Итак, отмены бывают разнообразные, и отмена отмене – рознь. Тут появляется вопрос о социальной природе, результатах и целях опричнины. Исходя из этого среди историков нет единодушия. С. М. Соловьев, создатель известной «Истории государства российского» видел в опричнине форму борьбы национального строя с боярским, что воспринимается если не антигосударственным, то негосударственным. В. О. Ключевский по большому счету не считал опричнину чем-то закономерным и целенаправленным, а видел в ней проявление страха царя, его паранойи. С. Ф. Платонов «без капли колебаний» квалифицировал опричнину как средство пресечения княже-боярского сепаратизма. Н. А. Рожков результаты опричнины усматривал в землевладельческом и политическом перевороте. М. Н. Покровский – в полной мере в духе собственного подхода – трактовал опричнину как средство перехода от феодализма к торговому капитализму и от вотчины – к прогрессивному мелкопоместному хозяйству. Советские историки в собственной массе разглядывали опричнину через классовую (а довольно часто – вульгарно-классовую капитало-центричную) призму, трактуя самодержавие как классовый орган дворянства и подчеркивая его антибоярскую направленность, причем основной сферой борьбы объявлялась собственность, землевладение.
Разглядим кое-какие точки зрения. Начнем с Платонова, с якобы рвения княжат и бояр к сепаратизму. Подобный подход, на мой взор, неправомерно переносит на русскую землю западноевропейские реалии – на средневековом Западе феодальная знать вправду имела сепаратистские устремления. Но в Киевской Руси обстановка была другой, и дело кроме того не в той неспециализированной причине, что у нас феодализма не было. Обстоятельство в полной мере конкретна: Русь фактически не знала примогенетуры (первородства), т. е. наследования старшим сыном всего мира, как это было на Западе. В следствии на Западе имела место концентрация много поколений почвы в одних руках – и чем древнее род, тем, в большинстве случаев, больше у него почвы, из этого – формирование больших земельных массивов, способных к экономическому обособлению, а следовательно, к властному сепаратизму.
В Киевской Руси собственную долю наследства в первую очередь почву приобретали все сыновья – принципа примогенетуры-первородства не было. В следствии появлялась парадоксальная (с западной точки зрения) обстановка: чем древнее княжеский либо боярский род, тем меньше вотчины у его представителей. К середине XV века уделы кроме того удельных князей, не говоря о боярском землевладении, раздробились-измельчали до того, что во многих случаях приблизились по своим размерам к вотчинам простых служилых людей. В следующем веке эта тенденция сохранилась.
Пример. В роду князей Оболенских в шестанадцатом веке насчитывалось около 100 мужчин; площадь княжества – 30 тыс. га. В среднем на душу выходит 300 га – я согласен с теми, кто уверен в том, что с 300 га по-княжески не поживешь, 300 га – это владения служилого человека. А раз так, то чем старее и знатнее княжеский и боярский род, тем больше, в отличие от западноевропейских «маркизов карабасов» и других «светло синий бород», он зависит от поместий, от централизации, заинтересован в ней. Русские бояре и князья в массе собственной поддерживали централизацию. Вопрос – за какую. Централизация возможно едино(само)державной, быть может – княже-боярской, олигархической. Но об этом выборе «русского витязя на распутье» – позднее. Итак, схема Платонова не срабатывает.
«паранойя и Страх царя», «политический маскарад» – докладывает Ключевский. Но все в опричнине – и тщательность подготовки, и выверенность действий, а основное, четкая продуманность географии опричнины – опровергает таковой подход, демонстрирует его непродуманность, легковесность. Какие конкретно почвы отошли в опричнину? Самые ответственные в военно-стратегическом и хозяйственном отношении. В первую очередь это почвы, прилегающие к западной границе Руси – шла Ливонская война. В опричнину включили районы добычи соли, территория на севере (Архангельск, Холмогоры). Опричное Среднее Поволжье рассекало волжскую торговлю и ставило ее под опричный контроль. Средневолжское купечество очень победило от для того чтобы хода, как раз в опричнину были заложены тут базы достатка тех слоев, второе поколение которых придет в 1612 году выручать Москву и восстанавливать самодержавие, причем не только по религиозно-патриотическим, но и по экономическим резонам. Упрощая, возможно заявить, что опричная территория в Среднем Поволжье стала вложением властного капитала, непрямым следствием чего стало второе земское ополчение, ополчение Минина и Пожарского.
Москва также была поделена на земскую и опричную части так, дабы из опричной части легко было попасть в опричный же Можайск и двигаться в сторону опричного приграничья – царь страховался и было от чего. Иваном двигала не паранойя, а расчет, пускай во многом и основанный на страхе. Ключевский противоречит себе, в то время, когда сам же утверждает: Иван «бил, дабы не быть битым».
В советской историографии – две линии, отражающие две неприятности, с которыми столкнулись советские историки. В то время, когда начало выясняться, что опричнина била не только по боярству, но и по вторым социальным группам, каковые не противостояли централизации (тут та же логика, что и у С. Ф. Платонова), была сделана попытка поделить опричнину на два этапа: антикняжеский и антибоярский. Но как при таких условиях растолковать, что жертвами опричнины стала и часть дворянства, т. е. слоя, очевидно заинтересованного в централизации? К тому же, как мы не забываем, бояре и князья также были приверженцами централизации. Другими словами опричный каток прошелся по всем группам, заинтересованным в централизации. Парадокс? Заметим позднее.
Второй момент. Долгое время советские историки трактовали опричнину как борьбу за передел земельной собственности; цель борьбы – поменять соотношение большой и небольшой земельной собственности. Но А. А. Зимин убедительно продемонстрировал, что опричнина не подорвала социально-экономические («материальные») базы могущества знати, число княжеско-боярских владений в семнадцатом веке осталось фактически прошлым, тем более что шел поместья «конвергенции» и процесс вотчины. И в случае если делать выводы об опричнине с данной точки зрения, то она, конечно же, собственной функции не выполнила, не лишила князей и бояр их собственности – дополнительный довод для тех, кто уверен в том, что опричнина провалилась и царь, разочаровавшись в ней, упразднил ее.
Оттолкнувшись от вывода А. Зимина, второй коммунистический историк, В. Кобрин заключил: потому, что опричнина не поменяла тенденций в развитии земледелия, земельной собственности (напомню, что советские историки в подходе к данному вопросу концентрировались в первую очередь на отношениях земельной собственности), то и борьба дворянства в альянсе с царем против боярства – миф, тем более что от опричнины досталось не только боярству, но и дворянству.
Логично? На первый, поверхностный взор – да. Но лишь в том случае, если доходить к опричнине с узкоклассовых позиций. Но, во-первых, «классы» в докапиталистических обществах совсем не то, что при капитализме; во-вторых, не считая собственности имеется власть, и именно она играется решающую роль в русской истории. Я уже не говорю о том, что вся русская история – это история постепенного освобождения власти от собственности, реализация воли к «чистой власти».
Не могу не дать согласие с Д. Альшицем, что уверен в том, что, во-первых, конфликт между дворянством и царём, с одной стороны, и боярством, с другой – не миф, но объект этого конфликта – не собственность. Во-вторых, все – и царь, и бояре, и аристократы – были приверженцами централизации, соответственно удары по всем этим группам смогут иметь какую-то логику, но иную, нежели узко, если не сообщить вульгарно, классовая. Тот факт, что некие группы дружно поддерживают централизацию, не исключает возможности различий между ними – впредь до острейших, антагонистических. И касались они вопроса: за какую централизацию – едино/самодержавную либо олигархическую? в чьих заинтересованностях – центроверха либо верхних слоев господствующего класса? каким методом – центроверх будет консолидировать господствующий класс? центроверх будет отражать, высказывать либо защищать интересы господствующего класса? И другое, а среди этого другого – основное: как сможет центроверх обеспечить доступ тех либо иных групп к «публичному пирогу», т. е. к совокупному публичному продукту по большому счету и прибавочному продукту в частности.
В шестанадцатом веке вопрос «кто – кого» по поводу русской централизации, вопрос о том, какой тип, вариант централизации победит, более конкретно – удастся опричнина либо нет, решила специфика русского хозяйства, изученная Л. Миловым и историками его школы.
Основная черта, черта русского аграрного хозяйства – то, что в Киевской Руси в силу суровости ее природно-климатических и природно-производственных условий создавался (и создается) маленькой по собственному количеству совокупный публичный (а следовательно и прибавочный) продукт – это так и само по себе, и особенно если сравнивать с Западной Европой, и тем более с Восточной и Южной Азией. В таких условиях средним и тем более нижним слоям господствующего класса прибавочный продукт может достаться лишь в том случае, если центральная власть, кроме другого, будет ограничивать аппетиты верхов – как эксплуататорские в отношении угнетенных групп (дабы сохранялась какая-то часть прибавочного продукта для неверхних групп господствующего класса), так и перераспределительные по отношению к низшим группам и средним все того же господствующего класса. Лишь сильная центральная власть имела возможность сократить аппетиты «олигархов».
Из-за малого количества прибавочного продукта олигархизация власти в Российской Федерации ведет к тому, что средней и нижней частям господствующего класса мало что достается (а эксплуатируемые низы по большому счету лишаются части нужного продукта). Исходя из этого в самодержавной централизации, в личном самодержавии, в деолигархизации власти были заинтересованы низы и середина господствующего класса, т. е. его главная часть. Она-то и поддержала царя в его опричном курсе: лишь грозненское самодержавие имело возможность урегулировать вопросы «детей боярских» в их борьбе с «отцами». Так, русское хозяйство сработало на опричнину и на самодержавный вектор развития.
Итак, боярства и борьба дворянства – не миф, но основной объект борьбы – не собственность, а власть, потому, что лишь власть в Киевской Руси регулировала (регулирует) доступ к вещественной субстанции, к публичному продукту.
Самодержавие – это особенный строй власти (и собственности), при котором господствующий класс консолидируется около центральной власти, причем консолидируется до таковой степени, что само функционирование его в качестве господствующего класса вероятно только через посредство автосубъектной власти, как ее функция. И достигнута эта консолидация была посредством опричнины, которая и была эмбрионом самодержавия. Поднявшись на ноги, самодержавие реализовало крепостничество как средство и форму гарантии получения собственной доли прибавочного продукта как раз серединой и «низовкой» господствующего слоя.
Крепостничество – продукт самодержавия, но закрепостителем выступил не Иван Грозный, а Борис Годунов. Но обратной, в случае если угодно, чёрной стороной обеспечения этих обеспечений стала нивелирующая тотализация, функционализация, в случае если угодно – демократизация господствующего класса. Это та цена, которую было нужно уплатить массовым слоям господствующего класса за доступ к минимуму прибавочного продукта. В условиях маленького количества прибавочного продукта лишь единодержавная власть имела возможность обеспечить доступ к нему всех слоев господствующего класса, но ценой и средством был нивелирующий надзаконный контроль над этим классом и требование от его представителей полной лояльности. Основное – лояльность; нелоялен – значит непривластен, а потому лишаешься почвы, а следовательно, прошлого количества прибавочного продукта. Тут делается ясно, из-за чего опричнина проехала катком и по части дворянства и по большому счету по приверженцам централизации.
Логика новой самодержавной власти, а следовательно, и опричнины заключалась в нивелировке господствующего класса в целом перед лицом царской власти. Еще с доопричных времен, с 1556 года («уравнительное землемерие» Адашева), вотчинники обязаны были помогать – власть нивелировала вотчины и служебное различие поместья. В социальном персонаже опричника нивелировались каждые различия между представителями господствующего слоя – сами опричники имели возможность не забывать, что одни из них – князья, а другие – худородные, «забранные от гноища». А вот с позиций опричнины как ЧК, с позиций власти, это не имело никакого значения.
Организующим принципом опричнины была лояльность данной ЧК как новой форме власти. Нельзя не дать согласие с теми, кто вычисляет: основное в опричнине не то, что страна рассекалась по горизонтали, а в том, что власть рассекалась по вертикали, причем само существование верхнего, чрезвычайного сегмента обесценивало нижний. Этот верхний сегмент снабжал царю нужную, критическую массу власти-насилия для разрыва княжебоярского «комбайна». В случае если когда-то внеположенная Руси масса Орды обеспечила великим князьям власть и одновременно с этим сплотила их с боярством, то сейчас внеположенная «другой», земской Руси масса опричной «чрезвычайки» эту сообщение рвала – с ордынским наследием рвали посредством новых, обусловленных этим же его плодами и наследием («комбайном») методом: не будь княже-боярства, не пригодилась бы опричнина. Опричниной Грозный царь ответил не только Киевской эре в лице ее реликта Новгорода, но и Орде.
Одновременно с этим это был ответ на давление Запада – экономическое, военно-политическое и, что не менее важно, духовное. Но это отдельная тема, над которой весьма интересно трудится превосходный историк И. Я. Фроянов.
Формально снаружи опричнина, т. е. рождение новой власти, нового строя, смотрелась как возвращение к удельной старине: опричнина воздвигалась, надстраивалась над другой, земской Русью для ответа задач, каковые по прочине слабости публичных институтов и сил, из-за низкого уровня совокупного публичного продукта и связанных с этим медленных темпов публичного развития, из-за консервации и создания в ордынскую эру особенной властной формы – княже-боярского «комбайна» – могли быть решены лишь в режиме «чрезвычайки», как в плане организации, так и в плане времени.
Опричнина до конца «дотерла» удельную совокупность, устранив кроме того ее следы; совсем «переварила» Новгород и в значительной мере поставила под контроль церковь. Случилось это рывком – преемственность через разрыв. Еще раз повторю: терапевтически-эволюционная возможность существовала только в теории; в конкретной исторической практике функционировать возможно было лишь хирургически. В противном случае, в лучшем случае, Российская Федерация преобразовывалась бы в что-то польшеподобное, олигархическое с возможностью войны всех против всех – так оно и случилось в Смуту, но грозненский самодержавный каркас не разрешил распасться обществу, взявшему бифуркационный толчок в самодержавном направлении. В нехорошем случае Российская Федерация бы существовать. С учетом данной возможности и направляться оценивать неудачи и достижения опричнины как исторического явления.
Но, опричнина – не только конкретное историческое явление, она еще и один из правил русской власти, иными словами, опричнина нетождественна себе в единственном пространстве истории – во времени.
Опричнина
