СЕМИОЛОГИЯ ЯЗЫКА (гл.5, с.69 — 89)
Семиологии предстоит многое сделать уже только для того, чтобы установить свои границы.
Ф. де Соссюр.
С того времени, как Пирс и Соссюр, эти два полярно различных гения, ничего не зная друг о друге и почти одновременно[1] пришли к мысли о возможности самостоятельной науки о знаках и способствовали разработке ее основ, возникла важнейшая проблема, которая в условиях царящей в этой области неразберихи не получила еще окончательной формулировки и, собственно, не была отчетливо поставлена: каково место языка среди знаковых систем?
В форме semeiotiс Пирс возродил понятие ahmeivtich, которое Джон Локк, исходивший из логики и трактовавший саму логику как теорию языка, применял к науке о знаках и значениях. Разработке этого понятия Пирс посвятил всю жизнь. Огромное количество заметок свидетельствует о его настойчивом стремлении подвергнуть анализу в рамках семиотики не только логические, математические и физические понятия, но также понятия психологические и религиозные. Эта никогда не оставлявшая его мысль постепенно обрастала все более усложняющимся аппаратом определений, направленных на то, чтобы распределить все сущее, мыслимое и переживаемое между различными категориями знаков. Для построения такой универсальной алгебры отношений Пирс установил трихотомическое деление знаков на иконическив знаки, знаки-индексы и знаки-символы. Эта трихотомия — почти все, что осталось сегодня от сложнейших логических построений, воздвигнутых на ее основе.
Относительно языка Пирс не формулирует никаких точных и специальных определений. Для него язык — повсюду и нигде. Если он и уделял внимание языку, то никогда не интересовался его функционированием. Язык сводится для него к словам, а эти последние и есть знаки, но они не составляют отдельной категории или хотя бы некоторого самостоятельного подвида знаков. Слова по большей части относятся к «символам»; некоторые, например указательные местоимения, расцениваются как «индексы» и на этом основании попадают в один класс с соответствующими жестами, например с указательным жестом. Пирс, следовательно, никак не учитывал того, что подобный жест понятен универсально, тогда как указательное местоимение составляет часть особой системы звуковых знаков, т. е. человеческого языка, и далее— часть особой системы какого-то конкретного языка. Кроме того, одно и то же слово как знак может выступать в нескольких разновидностях: в качестве квалификатора (qualisign), в качестве сингулятора (sinsign), в качестве классификатора (legisign) 4. Одно не ясно, какую конструктивную пользу можно извлечь из подобных разграничений и чем они могли бы помочь лингвисту при построении семиологии языка как системы. В конечном счете трудность, которая препятствует всякому конкретному применению идей Пирса, за исключением его широко известной, но имеющей слишком общий характер трихотомии, заключается в том, что принцип знака постулируется как основа устройства всего мира и одновременно действует и как принцип определения каждого отдельного элемента, и как принцип объяснения целого, взятого абстрактно или конкретно. Человек в целом есть знак, его мысль — знак, его эмоция — знак. Но если все эти знаки выступают как знаки друг друга, то могут ли они в конечном счете быть знаками чего-то, что само не было бы. знаком? Найдем ли мы такую точку опоры, где устанавливалось бы первичное знаковое отношение? Построенное Пирсом семиотическое здание не может включать само себя в свое определение. Чтобы в этом умножении знаков до бесконечности не растворилось само понятие знака, нужно, чтобы где-то в мире существовало различие между знаком и означаемым. Необходимо, следовательно, чтобы знак входил в некоторую систему знаков и в ней получал осмысление. Это и есть условие означивания (signifiance), Отсюда следует вывод, который противостоит идеям Пирса: все знаки не могут ни функционировать одинаково, ни принадлежать к одной -единственной системе. Следует строить несколько знаковых систем и между этими системами устанавливать отношения различия и сходства.
Именно в этом пункте и теоретически и практически Соссюр выступает как полная антитеза Пирсу. У Соссюра теоретическое построение исходит из языка и рассматривает язык как объект исключительный. Язык исследуется ради него самого, а наука о языке получает три основные задачи: 1) синхронически и диахронически описывать все известные языки; 2) выявлять общие законы, действующие в языках; 3) установить свои границы и определить самое себя.
За внешней логичностью этой программы не была замечена одна странная особенность, которая между тем и придает ей силу и дерзновенность: в качестве третьей задачи лингвистика должна определить самое себя. Эта задача, если ее осознать во всей глубине, вбирает в себя обе предыдущие и в некотором смысле отменяет их. Может ли лингвистика установить свои границы и определив свой объект, язык? Но может ли она в таком случае выполнять две другие свои задачи, указанные в качестве первых, а именно описание языков и изучение их истории? Как может лингвистика «обнаружить те силы, которые действуют некоторым постоянным и универсальным образом во всех языках, и вскрыть те общие законы, к которым можно свести все частные явления в истории», если она не начнет с определения своих собственных ресурсов и возможностей, то есть с определения некоторой подлежащей ведению лингвистики сферы из области речевой деятельности, а значит, с определения природы и отличительных свойств языка? В этом требовании все необходимо связано одно с другим, и лингвист не может решать одну из этих задач без прочих, не может никакую из них довести до конца, если прежде не осознал язык как самостоятельный объект среди других объектов науки. В таком осознании состоит предварительное условие всякого последующего познавательного шага в лингвистике, и задача «установить свои границы и определить самое себя» не только не лежит в том же плане, что две другие, не только не предполагает их осуществленными, но, напротив, она, требует от лингвистики выйти за пределы этих других задач и ставит их достижение в зависимость от своего собственного решения. В этом огромное новаторство соссюровской программы. Обратившись к «Курсу», нетрудно убедиться, что для Соссюра наука о языке возможна лишь на таком пути: открывая свой объект, в конце концов познать самое себя.
В таком случае все начинается с вопроса: «В чем же состоит и целостный и конкретный объект лингвистики? — первый шаг направлен на то, чтобы опровергнуть все ранее существовавшие ответы: «С какой бы стороны ни подходить к вопросу, нигде ясно перед нами не обнаруживается целостный объект лингвистики». Расчистив таким образом почву, Соссюр формулирует первое требование метода: нужно отделить язык от речевой деятельности. Почему? Задумаемся над несколькими строками в которых в неявном виде проскальзывают важнейшие идеи: «Взятая в целом, речевая деятельность многоформенна и разносистемна; вторгаясь в несколько областей, в области психики, она, креме того. относится и к индивидуальной и к социальной сфере; ее нельзя отнести ни к одной из категорий человеческой жизни, так как она сама по себе не представляет ничего единого.
Язык, наоборот, есть замкнутое целое и дает базу для классификации. Отводя ему первое место среди всех и всяких явлений речевой деятельности, мы тем самым вносим естественный порядок в такую область, которая иначе разграничена быть не может.
Соссюр стремится открыть единый принцип, на котором основано все многообразие речевой деятельности. Только эта единая основа даст возможность определить место речевой деятельности среди явлений человеческой жизни. Сведение речевой деятельности (langage) к языку (langue) удовлетворяет этим двум требованиям: оно позволяет принять язык как единую основу в многообразии и тем самым найти место языка среди явлений человеческой жизни. Так вводятся два понятия -принцип единства, принцип классификации, которые в свою очередь предваряют понятие семиологии.
И то и другое понятия необходимы для становления лингвистики как науки: нельзя представить себе науки, не имеющей определенного объекта, не различающей четко своей области исследования. Но это не только стремление к научной строгости, а и нечто большее: речь идет о статусе изучения всей совокупности явлений человеческой жизни.
И в этом отношении новаторство соссюровского подхода не было достаточно осознано. Ведь речь идет не о том, чтобы решить, к чему ближе лингвистика — к психологии или социологии, и не о том, чтобы найти ей место среди существующих наук. Проблема поставлена на качественно ином уровне и сформулирована в таких терминах, которые вводят новую систему понятий: лингвистика составляет часть науки, целиком пока еще не существующей, — семиологии, которая будет заниматься и другими системами того же типа, действующими в человеческом обществе. Здесь следует привести то место из Курса, в котором сформулирована эта мысль:
«Язык есть система знаков, выражающих идеи, а следовательно, его можно сравнивать с письмом, с азбукой для глухонемых, с символическими обрядами, с формами учтивости, с военными сигналами и т.д. и т.п. Он только наиважнейшая из этих систем.
Можно, таким образом, мыслить себе науку, изучающую жизнь знаков внутри общества такая наука явилась бы частью социальной психологии, а следовательно, и общей психологии; мы назвали бы ее семиология (от греч. shmdion— «знак»). Она должна открыть нам, в чем заключаются знаки, какими законами они управляются. Поскольку она еще не существует, нельзя сказать, чем она будет; но она имеет право на существование, место ее определено заранее. Лингвистика только часть этой общей науки; законы, которые откроет семиология, будут применимы и к лингвистике и эта последняя таким образом окажется отнесенной к вполне определенной области в совокупности явлений человеческой жизни.
Точно определить место семиологии — задача психолога, задача лингвиста сводится к выяснению того, что выделяет язык как особую систему в совокупности семиологических явлений. Вопрос этот будет разобран ниже; пока запомним лишь одно: если нам впервые удастся найти место лингвистике среди наук, это только потому, что мы связали ее с семиологией.
Этот отрывок требовал бы обширных комментариев, главное будет вытекать из наших дальнейших рассуждений. Теперь же мы только подчеркнем основные отличительные черты семиологии, как ее понимал Соссюр, как он представлял ее себе задолго до того, как изложил вопрос в своих лекциях.
Язык во всех своих аспектах предстает как двойственная сущность: являясь институтом социальным, он реализуется индивидом; в аспекте речи он непрерывен, но состоит из отдельных единиц. Дело в том, что язык независим от фоно — акустического механизма речи; он представляет собой «систему знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа, причем оба эти элемента знака в равной мере психичны». На чем же основаны единство языка и принцип его функционирования? На его семиотическом характере. Этим определяется его природа, и также благодаря этому он входит в совокупность систем того же типа.
Для Соссюра, в отличие от Пирса, знак — явление прежде всего языковое, и уже из лингвистики понятие знака распространяется затем дальше, на определенные разряды явлений индивидуальной и социальной жизни человека. Так очерчивается знаковая область. Эта область, помимо языка, включает системы, аналогичные системе языка. Некоторые из них Соссюр называет. Все они имеют характер знаковых систем. Язык «только наиважнейшая из этих систем». В каком отношении важнейшая? Просто ли потому, что в общественной жизни язык занимает большее место, чем какая бы то ни было другая система? Этот вопрос остался у Соссюра без ответа.
В то время как суждения Соссюра об отношении языка и других знаковых систем вполне определенны, они становятся менее четкими, когда речь идет об отношениях между лингвистикой и семиологией, наукой о знаковых системах. Судьба лингвистики — быть связанной с семиологией, которая сама «явилась бы частью социальной, а следовательно, и общей психологии.Но чтобы узнать «в чем заключаются знаки, какими законами они управляются», нужно ждать, пока семиология, «наука, изучающая жизнь знаков внутри общества, появится. Определение самого знака Соссюр таким образом, делает задачей будущей науки. Тем не менее для лингвистики он разрабатывает орудие ее особой семиологии — понятие языкового знака есть Для нас… лингвистическая проблема прежде всего проблема семиологическая, и весь ход наших рассуждений получает свой смысл от этого основного положения».
Принцип, согласно которому языковой знак «произволен», положенный в основу лингвистики, вместе с тем связывает лингвистику с семиологией В общем виде главным объектом семиологии будет «совокупность систем, основанных на произвольности знака». Отсюда следует, что среди множества систем выражения первенствующее положение принадлежит языку:
«Можно… сказать, что знаки целиком произвольные лучше других реализуют принцип семиологического процесса; вот почему язык, самая сложная и самая распространенная из всех систем выражения, вместе с тем и наиболее характерна из них всех; в этом смысле лингвистика может служить прототипом вообще всей семиологии, хотя язык только одна из многих семиологических систем.
Итак, с полной ясностью формулируя самую идею необходимой связи лингвистики с семиологией, Соссюр воздерживается от определения характера этой связи, указывая лишь на принцип «произвольности знака», который, как он считает, является основополагающим принципом для всех систем выражения, и прежде всего для языка. Семиология как наука о знаках остается у Соссюра некоторой перспективой, а наиболее определенные ее черты копируются с лингвистики.
Касаясь систем, которые наряду с языком подлежат ведению семиологии, Соссюр ограничивается беглым упоминанием некоторых из них, далеко не исчерпывая их перечня, поскольку не выдвигает никакого разграничительного критерия : «письмо, азбука для глухонемых, символические обряды, формы учтивости, военные сигналы и т. д.». В другом месте он говорит о возможности рассматривать обряды, обычаи и т. д. как знаки.
Приступая к этой огромной проблеме в той точке, в какой она оставлена Соссюром, мы хотели бы подчеркнуть, что если мы ставим целью продвинуться дальше по пути анализа и укрепить основы семиологии, то необходимо прежде всего разработать некоторую предварительную классификацию.
О письменности мы не будем здесь говорить, оставив этот трудный вопрос для специального рассмотрения. Что касается символических обрядов и форм вежливости, то закономерно спросить, являются ли они самостоятельными системами? Можно ли их в самом деле поставить в один ряд с языком? Они вступают в семиологическое отношение лишь через посредство речи: мифа, который сопутствует «обряду»; «протокола», который регламентирует формы вежливости. Эти знаки в процессе их появления и становления как системы уже предполагают существование языка, благодаря которому они производятся и интерпретируются. Следовательно, в той иерархии, которую нам предстоит установить, они составляют особый разряд. Мы видим уже, что отношения между системами знаков составят объект семиологии не в меньшей степени, чем сами системы знаков.
Здесь мы оставляем общие рассуждения и можем приступить наконец к центральной проблеме семиологии — к вопросу о положении языка среди знаковых систем. Нельзя создать надежную теорию, пока не выяснены понятие знака и место знака в тех системах, в которых его уже теперь можно изучать. Мы полагаем, что такое рассмотрение следует начать с систем нелингвистических.
II
Роль знака заключается в том, чтобы репрезентировать, замещать какую-либо вещь, выступая ее субститутом для сознания. Всякое более или менее точное определение, которое, в частности, разграничивало бы несколько разновидностей знаков, предполагает выяснение основополагающего принципа науки о знаках, семиологии, и предварительную работу в этом направлении. Достаточно хоть с некоторым вниманием приглядеться к нашему поведению, к условиям интеллектуальной и социальной жизни, к семейным и родственным отношениям и к связям в сфере производства и обмена, как мы увидим, что в каждый момент используем сразу несколько систем знаков: прежде всего знаки языка, овладение которыми начинается раньше всего, с первыми шагами сознательной жизни; знаки письменности; «знаки вежливости»,признательности, во всех их разновидностях и иерархических связях; знаки, регулирующие движение транспортных средств; «внешние знаки», указывающие на общественное положение человека; денежные знаки, мерила и показатели экономической жизни; знаки культовые, обрядовые, религиозные; знаки искусства в их разновидностях (музыка, изобразительные искусства), — короче говоря, даже если ограничиться чисто эмпирическим перечнем, становится ясным, что вся наша жизнь заключена в сети знаков и мы обусловлены ими до такой степени, что нельзя было бы упразднить ни одну из них без того, чтобы не поставить под угрозу равновесие и общества и отдельного человека. Эти знаки порождаются и множатся в силу внутренней необходимости, которая, должно быть, отвечает также и требованиям нашей психической организации. Но если знаки формируются столь многочисленными и столь различными способами, то каков принцип, на основе которого можно было бы упорядочить разграничить их системы?
Общим признаком всех таких систем и критерием их отнесения к семиологии является их свойство означать, или означивание (signifianсе), их сложение из единиц означивания, или знаков. Задача заключается теперь в том, чтобы описать их различительные признаки.
Всякая семиологическая система характеризуется:
(1) операторным способом;
(2) сферой действия;
(3) природой и числом знаков;
(4) типом функционирования.
Каждый из этих признаков содержит некоторое число разновидностей.
Операторный способ- способ, посредством которого система воздействует, а именно то ощущение (зрение, слух и т. д.), через которое она воспринимается.
Сфера действия — область, в которой система является обязательной, признается и воздействует на поведение.
Природа и число знаков есть производные от вышеназванных условий.
Тип функционирования — отношение, которое соединяет знаки и придает им различительную (дистинктивную) функцию.
Проверим это определение на элементарной системе — дорожных световых сигналов:
— операторный способ системы — визуальный, обычно дневной и под открытым небом;
— сфера действия — передвижение транспортных средств на дорогах;
— знаки системы образуются цветовой оппозицией зеленый-красный (иногда с промежуточной фазой — желтый, имеющей значение простого перехода от одного к другому), то есть система бинарна;
— тип функционирования — отношение альтернации (и никогда не одновременности) зеленого- красного, означающий путь открыт»- «путь закрыт» либо в форме предписания: «двигайтесь» -~- «стойте».
Данная система допускает расширение или перенос, но это касается только одного из четырех указанных признаков: сферы действия. Ее можно применить в речной навигации, в обозначении фарватеров, на взлетных дорожках аэродромов и т. п. при условии сохранения той же цветовой оппозиции в том же значении. В целях удобства физическую природу знаков можно видоизменять, но только временно.20
Входящие в это определение признаки образуют две группы: два первых, операторные средства и сфера применения, представляют внешние, материальные свойства системы; два последних, касающиеся знаков и типа их функционирования указывают внутренние, семиотические свойства. Первые допускают варьирование или приспособление, два других — нет. Данная структурная форма обрисовывает каноническую модель бинарной системы, которую мы находим, например, в способах голосования с помощью белых и черных шаров, посредством вставания и сидения и т. п. то есть во всех ситуациях, где альтернатива могла бы быть выражена (однако не выражается) в языковых терминах как да — нет.
Теперь мы уже можем выделить два принципа, которые характеризуют отношения между семиотическими системами.
Первый принцип может быть назван принципом неизбыточности в сосуществовании систем. Между семиотическими системами не существует «синонимии»; нельзя «сказать одно и то же» с помощью слов и с помощью музыки, то есть с помощью систем с неодинаковой базой.
Иными словами, две семиотические системы разного типа взаимонеобратимыми. В приведенном примере у речи и у музыки есть сходство: производство звуков и факт воздействия на слух, но это сходство не может перевесить различий в природе единиц этих систем и различий в типах их функционирования, как будет показано ниже. Таким образом, необратимость систем с разной базой является причиной неизбыточности в мире знаковых систем. Человек не располагает несколькими различными системами для передачи одного и того же содержания.
Напротив, графический алфавит, азбука Брайля Морзе или алфавит глухонемых являются взаимообратимыми системами, поскольку у них одинаковая база, основанная на принципе алфавита: одна буква — один знак.
Второй принцип вытекает из первого и является его логическим завершением.
Две системы могут иметь один и тот же знак, и это не ведет ни к синонимии, ни к избыточности, иными словами, существенно не субстанциальное тождество знака, а лишь его функциональное ! отличие. Красный цвет в бинарной системе дорожной сигнализации не имеет ничего общего с красным цветом трехцветного флага, так же как белый цвет этого флага не имеет ничего общего с белым цветом траура в Китае. Значимость знака определяется только системой, в которую он включен. Надсистемных знаков не бывает.
Но если так, то не представляют ли собой знаковые системы замкнутые миры, связанные между собой лишь отношением сосуществования, и то, быть может, случайного? Здесь мы сформулируем новое требование метода. Необходимо, чтобы отношение между семиотическими системами само носило семиотический характер. Оно определяется прежде всего воздействием одной и той же культурной среды, которая тем или иным способом порождает и питает все присущие ей системы. Но это лишь внешняя связь, которая еще не предполагает с необходимостью взаимообусловленности отдельных систем. Есть и другая связь, которая характеризуется тем, может ли данная семиотическая система интерпретировать самое себя или должна получать свою интерпретацию от какой-то другой системы. Таким образом семиотическое отношение между системами проявляется как соотношение между системой интерпретирующей и системой интерпретируемой. В широком смысле именно это соотношение мы должны констатировать между знаками языка и другими знаками, употребляющимися в жизни общества; знаки, имеющие хождение в обществе, могут быть полностью интерпретированы посредством языка, но не наоборот. Язык, таким образом, выступает как интерпретант общества. В узком смысле графический алфавит можно рассматривать как интерпретант азбуки Морзе или Брайля, в силу того что у него самая широкая сфера действия и несмотря на взаимную обратимость всех трех систем.
Из сказанного мы можем сделать вывод, что по логике вещей все семиотические подсистемы внутри общества будут системами, интерпретируемыми языком, поскольку общество все их включает в себя и само общество интерпретируется через язык. Уже в этом отношении выявляется фундаментальная асимметрия, и мы можем вскрыть ее первопричину: особое положение языка в мире знаковых систем. Если обозначить все множество этих систем символом S, а язык — L, то обращение всегда происходит в направлении S-L и никогда наоборот. Мы получили общий принцип иерархии, который надлежит ввести в классификацию семиотических систем и с помощью которого будет строиться семиологическая теория.
Чтобы ярче оттенить различия между типами семиотических систем, рассмотрим теперь под тем же углом зрения систему совсем иного порядка, систему музыки. Здесь мы обнаруживаем отличия главным образом в природе «знаков» и способе их функционирования.
Музыка складывается из звуков, которые тогда имеют музыкальный статус, когда называются и расцениваются как ноты. В музыке нет единиц, непосредственно сопоставимых со знаками языка. Ноты упорядочиваются в рамках гаммы, в которую они входят в определенном числе как дискретные, обособленные друг от друга элементы, каждый из которых характеризуется постоянным числом колебаний в единицу времени. Гаммы содержат одни и те же ноты на разных высотах, которые определяются числами колебаний в геометрической прогрессии, причем интервалы остаются неизменными.
Музыкальные звуки могут производиться монофически и полифонически, изолированно или одновременно (аккорды), независимо от интервалов, которые разделяют их в соответствующих гаммах. Нет никаких ограничений ни для количества звуков, производимых одновременно набором инструментов, ни для порядка, частоты или протяженности их комбинаций. Композитор свободно организует звуки в определенный речевой поток, который не ограничивается никакой «грамматической» условностью и подчиняется своему собственному «синтаксису».
Итак, мы видим, в каком аспекте музыкальная система допускает семиотическую трактовку, а в каком нет. Она организуется на основе группы звуков, образующих гамму, которая в свою очередь состоит из нот. Ноты обладают дифференциальной значимостью только внутри гаммы, а сама гамма есть совокупность, повторяющаяся в нескольких высотах (рекуррентное множество в разных высотах), она имеет отличительную тоновую характеристику, указанную ключом.
Базовой единицей, следовательно, будет нота, различительная и оппозитивная единица звучания, но она приобретает такую значимость лишь в гамме, фиксирующей парадигму нот. Является ли такая единица семиотической? Можно считать, что она является семиотической единицей в своем типе, так как образует там ряд оппозиций. Но в таком случае она никак не связана с семиотикой языкового знака, и действительно, она необратима в единицы языка какого бы то ни было уровня.
Другая аналогия, в то же время вскрывающая и глубокое различие сравниваемых систем, состоит в следующем. Музыка — это система, которая основывается по двум осям: оси одновременности и оси последовательности. Здесь можно было бы видеть аналогию с функционированием языка также на двух осях — парадигматической и синтагматической. Однако ось одновременности в музыке противоречит самому принципу парадигматики в языке, который представляет собой принцип селекции (отбора), исключающий всякую внутрисегментную одновременность; точно так же и ось последовательности в музыке не совпадает с синтагматической осью языка, потому что музыкальная последовательность совместима с одновременностью звуков и потому что она, кроме того, не подчинена никаким требованиям слияния или выпадения, которые касались бы или одного какого-то звука или какой-либо совокупности звуков. Таким образом музыкальная комбинаторика, определяемая гармонией и контрапунктом, не имеет эквивалента в языке, в котором как парадигма, так и синтагма подчиняются специфическим правилам упорядочения: правилам совместимости, избирательности, повторяемости (рекуррентности) и т. д.; от этих правил зависит и частотность и статистическая предсказуемость, с одной стороны, и возможность строить понятие высказывания — с другой. Это различие в свойствах не связано с какой-либо частной музыкальной системой или с выбранным звуковым диапазоном; в додекафонической серии оно проявляется столь же четко, как и в диатонии.
В итоге мы можем сказать, что если рассматривать музыку как некий язык, то это такой язык, у которого есть синтаксис, но нет семиотики. Рассмотренное противопоставление позволяет уже заранее выделить позитивный и обязательный признак лингвистической семиологии, который потребуется в дальнейшем.
Перейдем теперь к другой области — необъятной области искусств, именуемых изобразительными, где мы ограничимся тем, что попытаемся установить, не могут ли какие-нибудь сходства или расхождения пролить свет на семиологию языка. Здесь с самого начала мы сталкиваемся с одной принципиальной трудностью: лежит ли в основе всех этих искусств нечто общее, кроме расплывчатого понятия «изобразительное»? Можно ли в каждом или хотя бы в одном из них обнаружить формальный элемент, который можно было бы назвать единицей рассматриваемой системы? Но что такое единица живописи или рисунка? Фигура, линия, цвет? И вообще, имеет ли смысл вопрос, поставленный таким образом?
Теперь самое время сформулировать необходимые условия для сравнения систем разных типов. Всякая семиотическая система, основанная на знаках, обязательно должна содержать:1) конечный набор знаков,2) правила их аранжировки (упорядочения) в фигуры, 3) последние независимо от природы и количества речевых произведений, которые данная система позволяет создавать. Ни одно из всего множества изобразительных искусств, по-видимому, не отвечает такой модели. Самое большое, мы можем найти лишь некоторое приближение к ней в индивидуальном творчестве того или иного художника; но тогда речь шла бы уже не об общих и постоянных условиях, а о какой-то индивидуальной характеристике, что еще больше увело бы нас от языка.
Таким образом, понятие единицы занимает центральное место в рассматриваемой проблематике и никакая серьезная теория не может быть построена, если она уклоняется от решения вопроса об элементарной единице, так как всякая система, несущая значение, должна определяться на основе используемого ею способа передачи этого значения. Подобная система, следовательно, должна содержать единицы, которыми она оперирует для производства смысла и с помощью которых определенным образом характеризует произведенный «смысл». При этом возникают два вопроса:
1) Можно ли выделить предельные единицы во всех семиотических системах?
2) В тех системах, где такие единицы существуют, являются ли они знаками?
„Единица и знак — явления разного характера. Знак необходимо представляет собой единицу, но единица может и не быть знаком. Мы с уверенностью можем утверждать по крайней мере следующее: язык состоит из единиц, и эти единицы являются знаками. Но как обстоит дело в других семиотических системах?
Рассмотрим сначала функционирование так называемых художественных систем, то есть систем, использующих образ и звук, причем сознательно не будем принимать во внимание их эстетическую функцию. Музыкальный «язык» состоит из комбинаций и последовательностей различным образом соединенных звуков; элементарная единица, звук, не является знаком; каждый звук определяется только своим положением на шкале высот, и ни один из них не обладает функцией означивания. Это типичный пример единиц, которые не являются знаками, не служат для обозначения, а представляют собой лишь ступени внутри произвольно установленного диапазона на некоторой шкале. Здесь мы обнаруживаем принцип разграничения: системы, в которых можно выделить единицы, распадаются на две группы — системы с означивающими единицами и системы с единицами не означивающими. В первую группу попадает язык, во вторую — музыка.
В изобразительных искусствах, основанных на представлении неподвижных или подвижных изображений (живопись, графика, скульптура и т. д.), существование каких-либо единиц становится проблематичным. Каков должен быть их характер? Если речь идет о цветовых соотношениях, то следует признать, что цвета, так же как и звуки, располагаются в некую шкалу, основные ступени которой идентифицируются по их названиям. Но они не означивают, а являются означиваемыми; они не имеют референта и ни с чем не соотносятся каким-либо однозначным способом. Художник по своей прихоти выбирает, соединяет и располагает их на холсте, и в конечном счете только в композиции, в результате отбора и аранжировки, они определенным образом организуются и, говоря специальным языком, приобретают значение. Таким образом, художник творит свою собственную семиотику; в расположении мазков на холсте он создает свои оппозиции, которые он сам делает значимыми в пределах их собственного яруса, он не получает готового и признанного набора знаков и не устанавливает его сам. Материал, то есть цвет, обладает свойством безграничных градаций оттенков, ни одну из которых нельзя приравнять к языковому «знаку».
Итак, что касается изобразительных искусств, то они принадлежат уже к другому уровню, уровню изображения, где линия, цвет, движение сочетаются друг с другом и образуют единое целое, подчиняющееся своим собственным закономерностям. Сюда относятся разные системы большой сложности, применительно к которым определение знака будет уточняться лишь по мере развития семиологии, которая сама представляется пока неясной.
Отношения означивания в «языке» искусства следует искать как внутри данной композиции. Искусство здесь всегда предстает как отдельное произведение искусства, в пределах которого его создатель свободно устанавливает оппозиции и значимости, самовластно распоряжается их игрой,не ожидая заранее ни ответа, ни противоречий, которые ему придется устранять, а руководствуясь только внутренним видением, которое он должен воплотить критериями, которые сами найдут выражение лишь в композиции в целом.
Можно, следовательно, провести различие между системами, которым свойство означивания придает автор, и системами, где означивание присуще уже первичным элементам в изолированном состоянии, независимо от тех связей, в которые они могут вступать друг с другом. В системах первого рода свойство означивания возникает на основе отношений, образующих свой замкнутый мир, во второй группе оно неотделимо от самих знаков. Процесс означивания в искусстве, таким образом, никогда не опирается на какое- либо соглашение, которое одинаково понималось бы отправителем и получателем. Здесь каждый раз приходится заново вскрывать условия этого соглашения, число которых безгранично, характер не предвидим и которые изобретаются заново для каждого произведения. Одним словом, они не поддаются фиксации в виде какой-либо устойчивой системы. В языке, напротив, мы находим означивание как таковое, лежащее в основе всякого общения, языковой коммуникации, а значит, и всякой культуры.
Если продолжить таким образом наши рассуждения, то можно, используя несколько метафор, провести аналогию между исполнением музыкальной композиции и производством высказываний в языке; можно говорить о музыкальном речевом потоке, который расчленяется на «фразы», разделенные «паузами» или «молчанием» и отмеченные определенной «темой». В изобразительных искусствах также можно искать принципы своеобразной морфологии и синтаксиса Но в одном по крайней мере можно быть уверенным: никакая семиология звука, цвета, образа не может формулироваться в звуках, в цвете, в образах. Любая семиология нелингвистической системы должна использовать для своего истолкования язык, а значит, она может существовать только благодаря семиологии языка и только в ней самой. Тот факт, что язык в этом случае выступает как орудие, а не как объект анализа, ничуть не меняет данной ситуации, которая и определяет отношения между всеми семиотическими системами: язык есть интепретант всех других семиотических систем — как лингвистических, так и нелингвистических.
Теперь предстоит определить возможности и характер отношений между семиотическими системами. Мы устанавливаем три типа отношений.
1) Система может порождать другую систему. Обычный язык порождает логико-математический формализованный язык, обычное письмо порождает стенографию, обычный алфавит—азбуку Брайля. Отношение порождения (engenndrement) имеет место между двумя сосуществующими во времени различными, но однотипными cистемами, из которых одна строится на основе первой и выполняет какую-либо более частную и специальную функцию. Нужно четко отличать это отношение порождения от отношения деривации, которое предполагает эволюцию и переход во времени от одной системы к другой. Так, иероглифическое и демотическое письмо связаны отношением деривации, но не порождения. История систем письменности дает множество примеров деривации.
2) Второй тип отношения — отношение гомологии, устанавливающее корреляцию между частями двух семиотических систем. В отличие от предыдущего это отношение не констатируется, а вводится на основании связей, которые можно обнаружить или установить между двумя разными системами. Характер гомологичного соответствия может варьироваться, быть интуитивным или осознанным, субстанциальным или структурным, логическим или поэтическим. Запахи, цвета и звуки отвечают друг другу. Эти «соответствия» есть только у Бодлера, они организуют его поэтический мир и отражающую этот мир систему образов. Соответствия, которые видит Панофски между готической архитектурой и схоластической философией, носят понятийно-логический характер. Исследователи отмечают также гомологическое соответствие письмами и ритуальных жестов в Китае. Две какие-нибудь лингвистические системы различного строения могут обнаруживать либо частичные, либо весьма обширные гомологии. Все зависит от способа, каким устанавливают обе системы, от используемых параметров, от сфер, где обнаруживают действие этих систем. В зависимости. от этих условий установленная гомология либо послужит основой для объединения обеих сфер и этой функциональной ролью ограничится, либо произведет новый вид семиотических значимостей. Ни самая применимость этого отношения, ни его объем не могут быть установлены заранее.
3) Третье отношение между семиотическими системами назовем отношением интерпретирования. Этим термином мы обозначим отношение, которое устанавливается между интерпретирующей и интерпретируемой системами. С точки зрения языка это фундаментальное отношение разделяет системы на две группы: системы артикулирующие (самочленящиеся) и имеющие тем самым свою собственную семиотику, и системы артикулируемые (несамочленящиеся), семиотический характер которых выявляется только при наложении на них решетки какой-либо другой системы выражения. Так вводится и обосновывается тот принцип, согласно которому язык есть интерпретант всех семиотических систем. Никакая другая система не располагает соответствующим «языком», с помощью которого она могла бы сама создавать свои категории (самокатегоризироваться) и само интерпретироваться в соответствии со своими семиотическими отличиями, тогда как язык в принципе может категоризовать и интерпретировать все, включая и самого себя.
Становится понятным, чем отличается семиологическое отношение от всякого другого, и в частности от социологического. Если, например, задаться вопросом — являющимся, кстати, темой непрестанных дискуссий — о соотношении языка и общества и о характере их взаимозависимости, то социолог, а возможно и всякий, кто рассматривает этот вопрос в терминах пространственных отношений, отметит, что язык функционирует внутри общества, которое включает его в себя,; он сделает отсюда вывод, что общество — это целое, а язык — часть. Но семиологический подход меняет это отношение на обратное, потому что только язык и дает обществу возможность существования. Язык — это то, что соединяет людей в единое целое, это основа всех тех отношений, которые в свою очередь лежат в основе общества. В этом смысле можно сказать, что язык включает в себя общество. Таким образом, отношение интерпретирования, являющееся семиологическим, противоположно отношению включения — социологическому. Последнее, объективируя внешние зависимости, точно так же овеществляет и язык и общество, тогда как первое отношение устанавливает их взаимозависимость на основе их способности к семиотизации.
Тем самым получает подтверждение критерий, выдвинутый нами выше при определении отношений между семиотическими системами, согласно которому эти отношения сами должны носить семиотический характер. Необратимое отношение интерпретирования, которое включает в язык прочие системы, удовлетворяет этому условию
Язык дает нам единственный пример системы, которая является семиотической одновременно и по своей формальной структуре, и по своему функционированию:
1) он реализуется в высказывании, которое имеет референтом определенную вне его лежащую ситуацию: говорить — это всегда говорить о чем-то;
2) в формальной структуре он состоит из отдельных единиц, каждая из которых есть знак;
3) он воспроизводится и воспринимается каждым членом коллектива на основе одних и тех же референтных связей;
4) он представляет собой единственную форму реализации межсубъектной коммуникации.
По этим причинам язык является системой с наиболее ярко выраженным семиотическим характером. Именно в языке возникает понятие знаковой функции, и только язык дает ей образцовое воплощение. Отсюда вытекает способность языка — и он эту способность реализует — сообщать другим системам знаковые свойства и тем самым свойство быть системами, передающими значение. Иными словами, язык выполняет семиотическое моделирование, основу которого можно искать также только в языке. Природа языка, его репрезентативная функция, динамизм, роль в жизни коллектива делают его своего рода универсальной семиотической матрицей, такой моделирующей структурой, у которой другие структуры заимствуют основные свойства устройства и функционирования.
Чем обусловлена указанная особенность? Можно ли объяснить, почему язык выступает как интерпретант по отношению к любой означивающей системе? Просто ли потому, что он является наиболее общей системой, что у него самая широкая сфера действия, что он применяется чаще других и практически с наибольшей эффективностью? Отнюдь нет, такое в прагматическом отношении доминирующее положение языка есть следствие, а не причина его превосходства как означивающей системы, и только семиологический принцип может объяснить истоки этого превосходства. Мы вскроем этот принцип, осознав тот факт, что язык передает значение специфическим способом, присущим только ему и не повторяющимся ни в какой другой системе. Он обладает свойством двойного означивания. Эта модель не имеет аналогий. Язык сочетает два разных способа означивания, один из которых мы называем семиотическим, а другой — семантическим способом.
Семиотическим называется способ означивания, присущий языковому знаку и придающий ему статус целостной единицы. Для нужд анализа допустимо рассматривать две стороны знака по отдельности, но по отношению к процессу означивания знак всегда остается целостной единицей. Чтобы опознать знак, достаточно решить вопрос о существовании, ответом на который будет«да», либо «нет»; дерево, песня, мыть, нерв, желтый, на — существуют, *мерево, *пасня, *дыть, *берв, *волтый, *са — не существуют. И лишь потом, для определения знак сравнивают либо с частично сходными означающими — мыть ~ муть, или мыть ~ выть, или мыть ~ мыт, либо с близкими означаемыми — мыть ~ стирать. Всякое в строгом смысле термина семиотическое исследование обязательно проходит следующие этапы: выделение и идентификация единиц, описание их различительных признаков, отыскание все более и более тонких критериев их разграничения. В результате каждый знак будет находить все более четкую характеристику присущего ему означивания внутри некоторой совокупности или множества знаков. Взятый сам по себе, знак представляет чистое тождество с самим собой и чистое отличие от любого другого, он является означивающей основой языка. необходимым материалом выражения. Он существует в том случае, если опознается как означивающее всей совокупностью членов данного языкового коллектива и если у каждого вызывает в общем одинаковые ассоциации и одинаковые противопоставления. Таков характер семиотического способа и сфера его действия.
Говоря о семантическом способе, мы имеем в виду специфический способ означивания, который порождается речью. Возникающие здесь проблемы связаны с ролью языка как производителя сообщений. Сообщение не сводится к простой последовательности единиц, которые допускали бы идентификацию каждая в отдельности; смысл не появляется в результате сложения а как раз наоборот, смысл («речевое намерение») реализуется как целое и разделяется на отдельные «знаки», какими являются слова. Кроме того, семантическое означивание основано на всех референтных связях, в то время как означивание семиотическое в принципе свободно и независимо от всякой референции. Семантический аспект принадлежит сфере высказывания и миру речи.
Тот факт, что дело касается именно двух разных рядов понятий, двух познавательных областей, можно подкрепить и указанием на различие в критериях, которые предъявляют тот и другой способ к своим единицам. Семиотическое (знак) должно быть узнано, семантическое (речь) должно быть понято. Различие между узнаванием и пониманием связано с двумя отдельными свойствами разума: способностью воспринимать тождество предыдущего и настоящего, с одной стороны, и способностью воспринимать значение какого-либо нового высказывания, с другой. При патологических нарушениях речевой деятельности эти две способности часто разрываются.
Итак, язык — это единственная система, где означивание протекает в двух разных измерениях. В других системах означивание одномерно: оно имеет либо семиотический характер (жесты вежливости; mudras), без семантики; либо семантический (художественные способы выражения), без семиотики. Привилегированное положение языка заключается в его свойстве осуществлять одновременно и означивание знаков и означивание высказывания. Отсюда и проистекает и его главная способность, способность создавать второй уровень высказывания, когда становится возможным высказывать нечто означивающее о самом означивании. В этой метаязыковой способности и лежит источник интерпретирования, благодаря которому язык включает в себя другие системы.
Когда Соссюр определил язык как систему знаков, он заложил основы языковой семиологии. Однако теперь мы видим, что, хотя знак действительно соответствует означивающим единицам языка, принцип знака нельзя считать единственным принципом языка в его функционировании для познания. Соссюр не игнорировал высказывания, но оно, очевидно, вызывало у него серьезные затруднения, и он отнес его к «речи» («раго1е»), что ничуть не помогало решению проблемы, так как вопрос именно в том и состоит, чтобы выяснить, можно ли, и если можно, то как от знака переходить к речи. В действительности мир знаков замкнут. От знака к высказыванию нет перехода ни путем образования синтагм (syntagmation), ни каким- либо другим. Их разделяет непереходимая грань. Поэтому следует признать, что в языке есть две разные области,. каждая из которых для своего изучения требует отдельного аппарата понятий. Для области, названной нами семиотической, основу исследования составит соссюровская теория языкового знака. Семантическую же область следует рассматривать отдельно. Для ее исследования необходим новый аппарат понятий и определений.
Развитие семиологии языка было задержано, как это ни парадоксально, самим орудием ее создания — знаком. Нельзя было отказаться от идеи языкового знака без того, чтобы тем самым не отбросить самую важную особенность языка; но нельзя было также и распространить эту идею на целое речевое произведение, не вступив в противоречие с определением знака как минимальной единицы.
Итак, мы приходим к выводу, что нужно преодолеть соссюровское понимание знака как единственного принципа, от которого будто бы зависит и структура языка и его функционирование. Это преодоление должно идти в двух направлениях:
во внутриязыковом (интралингвистическом) анализе — в направлении нового измерения означивания, означивания в плане речевого сообщения, названного нами семантическим и отличного от плана, связанного со знаком, то есть семиотического;
в надъязыковом (транслингвистическом) анализе текстов и художественных произведений — в направлении разработки метасемантики, которая будет надстраиваться над семантикой высказывания.
Это будет семиология «второго поколения», и ее понятия и методы смогут содействовать развитию других ветвей общей семиологии.
Общее языкознание. Лекция 1. Основные понятия. Социолингвистика
