Случай с удавом вынудил меня задуматься и о вторых сложностях морального замысла, которые связаны с взаимоотношениями животных и людей, свидетелем которых я был. К примеру, в магистратуре был у меня друг по имени Рон Нейбор, изучавший процесс восстановления мозга по окончании травмы. К сожалению, наилучшими объектами для изучения интересовавших его нейронных механизмов были кошки. Рон использовал простую для неврологии технику: хирургически разрушал определенные части мозга животного, а после этого замечал, как в течении месяцев и недель испытуемые восстанавливались по окончании операции. Беда была в том, что Рон полюбил собственных кошек. Он изучал их весь год, и за это время привязался к двум дюжинам жителей собственной лаборатории. По выходным он намерено приезжал, дабы выпустить котов из клеток и поиграть с ними в проходе. Кошки стали его приятелями.
Правила проведения опыта требуют, дабы исследователь подтвердил размещение очагов неврологического поражения у животных экспериментальной группы. Для этого нужно изучить ткани их мозга. На определенном этапе проверки производится ужасная процедура, по-научному именуемая перфузией. Животному вводят смертельную дозу анестетика, после этого закачивают ему в вены формалин, дабы мозг отвердел, и отделяют голову от тела. Посредством плоскогубцев исследователь по кусочку удаляет череп животного и извлекает нетронутый мозг, с которого после этого делаются срезы для изучения под микроскопом.
На проведение перфузии для всех кошек Рону потребовалось пара недель. Он стал вторым человеком. Некогда радостный и добрый, он целый ушел в себя, замкнулся, смотрелся подавленным. Нескольких магистрантов из его лаборатории эта перемена встревожила так, что они вызвались сами произвести процедуру над кошками. Рон отказался, не хотя перекладывать на вторых моральный груз собственной исследовательской работы. В те семь дней, что Рон «приносил в жертву» собственных кошек, он сделался очень немногословен. Необходимость убить их очень сильно на него подействовала. Иногда глаза у него были подозрительно красными, а стоило нам войти в зал, как Рон усердно начинал изучать пол у себя под ногами.
Такие же моральные парадоксы связаны и с лучшими приятелями человека — псами. Примером тому может послужить мой сосед Сэмми Хенсли, фермер, живший чуть дальше по дороге на Шугар-крик в Барнардсвилле, штат Северная Каролина. У Сэмми имелось две страсти: собаки и охота на енотов. На енотов он охотился не для спортивного интереса; эта охота была частью его жизни. Добытых енотов он не ел. Он свежевал их и приколачивал шкуры к стенке сарая, дабы соседи имели возможность оценить его удачи в охотничий сезон. (Как раз помогая ему свежевать енота, я выяснил, что у енотов, как и у многих млекопитающих, в пенисе имеется кость; а вот человек в этом смысле исключение.) в один раз я заявил ему, что он развешивает эти шкуры только чтобы расстроить мою жену, Мэри Джин, у которой когда-то был ручной енот и которая по большому счету обожает енотов. Само собой разумеется, ни о чем таком он и не думал. Легко в горах Северной Каролины так принято, и все тут.
Собственную свору Сэмми дробил на две части — домашнюю и охотничью, — и жизнь они вели полностью различную. Охотничьих псов у него в большинстве случаев было четыре-пять: пара умелых гончих и один-два щенка, еще лишь постигавших эту науку. Мне плохо нравились заглавия пород: загонщики-уокеры, гончие-плоттхаунды, крапчато-голубые кунхаунды, редбоны… Это были длинноногие псы с низкими голосами, вялыми взорами, нечистыми шкурами и характерным для гончих резким запахом. В большинстве случаев они смотрелись сонными, по причине того, что солидную часть времени проводили, лежа в грязи у собственных будок, к каким были прикованы восьмифутовыми цепями. Но с наступлением охотничьего сезона они преображались и всей сворой носились по ночам через заросли рододендронов, оглушительно лая и нюхая почву. Лай их был слышен по всей округе.
Сэмми обожал собственных гончих. Он различал их по голосам, по тембру лая имел возможность сообщить, загнали ли они на дерево енота либо нашли след опоссума (это не хорошо). Он волновался, в то время, когда псы терялись и не возвращались к себе поутру. Но все же это были рабочие собаки, а не домашние любимцы. В случае если пес не имел возможности больше охотиться, Сэмми реализовывал его либо менял на нового.
Но были у Сэмми и его жены Бетти Сью и другие собаки — домашние. В случае если гончих ни при каких обстоятельствах не пускали в дом, домашние собаки — небольшие песики наподобие бостон-терьеров — ощущали себя его полноправными жильцами. В отличие от гончих они были участниками семьи. Их ласкали, с ними игрались, им разрешали клянчить еду за обедом. Как-то раз, в то время, когда Сэмми косил сено на крутом участке косогора, его трактор перевернулся, и Сэмми погиб. Практически сразу после его смерти Бетти Сью избавилась от гончих, а вот живший у них тогда терьер помог хозяйке пережить катастрофу и больше чем кто-либо второй поддерживал ее в то время. Воистину, домашние и гончие псы четы Хенсли жили так, как будто бы принадлежали к двум различным видам.
Большая часть принадлежащих американцам псов не делают никакой работы и являются легко компаньонами собственных хозяев, но отношение к ним не редкость таким же запутанным, как отношение Сэмми к охотничьим и домашним псам. Более половины обладателей псов вычисляют собственных питомцев участниками семьи. В отчете Американской ассоциации ветеринарных клиник сообщается, что 40 % опрошенных дам вычисляют: собака дарит им больше любви, чем супруг либо дети. Но у собаковладения имеется и вторая, чёрная сторона. Каждый десятый взрослый американец опасается псов, а помимо этого, псы являются вторым по частоте источником шума по ночам и порождают массу распрей между соседями. (Так, моему другу Россу было нужно реализовать дом и переехать лишь вследствие того что лающие соседские псы перевоплотили его жизнь в сущий преисподняя.) Ежегодно четыре с половиной миллиона американцев бывают укушены собакой, а более двух десятков человек, большая часть из которых дети, погибают от собачьих клыков.
С позиций собаки, взаимоотношения человека с его питомцем также нельзя назвать безоблачными. Ежегодно в приютах для бродячих животных усыпляют два-три миллиона никому не нужных псов. В попытке вывести совершенного питомца мы породили кошмарные генетические коктейли в собачьей шкуре. Например, британского бульдога — породу, которую эксперт по поведению псов Джеймс Серпелл именует «тридцать три несчастья». У бульдогов такие большие головы, что девяносто процентов щенков смогут показаться на свет лишь посредством кесарева сечения. Из-за носовых ходов и деформаций морды им не легко дышать кроме того во сне. Бульдоги страдают заболеваниями суставов, хроническими болезнями челюстей, целым и глухотой спектром дерматологических болезней, обстоятельством которых есть морщинистая кожа. И это еще не все — вдобавок британские бульдоги легко перегреваются, склонны пускать слюни, сопеть, пукать и падать замертво от остановки сердца.
Но, в Корее псам приходится еще хуже — в том месте щенок возможно как домашним питомцем, так и строчкой в меню. Собаки мясных пород в большинстве случаев имеют маленькую шерсть, большие размеры, очень сильно смахивают на бродячую собаку из диснеевского «Ветхого горлопана» и выращиваются в кошмарных условиях, а в итоге умерщвляются, в большинстве случаев, электрическим разрядом.
Мы склонны не обращать внимания на такую противоречивость, но меня как психолога она прямо-таки завораживает.
ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ (Зарисовки #2)
