Так завершилась история Турина Турамбара; но Моргот, но, не спал и не уставал творить лихо, и его счеты с родом Хадора еще не были сведены. Злоба его против этого рода была неутолима, не смотря на то, что Хурин и пребывал в его власти, а Морвен, обезумев от горя, бродила в дебрях. Горька была часть Хурина, потому что все, что выяснял Моргот об выполнении собственных лиходейских планов, становилось известным и Хурину; лишь неправда перемешана с правдой, и все, что ни было хорошего, пряталось, или искажалось. Любыми дорогами направляться старался очернить то, что свершили Тингол и Мелиан, потому что ненавидел их и опасался. Потому, в то время, когда он сделал вывод, что время приспело, то высвободил Хурина из оков, позволяя ему идти в том направлении, куда он захочет; Моргот утверждал, что им движет жалость к совсем поверженному неприятелю. Он, но, лгал, потому что цель его была в том, дабы неприязнь Хурина к эльфам и людям стала еще посильнее. И не смотря на то, что Хурин не через чур доверял словам Моргота, зная доподлинно, что тот не ведает жалости, он принял свободу и ушел в горе, еще более усугубленном речами Тёмного Властелина; именно исполнился год со дня смерти его сына Турина. Двадцать и восемь лет был Хурин пленником в Ангбанде, и вид его стал жёсток и мрачен. У него были долгие борода и седые волосы, но держался он прямо, только опирался на тёмный посох; и был опоясан клинком. Так пришел он в Хифлум, и услыхали вожаки вастаков, что через пески Анфауглифа прошел конный отряд тёмных солдат из Ангбанда, и что с ними шел старик, окруженный громадным почетом. Посему вастаки не схватили Хурина, но разрешили ему свободно бродить в тех краях, и поступили мудро, потому что сохранившиеся соплеменники Хурина избегали его, сочтя, что он пришел из Ангбанда втором и союзником Моргота.
Так освобождение наполнило сердце Хурина еще большей печалью. Он покинул Хифлум и поднялся в горы. В том месте узрел он вдалеке, меж туч, вершины Криссаэгрима и отыскал в памяти Тургона, и возжелал возвратиться в потаенное королевство Гондолин. И вот спустился он с Эред Вэтрина, не ведая, что за каждым его шагом следят Морготовы твари; переправясь бродом Бритиах, что на Сирионе, пришел он в Димбар и оказался у мрачного подножья Эхориата. Целый данный край был холоден и безлюден; и безнадежно озирался Хурин, стоя у огромного каменного водопада, под отвесной скальной стеной; не знал он, что лишь это и осталось от старой Дороги Спасения: Иссохшая Река была перекрыта, а сводчатые врата обрушены. Тогда Хурин посмотрел в серое небо, сохраняя надежду, что опять, как некогда в молодости, узрит в том месте орлов, но увидал только тени, гонимые ветром с востока, и облака, клубящиеся около недоступных пиков; и услыхал только шипение и свист ветра среди камней.
Но великие орлы были на данный момент в два раза настороже и превосходно рассмотрели на большом растоянии внизу Хурина, затерявшегося в сумеречной дымке; и сам Торондор немедля отнес эту весть Тургону, потому что счел ее серьёзной. Тургон же молвил: Неужто Моргот спит? Вы обознались.
— О нет, — возразил Торондор. — В случае если б Орлы Манвэ имели возможность так ошибаться, в далеком прошлом бы уже, о король, тайна твоя была бы раскрыта.
— Значит, речи твои сулят лихо, — отвечал Тургон, — потому что это вероятно значит только одно. Кроме того Хурин склонился пред волей Моргота. Сердце мое закрыто.
Торондор удалился, а Тургон продолжительно сидел, задумавшись, и смутился, припомнив деяния Хурина из Дор-Ломина; сердце его открылось, и он отправил к орлам прося сыскать Хурина и, буде то быть может, принести его в Гондолин. Но было поздно, и ни при каких обстоятельствах больше не заметили они его, при свете ли дня, во тьме ли.
Потому что Хурин стоял в отчаянье пред безмолвными горами Эхориата, и заходящее солнце, пробившись через облака, окрасило алым его седые волосы. Тогда он звучно закричал, не опасаясь, что его услышат, и проклял бессердечный край; и вот, поднявшись на краю пропасти, воззвал он звучно, глядя в том направлении, где был Гондолин: Тургон, о Тургон, припомни Топи Серех! О Тургон, неужто не слышишь ты меня в потаенных собственных чертогах? Но тишина не было в ответ, только ветер свистел в иссохших травах. Вот так же свистел он тогда утром в Топях! — молвил не сильный, и в данный миг солнце село за Теневым Хребтом, тьма объяла его, ветер стих, и безмолвны стали пустынные почвы.
Были, но, уши, что слышали слова Хурина, и скоро весть о том дошла на север, к Тёмному Прикоснусь; и улыбнулся Моргот, потому что знал сейчас точно, где находятся владения Тургона, хоть и ни один его соглядатай не смог до сих пор, благодаря орлам, пробраться в край за Окружные Горы. Таково было первое лихо, причиненное освобожденьем Хурина.
В то время, когда опустилась тьма. Хурин сошел со скалы и забылся тяжелым неприятным сном. Но во сне услыхал он рыдания Морвен и голос ее, кликавший его по имени; и показалось Хурину, что голос исходит из Брефиля. С наступлением дня пробудился он, поднялся и двинулся назад, к Бритиаху; и пройдя по краю Брефиля, к ночи пришел к Перекрестью Тэйглина. Ночные стражи видели его, но кошмар овладел ими, потому что решили они, что видят призрак из старого кургана, что бродит, окутанный тьмой; посему Хурина не задержали, и он пришел наконец в том направлении, где был сожжен Глаурунг, и заметил большой камень, находившийся на краю Кабед Наэрамарта.
Хурин, но, не наблюдал на камень, потому что через чур прекрасно знал, что в том месте выбито; и заметил он, что несколько тут. В тени камня, склоня голову на колени, сидела дама; и в то время, как Хурин без звучно стоял над нею, она отбросила капюшон и открыла лицо. Была она седой и ветхой, но неожиданно взор ее встретился со взором Хурина, и он определил ее; потому что, хоть глаза ее были безумны и полны страха, в них все еще сиял свет, за что в прежние годы ее кликали Эледвен, самой красивой и гордой среди смертных дам Древности.
— Наконец-то ты пришел, — молвила она. — Я через чур продолжительно ожидала.
— Путь был черён, — отвечал он. — Я пришел, в то время, когда смог.
— Через чур поздно, — сообщила Морвен. — Они погибли.
— Знаю, — сообщил он. — Но ты-то жива.
— Жизнь моя на исходе, — молвила Морвен. — Уйдет солнце, уйду и я. Времени осталось мало, поведай же мне — как нашла она его?
Хурин, но, ничего не ответил ей, и без того они сидели у камня и более не сказали ни слова; в то время, когда же зашло солнце, Морвен набралась воздуха, сжала его руку и замерла, и Хурин осознал, что она мертва. Он посмотрел на нее в сумерках, и ему почудилось, что следы тяжких лишений и горя провалились сквозь землю с ее лица. Она ушла непобежденной&направляться;, — молвил Хурин, закрыл ей глаза и сидел при ней, недвижимый, пока опускалась ночь. Плакали воды в теснине Кабед Наэрамарта, но он ничего не слышал и не чувствовал, потому что сердце в нем окаменело. Но налетел очень холодной ветер и бросил в лицо обжигающим дождем; и пробудился Хурин, и бешенство тёмной тучей поднялся в нем, затмевая разум, так что только одного хотел он сейчас — отомстить за беды его и его родных; обвинял же он в горе собственном всех, кто когда-либо имел с ним дело. Поднялся он и сделал для Морвен могилу над Кабед Наэрамартом, с западной стороны камня; на камне же он высек следующие слова: Тут лежит кроме этого Морвен Эледвен.
Говорят, что провидец и арфист из Брефиля Глирхуин сложил песню, в которой поется, что Камень Горести ни при каких обстоятельствах не будет осквернен Морготом и не будет опрокинут, кроме того, в случае если море покроет всю почву; так и произошло позднее, и Тол Морвен все еще стоит далеко от новых берегов, что были сотворены в дни бешенства валаров. Но Хурина в том месте нет, потому что будущее вела его дальше, а Тень следовала за ним по пятам.
Хурин переправился через Тэйглин и направился на юг по старому тракту, что вел в Наргофронд; на большом растоянии на востоке зрел он вершину Амон Руд и знал, что случилось в том месте. Скоро достиг он берега Нарога и переправился через бурную реку по камням обрушенного моста, как незадолго до него сделал это Маблунг из Дориафа; и вот он, опираясь на посох, стоял перед разбитыми Вратами Фелагунда.
Нужно заявить, что по окончании ухода Глаурунга карлик Мим пришел в Наргофронд и пробрался в разоренные чертоги; он завладел ими и сидел в том месте, выбирая драгоценности и золото, просеивая их сквозь пальцы, потому что никто не пришел бы ко мне ограбить его — из боязни духа Глаурунга и самой его памяти. Но вот некто явился и поднялся у порога, и вышел Мим, и задал вопрос, что ему надобно. Хурин же молвил: Кто ты, что не позволяешь мне войти в дом Финрода Фелагунда?
И отвечал карлик:
— Я — Мим, и перед тем как горделивцы заявились ко мне из-за Моря, гномы обитали в чертогах Нулуккиздина. Я только вернул себе то, что и без того мое; потому что я последний из моего племени.
— Недолго же будешь ты наслаждаться своим наследством, потому что я — Хурин, сын Галдора, возвратившийся из Ангбанда, а сыном моим был Турин Турамбар, которого ты, возможно, еще не забыл; именно он убил дракона Глаурунга, разорившего чертоги, где ты сейчас сидишь; и не думай, что неизвестно мне, кем предан Дракон Дор-Ломина.
Тогда Мим в великом страхе начал молить Хурина, чтобы тот забрал все, что ни захочет, лишь бы сохранил ему жизнь; но Хурин не внял его мольбам и убил его пред вратами Наргофронда. После этого он вошел в мрачное место, где, рассыпанные по полу, в мраке и разоре лежали сокровища Валинора; и говорят, что, в то время, когда Хурин покинул развалины Наргофронда и снова был под открытым небом, из всех этих несметных сокровищ он нес с собой только одно.
Позже Хурин отправился на восток и пришел к Полусветному Озерью, что у водопадов Сириона; в том месте перехватили его эльфы, защищавшие западные пределы Дориафа, и доставили в Менегрот, к королю Тинголу. С горечью и изумлением взирал Тингол на жёсткого и пожилого человека, выясняя в нем Хурина Талиона, пленника Моргота; но приветствовал он Хурина учтиво и оказал ему всяческий почет. Хурин же ничего не отвечал королю, но выхватил из-под плаща то, что принес с собою из Наргофронда; и было это не что иное, как Наугламир, Ожерелье Гномов, созданное некогда для Финрода Фелагунда мастерами Ногрода и Белегоста, самое известное их творение в Давешние Дни; Финрод ценил его выше всех сокровищ Наргофронда. И это ожерелье кинул Хурин к ногам Тингола с безумной и горестной речью.
— Прими же плату за то, что так прекрасно позаботился ты о моей жене и детях! — вскричал он. — Вот Наугламир, чье имя известно многим людям и эльфам; я принес его тебе из тьмы Наргофронда, где покинул его родич твой Финрод, уходя в путь с Береном, сыном Барахира, чтобы выполнить веление Тингола из Дориафа!
Тингол посмотрел на сокровище и признал в нем Наугламир, и через чур прекрасно осознал, что замыслил Хурин; но, выполненный скорби, он сдержал собственный бешенство и стерпел презрение Хурина. И тогда молвила Мелиан:
— О Хурин Талион, Моргот оплел тебя чарами, потому что тот, кто взирает на мир глазами Неприятеля, хотя либо не хотя того, видит все искривленным. Продолжительно время сын твой Турин жил в чертогах Менегрота, любимый и почитаемый, как сын короля; отнюдь не по воле короля, или моей, не возвратился он в Дориаф. А по окончании того супруга твоя и дочь были приняты тут с почетом и добросердием; и мы сделали все, что имели возможность, чтобы отговорить Морвен от путешествия в Наргофронд. С голоса Моргота обвиняешь ты сейчас собственных друзей.
Услыхав эти слова Мелиан, замер Хурин и продолжительно наблюдал в глаза владычицы; и тут, в Менегроте, защищенный от Тьмы Неприятеля Завесой Мелиан, он определил наконец правду обо всем, что было свершено, и испил до дна чашу печали, что отмерил ему Моргот Бауглир. Ни слова более не молвил он о прошлом, но, склонясь, поднял Наугламир, что лежал у подножия трона Тингола, и протянул его королю с этими словами:
— Прими же, о господин, Ожерелье Гномов как дар от ничего не имеющего и как память о Хурине из Дор-Ломина. Потому что рок мой произошел, и Моргот достиг собственной цели; но я более не раб ему.
После этого он покинул Тысячу Пещер, и все, кто видел его, отступали пред ним, и никто не пробовал воспрепятствовать ему и тем паче вызнать, куда он ушел. Говорят, но, что Хурин, лишенный желаний и цели, не желал больше жить и ринулся в море; и без того встретил собственный финиш самый могучий витязь смертных людей.
В то время, когда Хурин покинул Менегрот, Тингол продолжительно сидел в молчании, глядя на бесценное сокровище, что лежало на его коленях, и пришла ему идея, что ожерелье нужно переделать и вправить в него Сильмариль. Потому что во все прошлые годы думы Тингола без конца обращались к творению Феанора и прилепились к нему; и не хотел он, дабы Сильмариль лежал взаперти кроме того в самой потаенной его сокровищнице, а хотел, дабы тот был с ним неизменно, в бодрствовании и во сне.
В те дни гномы еще приходили в Белерианд из подземных крепостей в Эред Линдоне; переправясь через Гэлион у Сарн Атрада, Каменного Брода, они по старому тракту приходили в Дориаф, потому что их мастерство в работе с камнем и металлом было огромно, и чертоги Менегрота нуждались в их мастерстве. Но сейчас они являлись не малыми отрядами, как прежде, но громадными, прекрасно вооруженными дружинами — для защиты в страшных почвах меж Аросом и Гэлионом; и жили они тогда в Менегроте в палатах, очень для них устроенных. Незадолго до того пришли в Дориаф искусные мастера из Ногрода; король призвал их и пожелал, чтобы они, в случае если им дотянется искусности, перековали Наугламир и вплели в него Сильмариль. Тогда увидали гномы творение собственных предков и в изумленье воззрились на сияющий бриллиант Феанора, и исполнились великой жаждой овладеть сокровищами и унести их в подгорные собственные жилища. Но они скрыли собственные мысли и принялись за работу.
Продолжителен был их труд; и довольно часто Тингол спускался один в их глубинные кузни и сидел меж ними, пока они трудились. Прошло желанье — и время его исполнилось, и два гномов и величайших творения эльфов соединились в одном; громадна была его красота, потому что бесчисленные самоцветы Наугламира отражали переливчатыми искрами свет срединного Сильмариля. Тогда Тингол, бывший один среди гномов, постарался забрать Наугламир и застегнуть его у себя на шее; но гномы мгновенно выхватили у него ожерелье и "настойчиво попросили", чтобы Тингол дал его им, говоря: По какому праву эльфийский царь желает забрать себе Наугламир, сотворенный отечественными предками для сейчас мертвого Финрода Фелагунда? Оно не досталось бы царю, в случае если б не Хурин, человек из Дор-Ломина, что, как преступник, завладел им во тьме Наргофронда. Тингол, но, прозрел их души и осознал, что, желая Сильмариль, они только ищут праведного покрова для подлинных собственных намерений; и, выполнен гнева и гордыни, он не придал значенья опасности, но с презрением кинул им: Как смеете вы, отродье нечистого племени, потребовать что-то от меня, Элу Тингола, Владыки Белерианда, чья жизнь зародилась у вод Куйвиэнэн за многочисленные годы перед тем, как пробудились ничтожные предки сплюснутого народца? И, горделиво возвышаясь меж ними, он позорящими словами приказал им убираться из Дориафа безо всякой платы.
От речей короля желание гномов обратилось в бешенство; они тесно обступили Тингола, и подняли на него оружье, и убили на месте. Так погиб в подземельях Менегрота Эльвэ Синголло, Владыка Дориафа, единственный из Детей Илуватара, вступивший в брак с айной; и последний взор того, кто, один среди Забытых Эльфов, лицезрел свет Древ Валинора, был устремлен на Сильмариль.
После этого гномы, забрав с собой Наугламир, выбрались из Менегрота и через Рэгион бежали на восток. Но, вести в лесу расходились скоро, и немногие из данной дружины переправились через Арос, потому что в то время, как они пробирались к восточному тракту, их догнали и предали смерти; Наугламир же был отобран и с великой скорбью принесен владычице Мелиан. Но двое убийц Тингола избегли кары и возвратились в итоге в собственный подгорный город в далеких светло синий Горах; и в том месте, в Ногроде поведали они не то, что было в действительности, утверждая, что гномы были перебиты в Дориафе по велению эльфийского царя, что так желал отнять у них заслуженного вознаграждения. Громадны были бешенство и горе гномов Ногрода из-за смерти собственных искусных мастеров и сородичей: они рвали на себе бороды и причитали; и продолжительно сидели, мысля о мести. Говорят, что они молили о помощи в Белегосте, но им было отказано, и гномы Белегоста пробовали вразумить их, но тщетно; и скоро громадное войско вышло из Ногрода и, переправясь через Гэлион, двинулись на запад, к Дориафу.
Тяжко изменился Дориаф. Мелиан продолжительно сидела, безмолвная, у тела владыки Тингола, и идея ее возвращалась в осененные звездами годы, к первой встрече их в прежние дни, среди пения соловьев Нан-Эльмота; и знала она, что ее разлука с Тинголом предсказывает еще более тяжёлую разлуку и что рок Дориафа близок к свершению. Потому что Мелиан была из божественного племени валаров — майа, владевшая могуществом и мудростью; но из любви к Эльвэ Синголло она приняла вид Старших Детей Илуватара и в альянсе том стала скована плотскими оковами Арды. В этом виде она родила Тинголу Лутиэн Тинувиэль, и в этом же виде получила власть над веществом Арды; и продолжительное время Завеса Мелиан хранила Дориаф от лиха. Сейчас же Тингол был мертв, и дух его ушел в чертоги Мандоса; а с его смертью изменилась и Мелиан. В то время власть ее ушла из лесов Нэльдорефа и Рэгиона, иным голосом сказала зачарованная река Эсгалдуин, и Дориаф стал беспомощен перед неприятелем.
Мелиан не сообщила ни слова никому, не считая Маблунга, ему же приказала беречь Сильмариль и отправить спешно весть в Оссирианд, Берену и Лутиэн; а после этого она провалилась сквозь землю из Средиземья и ушла за западное море, в край валаров, чтобы усыпить собственную скорбь в садах Лориэна, откуда она и пришла когда-то; и предания молчат о ней.
Так и вышло, что войско наугримов, переправясь через Арос, незамеченным вошло в леса Дориафа; и никто не имел возможности остановить их, потому что были они бессчётны и ожесточённы, а полководцы Сумеречных Эльфов охвачены сомненьем и отчаяньем, бродили бесцельно тут и в том месте. Гномы же перешли через громадный мост и ворвались в Менегрот; и в том месте случилось самое горькое из печальных деяний Древности. Потому что была битва в Тысяче Пещер, и многие гномы и эльфы погибли в ней; и посейчас она не забыта. Но гномы взяли верх, и чертоги Тингола были разорены и разграблены. Маблунг Сильнорукий пал пред дверями сокровищницы, где хранился Наугламир; и Сильмариль был забран.
В то время Берен и Лутиэн жили еще на Тол Галене, Зеленом Острове, что на реке Адурант, самой южной из тех, что сбегают с Эред Линдона, дабы слиться с Гэлионом; сын их, Диор Элухиль забрал в жены Нимлот, родственницу Целеборна, принца из Дориафа и супруга Галадриэль. Сыновьями Диора и Нимлот были Элуред и Элурин; появилась у них кроме этого дочь, которую кликали Эльвинг, что свидетельствует Звездные Брызги, потому что пришла она в мир в ночи, под звездами, чей свет мерцал в брызгах водопада Лантир Ламат, у дома ее отца.
Прошел слух меж эльфов Оссирианда, что громадное и прекрасно вооруженное войско гномов спустилось с гор и переправилось через Гэлион у Каменного Брода. Вести эти достигли кроме этого Берена и Лутиэн; и тогда же пришел к ним посланец из Дориафа и поведал обо всем, что произошло. Тогда Берен покинул Тол Гален и призвал к себе сына собственного Диора, и они отправились на север, к реке Аскар, а с ними шли многие Зеленые Эльфы Оссирианда.
И в то время, когда гномы Ногрода, с истаявшим войском возвращались из Дориафа, снова пришли к Сарн Атраду, на них напал незримый неприятель; они взбирались по берегу Гэлиона, отягощенные достатками Дориафа, в то время, когда неожиданно целый лес наполнился пеньем эльфийских рогов, и со всех сторон полетели стрелы и дротики. Большое количество гномов было убито в первой стычке, но кое-какие, уйдя от засады и объединясь, бежали на восток, к горам. Но в то время, когда шли они по пологим склонам горы Долмэд, показались Пастыри Древ и загнали гномов в сумрачные чащи на склонах Эред Линдона, и, говорят, ни один гном не вышел оттуда к высокогорным перевалам, что ведут к их жилищам.
В той битве у Сарн Атрада Берен сражался в последний раз и собственной рукой убил царя Ногрода и сорвал с него Ожерелье Гномов; но тот, умирая, наложил проклятье на все добытые сокровища. С удивлением взирал Берен на бриллиант Феанора, что сам некогда высек из металлической короны Моргота и что сейчас, благодаря мастерству гномов, лучился меж самоцветов и золота; и омыл Берен ожерелье в водах реки. В то время, когда же все кончилось, сокровища Дориафа были опущены в реку Аскар, и с того времени носила она новое имя — Ратлориэль, либо Златоструйная. Наугламир же Берен сохранил и возвратился с ним на Тол Гален. Ненамного облегчило скорбь Лутиэн то, что были убиты царь Ногрода и множество других гномов, но говорят и в песнях поют о том, что Лутиэн, носившая ожерелье с бессмертным бриллиантом, была красивее и величественней всех, кто когда-либо обитал вне пределов Валинора; и на недолгое время Почва Живущих Мертвых стала подобна владеньям валаров, и не было с того времени края более красивого, обильного и выполненного света.
Диор же, наследник Тингола, простился с Береном и Лутиэн и, покинув Лантир Ламат, с женой собственной Нимлот пришел в Менегрот и поселился в том месте; с ними были их юные сыны Элуред и Элурин и дочь Эльвинг. С удовольствием приняли их синдары и восстали из мрака скорби о своих сородичей и гибели владыки, и об уходе Мелиан; и Диор Элухиль взошел на престол, чтобы возродить величье и славу королевства Дориаф.
Был осенний вечер, и, в то время, когда стемнело, некто постучал во врата Менегрота требуя, дабы его совершили к королю. Был то предводитель Зеленых Эльфов, прибывший из Оссирианда, и привратники привели его в палату, где сидел в одиночестве Диор; в том месте он без звучно вручил королю шкатулку и удалился. В шкатулке лежало Ожерелье Гномов, в которое был вплетен Сильмариль; и, узрев его, осознал Диор, что это означало — Берен Эрхамион и Лутиэн Тинувиэль погибли безвозвратно и, как все смертные люди, ушли за пределы мира.
Продолжительно наблюдал Диор на Сильмариль, что его мать и отец в неисправимом походе добыли из-под ужасной власти Моргота; и тяжко скорбел он о том, что через чур рано пришла к ним смерть. Умные, но, говорят, что Сильмариль ускорил их финиш, потому что пламень красоты Лутиэн, носившей его, был через чур ярок для смертных земель.
После этого Диор поднялся и застегнул на собственной шее Наугламир; и сейчас уже он казался красивейшим из детей мира, сын трех племен — аданов, эльдаров и майаров Благословенного Края.
Среди рассеянных эльфов Белерианда прошел слух, что Диор, наследник Тингола, носит Наугламир, и все говорили: Сильмариль Феанора снова пылает в лесах Дориафа, и клятва сынов Феанора снова пробудилась ото сна. Потому что, пока Лутиэн носила Ожерелье Гномов, ни один эльф не осмеливался бы выступить против нее; но на данный момент семеро, услыхав о восстановлении Дориафа и о величии Диора, покинули скитания, собрались совместно и отправили к Диору, требуя собственный.
Диор, но, ничего не ответил сыновьям Феанора, и Целегорм подстрекал братьев напасть на Дориаф. И вот они явились неожиданно в январе, и бились с Диором в Тысяче Пещер; и без того произошла вторая братоубийственная резня среди эльфов. Так от руки Диора погиб Целегорм; в том месте же пали Куруфин и мрачный Карантир; но и Диор был убит, и погибла супруга его Нимлот; а ожесточённые слуги Целегорма схватили юных сынов Диора и кинули их умирать от голода в лесу. Маэдрос воистину сожалел об этом деянии и продолжительно искал их в лесах Дориафа, но поиски его были напрасны, и о судьбе Элуреда и Элурина не говорит ни одно предание.
Так был разорен Дориаф и не возродился более. Но, сыновья Феанора не завладели тем, что искали, потому что сохранившиеся бежали от них, и была с ними дочь Диора, Эльвинг; они спаслись и, неся с собой Сильмариль, пришли в назначенный час на берег моря, к устью Сириона.
История Белоснежки: богиня отдавалась гномам за ожерелье
