Наука как разрушительница мнимого всезнания и фиктивной уверенности

Эрих Соловьев

И. Кант: знание, нравственность и вера

На вопрос: “Что дает человеку наука?” — многие склонны будут ответить: “Она вооружает людей знаниями, новыми средствами практического господства над миром и тем самым увеличивает их уверенность в собственных силах”. Это утверждение выглядит неоспоримым, но, как любая азбучная истина, оно высказывает сущность дела огрублено и потому неадекватно.

Действие науки на человека двойственно. Перед тем как предложить ему настоящие знания, она разрушает массу фиктивных представлений, продолжительное время казавшихся настоящим знанием. Перед тем как позвать к судьбе новые средства практического господства над миром, она бессердечно дискредитирует инструменты фиктивного действия на действительность, надежность которых до поры до времени ни у кого не приводила к. Наука разрушает фальшивую и наивную уверенность, довольно часто не будучи в состоянии сходу предложить вместо новую, столь же прочную, широкую, субъективно удовлетворяющую. И как раз с установления этого факта должно, на мой взор, начинаться дискусия по вопросу о нравственности и взаимоотношении науки.

Наука как разрушительница мнимого фиктивной уверенности и всезнания

Практически все исследователи древности с удивлением отмечали, что в так именуемые “донаучные” эры человек вовсе не ощущал себя окруженным непознанным, проблематичным миром. Наоборот, чем дальше заходим мы в глубь истории, тем решительнее заявляет о себе мнимое всезнание. Такие различные по исходным установкам и методу исследователи первобытного общества, как Шуртц, Тейлор и Леви-Брюль, единодушно признают поразительное “эпистемологическое самомнение” древних народов.

Туземец “знает все”: нет для того чтобы вопроса, что бы поверг его в сомнение либо поставил в тупик. Окружающий мир может казаться ему враждебным, коварным, выполненным злого умысла, но он вовсе не существует для него в качестве малоизвестного. Туземец довольно часто опасается того, что в конечном итоге не заслуживает страха (и в этом смысле его реакция на мир иррациональна), но ему малоизвестен ужас перед непознанным.

Вера в то, что мир, и личная будущее каждого уже познаны и нужно лишь отыскать метод заполучить это всезнание, образовывает значительнейший нюанс суеверия (оккультного мировоззрения). В систематической форме вера в наличие готового универсального знания входит в качестве необходимого компонента и в любое развитое религиозное мировосприятие.

Нарождающаяся наука вырастает вовсе не в воздухе остро переживаемого незнания. Наоборот, она везде вторгается в царство уже сложившихся уверенностей, утешительных видимостей, искусственно сглаженных противоречий.

Наука приносит не знание по большому счету, а логически и эмпирически удостоверенное знание, в любой этот момент охватывающее достаточно узкий круг явлений. Количество объяснений, каковые она доставляет, легко несоизмерим с количеством псевдообъяснений, каковые она отбрасывает. И это обстановка не только происхождения науки, но и каждого нового большого открытия. Прочное научное достижение возможно сравнить с маленьким по размеру добротным строением, окруженным руинами “спекулятивного города”, обломками разнообразные “времянок мысли” (наивной уверенности и фальшивых упований), в которых люди имели возможность ощущать себя в полной мере уютно.

Зависимость между научным знанием и мнимым всезнанием прекрасно передается концепцией, разглядывающей всякое фундаментальное теоретическое положение как род запрета, наложенного на узнаваемые практические ожидания (как установление новой области неразрешимых задач). Фундаментальные законы наук – как естественных, так и социальных — практически в любое время могут быть переведены в форму негативных норм, показывающих, что нельзя сделать и на что нельзя уповать.

Классическая механика наложила veto на широкую область практических мечтаний (к примеру, на надежду создать вечный двигатель). Химия вынудила расстаться с радужными ожиданиями в отношении алхимических опытов. Научная теория общества наложила запрет на утопические проекты быстрой перестройки существующей социальной организации.

Развитие науки имеется в этом смысле процесс отрезвления людской ума, открытия все новых свидетельств объективной неподатливости бытия, все новых областей неосуществимого на данном уровне практики и развития знания.

Соотношение в это же время, что дает наука, и тем, что она отнимает, возможно наглядно представить посредством следующей притчи.

Представим себе, что некоторый человек (пускай это будет торговец) есть обладателем тысячи монет, каковые он вычисляет золотыми. в один раз в дом к торговцу приходит странник – “сказочный гость”, искушенный и щедрый. Странник может, во-первых, отличать настоящие золотые монеты от поддельных и, во-вторых, искусственно изготовлять золото.

Осмотрев богатства торговца, странник информирует ему, что из тысячи монет, каковые тот вычисляет золотыми, настоящих золотых лишь пять, а все остальные фальшивые. Будучи человеком не только искушенным, но и щедрым, странник изготовляет и дарит торговцу еще пять настоящих золотых монет (делать золото стремительнее он не может).

Увеличилось ли настоящее достаток торговца? без сомнений. Оно возросло в два раза. Прежде торговец владел лишь пятью настоящими золотыми монетами, а сейчас имеет десять. Но без сомнений да и то, что прежде торговец чувствовал, сознавал себя в 100 раз более богатым. В известном смысле странник, что облагодетельствовал торговца два раза (один раз, в то время, когда открыл ему, что его достаток фальшивое, второй раз — в то время, когда увеличил настоящее состояние торговца на пять золотых монет), одновременно и обездолил его. Фиктивное достаток торговца было для него самого совсем настоящим. Оно давало ему сознание собственной могущества и силы, разрешало идти на рискованные фирмы, быть стойким в собственных притязаниях и т. д. Тем самым, при всей собственной фиктивности, оно могло быть источником в полной мере настоящих жизненных удач.

Торговец имеет все основания предъявить страннику иск:”Я верил, что у меня тысяча золотых монет, ты забрал эту веру; забери обратно собственный презент и отдай уверенность которая помогала мне жить!” На это странник должен будет ответить: “Я не знаю, как это сделать. Я еще не могу изготовлять золото так скоро, дабы всецело компенсировать твои фальшивые монеты настоящими, и я не могу превращать разоблаченную иллюзию в иллюзию, которая еще не разоблачена”.

Количество уничтоженных иллюзий неизменно намного превышает количество тех реальных возможностей и достоверностей, каковые наука сейчас доставляет. Кроме того разрушительная работа, которую наука создаёт по от ношению к уже существовавшему донаучному знанию в большинстве случаев выясняется тем большей, чем больше ее созидательный конструктивный вклад в человеческие представления о мире. Дабы конкретнее осознать эту зависимость, принципиально важно учесть, что нет никакого предустановленного соответствия между проблемами, заботами, чаяниями, стоящими на переднем замысле обыденного сознания (являющимися для людей первостепенными), и теми проблемами, каковые раньше всего решаются наукой (становятся первостепенными по имманентной логике развития научного знания). Испокон столетий первейшей потребностью человека была легко добываемая пища. Из этого вечное чаяние недорогого (дарового) хлеба, которому соответствовали религиозные обетования, выраженные в легенде о “манне небесной”, о “многих тысячах накормленных пятью хлебами” и т. д. Но от возможности радикального научного вмешательства в производство пищевых продуктов, которое повело бы к резкому их удешевлению, общество еще и сейчас стоит на большом растоянии. Практическая история науки начинается не с вопроса о хлебе, а с вопроса о двигателях и механизмах — с обоснования технической цивилизации.

Быть может, люди пожертвовали бы бесчисленными завоеваниями данной цивилизации, если бы вместо им внесли предложение “три чуда”: препарат, излечивающий от всех заболеваний; предприятие, синтезирующее пищевые продукты из неорганических веществ; и способ обучения, обеспечивающий полное развитие всех задатков ребенка. Но эти ближайшие для самого человека чаяния являются для науки самые отдалёнными и трудноосуществимыми.

Научное изучение обязательно дает ответы на жизненно-практические вопросы, но до поры до времени не на те, каковые связаны с первичными потребностями личного существования и с фиктивного обеспечения которых начинала донаучная техника “действия на действительность” (заклинание, молитва и т. д.).

Но существует сфера, в которой “рассогласование” между обыдённым сознанием и наукой есть еще более большим (строго говоря, безотносительным). Это сфера личных жизненных выборов и решений. Много поколений миллионы людей в неповторимо-личном контексте повседневного опыта задаются вопросом следующего типа: “Погибну ли я от данной болезни либо выживу?”, “Стоит ли мне жениться на данной даме?”, “направляться ли в этом случае возбуждать судебное дело?” и т. д. На подобные вопросы (а в определенные моменты судьбы они полностью занимают человека и довольно часто доводятся им до философски значимых альтернатив) научное изучение ни при каких обстоятельствах не сможет дать ответа. И не из-за неповторимого содержания, которое предполагается каждым из них. Для науки неприемлема сама общая форма этих вопросов, восходящая к оккультному и религиозному мировоззрению, в частности: “Какова моя будущее?” и “Стоит ли мне на это решаться?”

В первом случае нечайно предполагается, что жизненный путь человека возможно чем-то свободным от его свободных ответов. Во втором выражается надежда на то, что результаты еще не принятого ответа (быть может, оно и не будет принято) уже возможно знать “иметь перед глазами” — в качестве чего-то совершившегося. Отвечать на вопросы, неявно включающие в себя это предположение и эту надежду, наука не имеет права. Потребность в прорицании, за удовлетворением которой люди испокон столетий обращались к гадалкам, предсказателям, толкователям и астрологам снов, наука не просто не может, но отказывается удовлетворить. Всякую попытку провидения она обличает как шарлатанство, и место этого фиктивного знания, помогавшего человеку бежать от собственной свободы, оставляет безлюдным.

Тем самым наука, как это ни парадоксально, делает жизнь тяжёлой как раз для разумного, расчетливо-осмотрительного человека, потому что ставит его перед лицом неопределенности конкретных обстановок и требует, дабы он принимал ответ вольно, самостоятельно, не ждя ни земной, ни потусторонней подсказки.

Итак, наука несет человеку не только возможности и новые знания, но и в первый раз появившееся осознанное незнание — познание того, что существуют объективно неосуществимые события, фактически неразрешимые задачи, неизвестные жизненные обстановки.

Это вовсе не свидетельствует, но, что осознанное незнание сходу делается массовым достоянием.

Обыденное сознание уходит собственными корнями в донаучный опыт; его неспециализированная структура сложилась в эры, в то время, когда человек ощущал себя “паствой”, существом, находящимся под опекой потусторонней силы, для которой не существует ни неразрешимых задач, ни непредвидимых событий. Из сознания подопечности, соответствовавшего определенным социально-историческим условиям, выросла привычка по всякому предлогу запрашивать ответ, что обязательно имел бы форму наставления, провозвестия, предостережения (словом, форму готового, как бы через откровение полученного знания).

Эта привычка переживает саму веру в сверхъестественное и существует в головах людей, каковые уже не смогут без шуток относиться ни к персонажам религиозных мифологий, ни к чудотворцам, гадалкам, предсказателям. Запрос на чудеса и прорицания предъявляется сейчас самой науке. От нее ожидают в принципе (по типу знания) того же, чего прежде ожидали от мистики, чёрной магии и астрологии, другими словами свидетельств “возможности немыслимого”, утешительных провозвестий, рекомендаций, каковые избавляли бы от опасностей личного выбора и т. д. Перенос на научное изучение гносеологических ожиданий, развившихся в оккультного и религиозного мировоззрения, образует базу идеологии сциентизма (веры в науку как в человеческого пастыря).

Стихийно складывающиеся сциентистские установки массового сознания находят помощь в максималистских концепциях, выдвигаемых философией науки, а время от времени и самими учеными, — в теоретическом сциентизме.

Зародившийся в недрах просветительской идеологии и взявший развитие в позитивизме Конта, Гексли, Лестера Ф. Уорда и некоторых современных западных философов теоретический сциентизм признает науку решающей силой прогресса, новым демиургом, орудиями которого неспешно делаются социальная организация и составляющие ее индивиды. Предполагается, что мысли благоразумия непременно должны привести каждого человека к пониманию того, что вопросами, по которым еще нет теоретической инструкции, по большому счету не нужно задаваться: всякую проблему, не подлежащую компетенции науки, люди должны вычислять “псевдопроблемой”. Только по окончании того как они расправятся с неустранимой

Для увеличения уверенности в себе — техника

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector