Лето в год перед убийством выдалось такое засушливое, что картошка не росла, а пеклась в тёплой, как зола, почва, и во многих местах поля были выжженными от зноя. Необычное было лето — грозовое: небо довольно часто блистало молниями, синоптики всегда сулили грозы с осадками, но с весны не было ни одного дождя.
Господь дал наказание, дабы явить собственную милость. И везде, где на полях помогали молебны о ниспослании дождя, Господь давал кроме того не ливень, а ливневой дождь. В поселке Стекольный Завод практически сразу после начала молебна хлынул таковой ливень, что все вымокли до нитки, пока бежали в укрытие. А в Шамордино и на оптинских полях в Руднево вода по окончании молебна продолжительно стояла в борозде, и картошка в том месте уродилась очень большая. Все было наглядно, как в букваре: вот зеленая сочная ботва на полях, где шли молебны, а вот бок о бок, как ножом по меже отрезано, выжженные от засухи поля.
Кстати, одно оптинское поле-огород ливень обогнул стороной, и инок Трофим обошел его по меже с молитвой, сообщив: «Вот отечественные грехи». Многие местные обитатели ходили в тот год по меже, удивляясь либо негодуя: как так — одна одно небо и земля, но на монастырских полях все зеленеет по окончании дождя, а рядом жухнет, погибая, сухая картофельная ботва. «Это золотые купола от нас облака отталкивают!» — кричала, негодуя, учительница-пенсионерка. — «Жили мы до монахов и были с картошкой, — вторил крепкий хозяин, ее супруг. — А сейчас свиней чем кормить?»
В то засушливое лето кроме того из дальних селений присылали в Оптину автомобили за батюшками, дабы отслужить на полях молебен, убедившись, как дивно оказывает помощь Господь. А вот козельчан собрать на молебен не получалось. Наподобие, люди были не против, но отговаривались — некогда. И православные козельчане, страдающие со всеми от засухи, сговорились в итоге так — обошли соседей и друзей, предотвратив о часе молебна в храме и попросив людей помолиться в час неспециализированной молитвы хотя бы дома. И вот настал час молебна. Древние бабули, не талантливые по немощи добраться до храма, пали по избам ниц пред иконами, слезно вымаливая ливень у Ильи-пророка. А мужики с любопытством высыпали на улицу, посматривая на небо и обсуждая, а будет ли от «богомолов» толк?
«Господь оказывает помощь стремительнее скорости света», — обожал сказать инок Трофим. И сразу после начала молебна на Козельск, как самолеты на посадку, пошли, понижаясь, тёмные грозовые облака. Пара дам выскочили на огороды с иконами, уже в голос молясь о дожде. И зашлепал невиданно большой ливень. «Ливень, ливень!» — закричали дамы и дети. А мужики, весело поблескивая глазами, все же противились чуду, рассуждая: а что если случайность? «Само собой разумеется, случайность, — звучно сообщил крепкий хозяин, супруг учительницы, кричавшей про золотые купола. — Синоптики же давали слово грозу с осадками. Вот попы и устроили фокус, разузнав про прогноз».
На этих словах ливень прекратил, а облака, словно бы гонимые бурей, стали быстро уходить от Козельска. Это было так нежданно, что мужики закричали. А крепкий хозяин запустил в небо такое адское святотатство, что засверкали молнии, громыхнул гром, и с неба дохнуло таким зноем, что высохла вмиг сырая почва.
Картошка в тот год не уродилась, и со свинками было не имеет значение. Но крепкого хозяина это уже не интересовало — он истаял на глазах от скоротечного рака. Перед смертью он попросил позвать батюшку, дабы исповедаться и причаститься, но смерть опередила священника. Позже его отпели, а вдова еще долго ходила в церковь ставить свечи за упокой.
В местных краях редко встретишь избу либо квартиру без иконы. К Всевышнему мило прибегают в скорби по погибшим, веря, что имеется загробный мир. Но на земле человек чувствует себя кузнецом собственного счастья и хозяином жизни, горделиво надеясь на собственную силу и смекалку. И это явление повсеместное.
Из рассказа белорусской паломницы Галины С.:«У меня дядя-пасечник был верующий. А в то время, когда наводнением его ульи либо улики, как он сказал, смыло в реку, он схватил топор и стал иконы рубить. „Дядя, — кричат ему, — не смей! Ты же сам нас учил, что Всевышний имеется“. А он отвечает: „Всевышний имеется, да моих уликов нет“».
Из ежедневника о. Василия: «Мир, похищая у Всевышнего чин подателя земных благ, присваивает его горделиво себе и, наделяя нас ими как бы милостиво, присовокупляет и возлагает на нас заботу об их хранении и ужас утраты их.
В то время, когда же дает Всевышний, то Он заботится о даре собственном и утрата его не тревожит сердец отечественных».
В то время, когда мать о. Василия приехала в Оптину к гробу сына, она не плакала, но негромко задавала вопросы всех, заглядывая в глаза: «За что убили моего сыночка? Разве он обидел кого-то? Разве он имел возможность обидеть кого?»
«Не за индивидуальные грехи ненавидят пастырей, — писал в 1925 году протоиерей Валентин (Свенцицкий), — а за тот дух Христов, что живет в Церкви». Время дало собственные ответы на вопросы о обстоятельствах преследований. Но нет на земле ответа, талантливого унять боль матери, задающей вопросы у гроба сына: «За что?»
Возвратимся тут опять в ту залитую кровью Оптину, где на Пасху умолкли колокола. Вот ежедневник тех дней, что вместили в себя убийство, погребение и отпевание. Это 18–20 апреля 1993 года.
Как выращивают картошку в Германии
