– Что произошло? – задал вопрос Кемп, в то время, когда Невидимка разрешил войти его в помещение.
– Да ничего, – ответил он.
– А шум из-за чего?
– Припадок раздражительности, – сообщил Невидимка. – Забыл про собственную руку, а она болит.
– Вы, по-видимому, подвержены для того чтобы рода вспышкам?
– Да.
Кемп прошел через помещение и подобрал осколки разбитого стакана.
– Про вас сейчас все известно, – сообщил Кемп. – Все, что произошло в Айпинге и внизу, в кабачке. Мир определил о собственном невидимом гражданине. Но только бог ведает, что вы тут.
Невидимка выругался.
– Тайна раскрыта, – продолжал Кемп. – Так как это была тайна, я полагаю? Не знаю, что вы собираются делать, но, очевидно, я готов оказать помощь вам.
Невидимка сел в постель.
– Наверху сервирован ланч, – сообщил Кемп, стараясь сказать непринужденным тоном, и с наслаждением увидел, что его необычный гость с радостью поднялся при этих словах. Кемп повел его по узкой лестнице наверх.
– Перед тем как мы с вами что-либо предпримем, – сообщил Кемп, – я желал бы определить поподробней, как это вы стали невидимым.
И, кинув стремительный, неспокойный взор в окно, Кемп уселся с видом человека, которому предстоит продолжительная и основательная беседа. У него опять промелькнула идея, что все происходящее – нелепость, абсурд, но идея эта на данный момент же провалилась сквозь землю, когда он посмотрел на Гриффина: безрассудный, безрукий халат, сидел за столом и вытирал невидимые губы чудесным образом державшейся в воздухе салфеткой.
– Это весьма легко и в полной мере доступно, – сообщил Гриффин, отложив в сторону салфетку и подперев невидимую голову невидимой рукой.
– Для вас, само собой разумеется, но… – Кемп захохотал.
– Ну да, и мне это, само собой разумеется, сперва казалось волшебством, но сейчас… Боже милостивый! Нам предстоят великие дела. В первый раз эта мысль появилась у меня в Чезилстоу.
– В Чезилстоу?
– Я переехал в том направлении из Лондона. Вы понимаете, я так как кинул медицину и занялся физикой. Не знала? Ну так вот. Меня увлекла неприятность света.
– А-а!..
– Оптическая непроницаемость! Целый данный вопрос – целая сеть тайных, через нее только смутно просвечивает неуловимое ответ. А мне тогда было всего двадцать два года, и я был энтузиаст, вот я и сообщил себе: «Этому вопросу я посвящу собственную жизнь. Тут имеется над чем поработать». Вы так как понимаете, каким бываешь дураком в двадцать два года.
– Неизвестно, возможно, мы сейчас еще глупее, – увидел Кемп.
– Как словно бы знание может удовлетворить человека! Но я принялся за дело и трудился как каторжный. Прошло полгода раздумий и усиленного труда – и вот через туманную завесу блеснул ослепительный свет. Я отыскал неспециализированный закон преломлений и пигментов света – формулу, геометрическое выражение, включающее четыре измерения. Дураки, обычные люди, кроме того обычные математики и не подозревают, какое значение может иметь для изучающего молекулярную физику неспециализированное выражение. В книгах – в тех книгах, каковые похитил данный бродяга, – имеется чудеса, волшебные числа! Но это не был еще способ, это была мысль, которая имела возможность навести на способ. А при помощи этого способа выяснилось бы вероятным, не изменяя особенностей материи – за исключением цвета в некоторых случаях – свести коэффициент преломления некоторых веществ, жёстких либо жидких, к коэффициенту преломления воздуха.
Кемп присвистнул.
– Это любопытно. Но все же мне не совсем ясно… Я осознаю, что таким методом вы имели возможность бы сломать драгоценный камень, но сделать человека невидимым, до этого еще далеко.
– Непременно, – сообщил Гриффин. – Но поразмыслите: видимость зависит от того, как видимое тело реагирует на свет. Давайте уж я начну с самого начала, тогда вы лучше осознаете предстоящее. Вы замечательно понимаете, что тела или поглощают свет, или отражают, или преломляют его, либо, возможно, дружно. В случае если тело не отражает, не преломляет и не поглощает света, то оно не может быть по всей видимости само по себе. Так, к примеру, вы видите непрозрачный красный ящик лишь вследствие того что он поглощает некую долю света и отражает другое, в частности – все красные лучи. Если бы ящик не поглощал некоей доли света, а отражал бы его целый, то он был бы блестящим, белым. Вспомните серебро! Алмазный ящик не поглощал бы большое количество света, и вместе с тем его поверхность отражала бы мало света, но в отдельных местах, в зависимости от размещения плоскостей, свет отражался и преломлялся бы, и мы видели бы блестящую паутину сверкающих прозрачных плоскостей и отражений, что-то наподобие светового скелета. Стеклянный ящик столь четко видим, как алмазный, по причине того, что в нем меньше преломления и плоскостей отражения. Ясно? Под известным углом зрения таковой ящик будет прозрачным; кое-какие сорта стекла более видимы, чем другие; хрустальный ящик сверкал бы посильнее, чем ящик из обычного окопного стекла. Ящик из тонкого обычного стекла было бы весьма тяжело различить при нехорошем освещении, по причине того, что он не поглощает практически никаких лучей и отражает и преломляет крайне мало света. Если вы положите кусок обычного стекла в воду либо, значительно лучше, в какую-нибудь жидкость, более плотную, чем вода, то вы стекла практически совсем не заметите, по причине того, что свет, переходя из воды в стекло, преломляется я отражается весьма слабо и по большому счету не подвергается практически никакому действию. Стекло при таких условиях столь же невидимо, как струи углекислоты либо водорода в воздухе. И по той же причине.
– Да, – сообщил Кемп, – все это светло. В таких вещах сейчас разбирается любой школьник.
– А вот еще один факт, в котором разберется каждый школьник. В случае если разбить кусок стекла и мелко истолочь его, оно станет значительно более заметным в воздухе и превратится в белый непрозрачный порошок. Это происходит вследствие того что превращение стекла в порошок увеличивает отражения плоскостей и число преломления. В стеклянной пластинке имеется всего две поверхности, в порошке же любая крупинка представляет собой отражения света и плоскость преломления, и через порошок света проходит мало. Но в случае если белый стеклянный порошок высыпать в воду, то он практически совсем исчезает. вода и Стеклянный порошок имеют практически однообразный коэффициент преломления, и свет, переходя из одной среды в другую, практически не преломляется и не отражается. Вы делаете стекло невидимым, помещая его в-жидкость с примерно таким же коэффициентом преломления; любая прозрачная вещь делается невидимой, в случае если поместить ее в среду, владеющую однообразным с ней коэффициентом преломления. И если вы чуточку поразмыслите, то осознаете, что стеклянный порошок возможно сделать невидимым и в воздухе, в случае если лишь удастся довести коэффициент преломления света в нем до коэффициента преломления света в воздухе. Потому что при таких условиях при переходе света из воздуха в порошок он не будет ни отражаться, ни преломляться.
– Все это так, – сообщил Кемп. – Но так как человек – не стеклянный порошок!
– Нет, – сообщил Гриффин. – Он прозрачнее.
– Ерунда!
– И это говорит доктор! Как легко все забывается! Неужто за десять лет вы успели перезабыть все, что знали из физики? А вы поразмыслите, сколько существует прозрачных веществ, каковые вовсе не кажутся прозрачными. Бумага, к примеру, складывается из прозрачных волокон, и если она представляется нам белой и непрозрачной, то это происходит по той же самой причине, по которой нам думается белым и непрозрачным толченое стекло. Промаслите белую бумагу, заполните все поры между частицами бумаги маслом так, дабы отражение и преломление света происходило лишь на поверхности, и бумага сделается такой же прозрачной, как стекло. И не только бумага, но и волокна хлопка, льна, шерсти, дерева, и – увидьте это, Кемп! – и кости, мускулы, волосы, нервы и ногти. Одним словом, целый человеческий организм складывается из прозрачных бесцветных тканей, за исключением красных кровяных шариков и чёрного пигмента волос; вот как мало необходимо, дабы мы имели возможность видеть друг друга. В основном ткани живого существа не меньше прозрачны, чем вода.
– Правильно, правильно, – вскрикнул Кемп, – лишь этой ночью я думал о медузах и морских личинках!
– Вот-вот! Сейчас вы меня осознали! И все это я знал и продумал уже на следующий год по окончании отъезда из Лондона, шесть лет назад. Но я ни с кем не поделился собственными мыслями. Мне было нужно трудиться в сверхтяжелых условиях. Оливер, мой доктор наук, был мужлан в пауке, человек, падкий до чужих идей, – он всегда за мной шпионил! Вы так как понимаете, какое жульничество царит в научном мире. Я не желал публиковать собственный открытие и делиться с ним славой. Я работал и все ближе доходил к превращению собственной теоретической формулы в опыт, в настоящий опыт. Я никому не информировал о собственных работах, желал ослепить мир своим открытием и сходу стать известным. Я занялся вопросом о пигментах, дабы заполнить кое-какие пробелы. И внезапно, по чистой случайности, сделал открытие в области физиологии.
– Да?
– Вам известно красное вещество, окрашивающее кровь. Так вот: оно может стать белым, бесцветным, сохраняя одновременно с этим все собственные свойства!
У Кемпа вырвался возглас удивления.
Невидимка поднялся и зашагал по тесному кабинету.
– Вы поражены, я осознаю. не забываю ту ночь. Было весьма поздно – днем мешали трудиться безграмотные студенты, наблюдавшие на меня, разинув рот, и я другой раз засиживался до утра. Открытие это осенило меня неожиданно, оно показалось во всем завершённости и своём блеске. Я был один, в лаборатории царила тишина, вверху ярко горели лампы. В знаменательные 60 секунд собственной жизни я постоянно оказываюсь один. «Возможно сделать животное – его ткань – прозрачным! Возможно сделать его невидимым! Все, не считая пигментов. Я могу стать невидимкой!» – сообщил я, внезапно поняв, что означает быть альбиносом, владея таким знанием. Я был ошеломлен. Я бросил фильтрование, которым был занят, и подошел к громадному окну. «Я могу стать невидимкой», – повторил я, глядя в усеянное звездами небо.
Сделать это – значит превзойти волшебство и магию. И я, вольный от всяких сомнений, начал рисовать себе прекрасную картину того, что может дать человеку невидимость: таинственность, могущество, свободу. Оборотной стороны медали я не видел. Поразмыслите лишь! Я, жалкий, бедный помощник, обучающий дураков в провинциальном колледже, могу сделаться всемогущим. Сообщите сами, Кемп, вот если бы вы… Каждый, поверьте, ухватился бы за такое открытие. Я трудился еще три года, и за каждым препятствием, которое я с таким трудом преодолевал, появлялось новое! Какая пропасть мелочей, и к тому же ни 60 секунд спокойствия! Данный провинциальный доктор наук всегда подглядывает за тобой! Зудит и зудит: «В то время, когда же вы наконец напечатаете свою работу?» А студенты, а потребность! Три года таковой жизни… Три года я трудился прячась, в постоянной тревоге и наконец осознал, что закончить мой опыт нереально… нереально…
– Из-за чего? – задал вопрос Кемп.
– Деньги… – ответил Невидимка и начал глядеть в окно.
Внезапно он быстро обернулся.
– Тогда я ограбил собственного старика, ограбил отца … Деньги были чужие, и он застрелился.
Разгрузка: ключевые принципы.
