
– Я большое количество раздумывал над этим в последние дни, – сообщил Бетховен, – в случае если мы сумеем прийти к соглашению, я, быть может, возьмусь за данный заказ.
«Каковы ваши условия, господин Бетховен?» – задал вопрос Джэсон.
– какое количество Общество в соответствии с заплатить?
«Нам льстит ваш интерес, – написал Джэсон, – но Общество не сможет уплатить вам тысячу гульденов, не смотря на то, что, по моему убеждению, это честная сумма».
– Это я придумал для Гроба. Он всегда твердит, что со мной направляться торговаться. Но мы так как с вами приятели. какое количество вы сможете заплатить?
«Общество дало заплатить вам пятьсот гульденов».
Бетховен заметно огорчился, и Дебора поспешила прийти на помощь: «Мой супруг во всем согласен с вами, господин Бетховен, но должен подчиняться Обществу. По крайней мере, это он дал совет Обществу обратиться к вам».
Бетховен нежно похлопал ее по руке.
– Дорогая госпожа Отис, не сомневаюсь, что ваш супруг пример всех добродетелей. – Он выпил глоток шампанского, повернулся к Шиндлеру и со злобой задал вопрос: – Надеюсь, вы приказали экономке только подогреть телятину?
Шиндлер кивнул.
– Хорошо бы проверить, – приказал Бетховен, и, осознав намек, Шиндлер послушно отправился на кухню.
– Незачем ему знать все отечественные тайны, – понизив голос, сказал Бетховен. – В случае если я соглашусь на пятьсот гульденов, смогу я взять деньги вперед?
Джэсон был не уверен, примет ли такое условие Гроб, но написал: «Да».
– А как быть с текстом?
Вопрос привел Джэсона в растерянность, но Дебора опередила его: «Мой супруг выбрал пара текстов, но решил посоветоваться с вами. Все зависит от вас, вам лучше знать, какой текст подойдет».
А Джэсон добавил: «Возможно, что-нибудь библейское, как у Генделя».
– Гендель самый великий из композиторов, – заявил Бетховен.
«А Моцарт?» – не удержался Джэсон.
– Моими преподавателями были Гайдн и Сальери, – ответил Бетховен.
«Господин Бетховен, вы давали слово поведать о вашей встрече с Моцартом», – напомнил Джэсон.
– Давал слово? – Бетховен вопросительно взглянуть на Дебору.
Она кивнула.
– По окончании отечественной трапезы, – Бетховен кивнул: – Шиндлер, продолжительно нам еще ожидать? Гости проголодались. Что они поразмыслят, в случае если я стану морить их голодом? Телятина давным-давно готова, смотрите, как бы экономка ее не пережарила.
Но через 60 секунд из кухни прибежал бледный и испуганный Шиндлер. Казалось, он планирует возвестить о трагедии.
– Ну что, Папагено, телятина погублена? – вскричал Бетховен.
«Произошло несчастье», – написал Шиндлер.
– Эта тупица сожгла мясо!
«Хуже, – написал Шиндлер, – погасла плита. Придется ожидать, пока она опять ее растопит, на это уйдет не меньше часа».
Бетховен метал сердитые взоры, и Джэсон написал: «Мы подождем, господин Бетховен. А вы тем временем поведайте о Моцарте».
– Да что в том месте говорить! Я приехал в Вену брать у него уроки, виделся с ним всего лишь раз, а позже мне было нужно возвратиться в Бонн. В то время, когда же я окончательно перебрался в Вену, он уже скончался. Свеча угасла.
«Вас не поразила внезапность его смерти?»
– Она всех поразила. Ему было всего тридцать пять. Он был на четырнадцать лет старше меня. Со временем подобная отличие стала бы незаметной. Мы имели возможность бы подружиться.
«Вы, должно быть, вспоминали над обстоятельством столь неожиданной смерти?»
– А над чем тут вспоминать? Он был через чур расточителен.
«По-вашему, это единственная обстоятельство его ранней смерти?»
– Быть может, и не единственная. Очевидно, он через чур зависел от покровительства знати. Вот из-за чего я решил не зависеть от вкуса знатных вельмож.
«А что вы сообщите о Сальери?» – задал вопрос Джэсон.
– А при чем тут Сальери? – Лицо Бетховена побагровело, казалось, его на данный момент хватит удар.
«Кое-какие считают, что Сальери явился обстоятельством смерти Моцарта».
– Какая глупость!
«Ходят слухи, словно бы Сальери в этом сам согласился».
– Знаю. Слухов какое количество угодно. Им нельзя верить. «Но, Мастер, вы вспоминали над этим», – вмешался в беседу Шиндлер.
– Вспоминал, само собой разумеется, откуда взялись подобные слухи. Но ни при каких обстоятельствах им не верил. А вы верите, госпожа Отис? Уж не исходя из этого ли вы ко мне приехали?
«Мы приехали повидать вас, – написала Дебора. – И обсудить заказ на ораторию».
В первый раз Бетховен поглядел на нее с подозрением, и Дебора добавила: «Но нас, очевидно, интересует и ваше вывод о Моцарте. Вывод одного великого Мастера о втором».
Бетховен какое-то мгновение колебался, а после этого, движимый эмоцией, которое пересилило все другое, вскрикнул:
– Встречу с Моцартом мне ни при каких обстоятельствах не забыть!
1ч. Ф. Мендельсон Оратория
