Об анонимных ругательных письмах

Я за границу не отправился и нахожусь сейчас в Курской губернии. Мой врач, выяснив, что я имею случай совершить лето в деревне, к тому же в таковой губернии, как Курская, прописал мне выпивать в деревне ессентукскую воду и прибавил, что это будет для меня несравненно нужнее Эмса, к воде которого я-де уже привык. Долгом считаю заявить, что я взял очень большое количество писем от моих читателей с самым сочувственным выражением их ко мне участия по поводу моего объявления о болезни. И по большому счету, к слову сообщу, за все время издания моего «Ежедневника» я взял и получаю большое количество писем, подписанных и неизвестных, столь для меня лестных и столь одобрявших и поддерживавших меня в труде моем, что, прямо сообщу, я ни при каких обстоятельствах не рассчитывал на такое общее сочувствие и ни при каких обстоятельствах не считал себя хорошим того. Эти письма я сберегу как сокровище и — что тут приторного, в случае если я заявляю об этом печатно? Неужто дурно, что я ценю и дорожу неспециализированным вниманием? Но, сообщат, вы сейчас хвалитесь, хвастаетесь. Пускай сообщат это, я знаю про себя, что это не хвастовство, что я заявляю только мою признательность, мое искреннее чувство, и через чур уж не молод, чтобы не осознавать, как злю иных господ моим заявлением. Но и господ этих, думается, у меня также через чур мало. Из нескольких сот писем, взятых мною за эти полтора года издания «Ежедневника», по крайней мере сотня (но возможно больше) было неизвестных, но из этих ста "анонимок" только два письма были полностью враждебные. Имеется не согласные со мной в убеждениях, те прямо излагают собственные возражения, но неизменно без шуток, искренно, без мельчайших личностей, и в подписанных, и в неизвестных письмах, и я только жалею, что, по множеству приобретаемых писем, никак не могу всем ответить. Но эти два письма — исключения, и написаны не для возражения, а для ругательства. И вот эти-то господа сочинители этих писем и будут раздражены моим заявлением признательности. Последнее из этих писем именно касается моего объявления о болезни. Мой неизвестный обозреватель рассердился не на шутку: как, мол, я осмелился заявить печатно о таком частном, личном деле, как моя заболевание, и в письме ко мне написал на мое объявление собственную пародию, очень неприличную и неотёсанную. Но, отлагая основную цель письма — ругательство, я нечайно заинтересовался вопросом, как раз: в случае если я, к примеру, поставлен в необходимость, по расстроенному здоровью, уехать лечиться, а потому принужден не выдать майский № «Ежедневника» вовремя, а вместе с июньским, и без того как я любой раз, в каждом выпуске «Ежедневника», объявлял о времени выхода следующего номера, — то мне и показалось, что прямое, бездоказательное, безо всяких объяснений объявление о том, что следующий выпуск «Ежедневника» выйдет вместе с июньским, было бы пара дерзким, и отчего же было не заявить обстоятельство, в результате которой так вышло? И разве, в объявлении моем, так уж большое количество я расписал о моей болезни? Но все это, само собой разумеется, мелочи, и в случае если б дело шло только от человека, без шуток шокированного в собственном эмоции литературного и публичного приличия, то оказался бы интересный, не смотря на то, что частично, пожалуй, и почтенный экземпляр господина, стоящего, возможно, и вне литературы, но из благородной любви к ней, так сообщить, сгорающего почтенным огнем соблюдения литературных приличий, и хоть доводящего собственные рвения до щепетильности, однако выводящего их из источника глубокоуважаемого и любопытного, так что я, из одной лишь деликатности, не имел возможности бы отказать такому анониму в собственного рода уважении. Но ругательства всё сломали: ясное дело, что в них-то и была вся цель. И уж, несомненно, припоминать все это тут и не необходимо; но мне в далеком прошлом хотелось сообщить слова два по большому счету об неизвестных письмах, другими словами фактически о ругательных неизвестных письмах, и я рад, что набрел на случай.

Дело в том, что мне в далеком прошлом казалось, что в наши дни, столь неустойчивое, столь переходное, столь выполненное изменений и столь мало кого удовлетворяющее (да так и должно быть), — обязательно должно было развестись чрезвычайное множество людей, так сообщить, обойденных, позабытых, покинутых без внимания и досадующих: «Для чего, мол, везде они, а не я, для чего не обращают и на меня внимания». В этом состоянии личного раздражения и неудовлетворенного, так сообщить, идеала другой господин готов подчас забрать спичку и идти зажигать, — до того это чувство мучительно, я это весьма осознаю, и, чтобы осуждать это, нужно вооружиться скорее человечностью, чем негодованием. Но зажигать спичкой уже крайность и, так сообщить, удел натур могучих, байроновских. К счастью, имеется выходы не столь страшные для натур не столь могучих. Таковой выход — , ну в том месте наклеветать, налгать, насплетничать либо неизвестное ругательное письмо разрешить войти. Одним словом, я стал в далеком прошлом уже подозревать, и подозреваю до сих пор, что отечественное время должно быть обязательно временем не смотря на то, что и событий и великих реформ, это несомненно, но вместе с тем и усиленных "анонимок" ругательного характера. Что касается литературы, то тут нет никакого сомнения: неизвестные ругательные письма составляют, так сообщить, важную часть современной русской литературы и сопровождают ее по всем направлениям, — и кто лишь из писателей и издателей не приобретает их, я кроме того справлялся кой в каких изданиях, и в одном из них — как раз в одном из тех, каковые пошли внезапно, произвели чувство стремительное, неожиданное, и угодили публике в таковой степени, что сами кроме того на таковой успех не рассчитывали, — в этом издании один из ближайших участников его поведал мне, что они приобретают такое множество ругательных "анонимок", что уж и не просматривают их вовсе, а лишь распечатывают. Он было желал поведать мне иные из таких посланий в подробности, но с первых же слов залился неудержимым хохотом. Да так и должно быть; отечественные неопытные анонимы и не подозревают еще, думается, что чем ругательнее их письма, тем они невиннее и безвреднее. Черта хорошая: она обозначает, что отечественные анонимы хоть и горячи, но все же без выдержки и не знают, что чем вежливее, чем лучше тон язвительного неизвестного письма, тем оно будет злее и посильнее подействует. Иезуитства-то этого, значит, еще не развилось у нас, во второй, верховный фазис собственный не вступило это дело, а, значит, находится еще в самом лишь начале и, значит, имеется всего лишь плод первого необузданного пыла, а не плод обдуманного, строго вежливого злобного эмоции. Это не испанское, так сообщить, мщение, готовое принести с целью достижения цели собственной кроме того великие жертвы и обучившееся выдержке. Отечественный неизвестный ругатель на большом растоянии еще не тот загадочный незнакомец из драмы Лермонтова «Маскарад» — большое лицо, взявшее от какого-либо офицерика когда-то пощечину и удалившееся в пустыню тридцать лет обдумывать собственный мщение. Нет, действует до тех пор пока все еще та же славянская природа отечественная, которой всего бы лишь поскорей выругаться, да тем и покончить (а чего хорошего, так кроме того тут же и помириться), и, согласитесь, что все это в одном смысле отрадно, потому что в этот самый момент, значит, все это, так сообщить, юно, молодо, свежо, наподобие как бы весна судьбы, не смотря на то, что нужно сознаться, препакостная. Долгом считаю присовокупить еще наблюдение: думается, отечественное молодое поколение, другими словами через чур юное, дети, неизвестных ругательных писем не пишут. Я приобретаю от молодежи множество писем и все подписанные. Не подписанные из них лишь те, каковые высказывают через чур уж дружеские эмоции. Не согласные же со мною из молодежи постоянно подписываются. (Неизвестное же ругательное письмо через чур легко определить и через чур светло, по многим приёмам и признакам, что оно не из молодого поколения идет, не от юного ребёнка.) Итак, молодежь отечественная, разумеется, осознаёт, что, во-первых, возможно написать очень кроме того резкое письмо, но что подпись под таким письмом придаст выражениям чрезвычайную цену и что целый темперамент для того чтобы письма изменится к лучшему через подпись, которая придаст ему дух прямодушия, мужества, готовности постоять и ответить за собственные убеждения, да и самая резкость выражений продемонстрирует только горячку убеждения, а не желание обидеть. Итак, ясное дело, что неподписывающийся ругатель хочет, основное, выругаться площадными ругательствами, хочет доставить себе, в первую очередь, это как раз наслаждение, а второй цели не имеет. И так как сам он знает, что делает пакость и что сам себе вредит, другими словами силе письма собственного, но уж такова потребность выругаться. Эту линии, другими словами эту потребность, нужно подметить, потому что она все еще предоминирует в отечественном культурном обществе. И пускай не смеются нужно мной, что я верю, что такая черта у нас предоминирует; я уверен, что не преувеличиваю и что мы стоим сейчас на данной как раз точке развития, так сообщить, в массе отечественной. К тому же сообразите да и то, что возможно во всю жизнь не написать ни одного неизвестного ругательного письма, а в это же время всю жизнь носить в себе душу неизвестного ругателя; а ведь это также серьёзное мысль. И что в том, что я, в полтора года, взял всего лишь два ругательных письма; это только обосновывает мою неприметность и невинность, равно как и небольшой круг моей деятельности, а сверх того да и то, что я имею дело только с порядочными людьми. Другие же деятели, более моего приметные (а, значит, уже по тому одному более моего виновные) и, сверх того, принужденные функционировать по характеру изданий и самому роду собственных в очень расширенном круге действия, приобретают ругательных писем, возможно, по двести, а не по два в полтора года. Одним словом, я уверен, что европейская цивилизация очень мало привила к нам человечности и что у нас людей, желающих выругаться скоро и конкретно, в каждом случае, что им чуть-чуть не понравится, кроме того, возможно, до того много, что страшно сообщить; а желающих выругаться — притом же и без всяких последствий, анонимно и безопасно, из-за двери, еще того больше, и вот именно неизвестное письмо дает эту возможность: письмо не прибьешь, и письмо не краснеет.

В старину у нас европейской чести не было, отечественные бояре ругивались а также дирались между собою открыто, и плюха за громадную и окончательную поруху чести не считалась. Но у них была собственная честь, хоть и не в европейской форме, но не меньше чем в том месте, священная и важная, и из-за данной чести боярин пренебрегал другой раз всем — состоянием своим, положением своим при дворе, кроме того царскою милостью. Но, с переменою костюма и с введением европейской шпаги, началась у нас новая, европейская честь и — в целые два века не принялась без шуток, так что старое забыли и оплевали, а новое приняли недоверчиво и скептически. Приняли, так сообщить, механически, а душевно позабыли, что означает честь, и сердечную потребность в ней потеряли, и это, страшно согласиться, за очень, возможно, малыми исключениями.

В эти два века отечественного европейского и шпажного, так сообщить, периода честь и совесть, необычно кроме того сообщить, сохранилась самый а также полностью в отечественном народе, до которого практически и не коснулся шпажный период отечественной истории. Пускай народ нечист, невежествен, варварствен, пускай смеются над моим предположением без мельчайшего снисхождения, но во всю мою жизнь я вынес убеждение, что народ отечественный несравненно чище сердцем высших отечественных сословий и что ум его далеко не так раздвоен, чтобы рядом с самою яркой идеею лелеять тут же, в тот же час же, и самый гаденький антитез ее, как сплошь да рядом в интеллигенции отечественной, к тому же оставаться с обеими этими идеями, не зная, которой из них верить и дать преимущество на практике, к тому же именовать это души и состояние ума собственной — достатком развития, благами европейского просвещения, и хоть и умирать при таком достатке от отвращения и скуки, но одновременно с этим из всех сил смеяться над несложным, не тронутым еще чужою цивилизацией народом отечественным за прямодушие и наивность его вер… Но тема эта широкая. Легко сообщу: самый неотёсанный из народа постыдится иных побуждений и мыслей иного отечественного «высшего деятеля», я не сомневается в том, и с отвращением отвернется от большей части дел отечественных культурных людей. Я уверен, что он не осознаёт и продолжительно еще не осознает, что возможно наедине, за дверями, в то время, когда никто не подглядывает, делать про себя пакости и вычислять их в полной мере дозволительными, нравственно разрешёнными, единственно вследствие того что нет свидетелей и никто не подглядывает, — а в это же время эта черта до кошмара довольно часто практикуется в культурном сословии отечественном, к тому же без мельчайшего зазрения совести, а также, наоборот, часто с высшим удовлетворением высших свойств и ума просвещенного духа. По понятиям народа, то, что пакостно на миру, пакостно и за дверями. В это же время мы на народ-то и наблюдаем как раз как на похабника, пакостника, обскурантного ругателя и находящего только удовольствие в ругательстве. Кстати припомнить, тем более, что это уже давно прошло и изменилось. Во времена моей молодости было у военных людей, в огромном большинстве их, убеждение, что русский воинов, как вышедший из народа, очень обожает сказать похабности, сквернослов и ругатель. А потому, чтобы быть популярными, иные начальники, на учениях к примеру, разрешали себе так ругаться, с этими утонченностями и вывертами, что воины практически краснели от этих ругательств, а позже, у себя в казармах, старались забыть высказанное руководством, и на того, что припоминал, вскрикивали всею артелью. Я бывал сам лично тому свидетелем. А начальники-то как довольны были в душе, что вот, мол, как они подделались под дух русского воина! Да чего, — кроме того Гоголь в «Переписке с приятелями» рекомендовал другу, распекая крепостного мужика всенародно, использовать обязательно крепкие слова, а также приводил, какие конкретно как раз: другими словами как раз те из них, каковые садче, в которых как возможно больше бы появилось, так сообщить, нравственной похабности, чем наружной, утонченности чтобы в ругательстве больше было. В это же время народ русский хоть и ругается, к сожалению, крепкими словами, но не весь, не весь, в самой незначительной кроме того собственной доле (поверят ли тому?), а основное (и несомненно), ругается он скорее машинально, чем с нравственною утонченностью, скорее по привычке, чем с умыслом, и вот это-то, последнее-то, другими словами с умыслом, случается только в очень редких экземплярах у бродяг, всяких стрюцких и пропойц, ненавидимых народом. Народ хоть и ругается по привычке, но сам знает, что эта привычка скверная, и осуждает ее. Так что отучить народ от ругательств, по-моему, имеется механической отвычки, а не нравственного упрочнения. По большому счету эта мысль о народе отечественном как о любителе подлых ругательств, по моему точке зрения, укоренилась в культурном слое отечественном, основное, уже тогда, в то время, когда уже случился окончательный, нравственный разрыв его с народом, кончившийся, как мы знаем, со стороны культурного слоя отечественного идеальным непониманием народа. Тогда-то явилось большое количество и других всяких ошибочных идей о отечественном народе. Пускай не поверят мне и свидетельству моему, что народ отечественный вовсе не таковой ругатель, как до сих пор его воображали себе и обрисовывали, пускай: я так как уверен, что свидетельство мое оправдывается. Те же надежды, каковые возлагаю я на народ, возлагаю я и на юное поколение отечественное. юное поколение и Народ интеллигенции отечественной сойдутся совместно внезапно и во многом и значительно ближе и успешнее осознают друг друга, чем то было в наши дни и в отечественное поколение. В молодежи отечественной имеется серьезность, и дай лишь всевышний, чтобы она была умнее направлена. Кстати о молодежи: один очень юный человек отправил мне сравнительно не так давно в письме очень резкое возражение на одну тему, на какую — умолчу, и подписался под своим резким (но отнюдь не невежливым) письмом en toutes lettres,[254]да еще выставил адрес. Я пригласил его к себе объясниться. Он пришел и поразил меня серьёзностью и горячностью собственного отношения к делу. Кой в чем он со мной дал согласие и ушел в раздумье. Увижу еще, что, как мне думается, юное поколение отечественное значительно лучше может спорить, чем старики, другими словами фактически в манере спора: они выслушивают и позволяют говорить — и это как раз оттого, что для них разъяснение дела дороже их самолюбия. Уходя, он пожалел о резкости письма собственного, и все это вышло у него с неподдельным преимуществом. Начальников нет у отечественной молодежи, вот что! А уж как она в них испытывает недостаток, как довольно часто она устремлялась с восхищением вослед людей, не смотря на то, что и не стоивших того, но чуть-чуть в случае если искренних! И каковы либо каков должен быть данный будущий начальник — в том месте кто бы он ни был? Да и отправит ли еще нам таких людей отечественная русская будущее — вот вопросы!

Неизвестная отправка эл. писем | TRITY | Kali Linux2.0 |

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector