Я ушел из города моих свояков к вечеру, либо по окончании полудня, а позже
шагал от чащобы к чащобе в отыскивании дороги к себе до ночи, и, в то время, когда дороги
к себе не нашлось, я осознал, что, в случае если идти всю ночь, до Девятого города все
равняется не дойдешь, и решил забраться на высокое дерево для ночного отдыха и
надёжного сна. Я устроился в ветках с густой листвой, которая защищала
меня от холода—закрывала, в то время, когда подувал ветерок,— и выручала от капель
холодной росы, капавших дождичком с верхних ветвей. Но пока я шагал от
чащобы к чащобе, меня донимали малолетние духи, по причине того, что я смотрелся для
них необычно, и вот не прошло еще и пяти мин., как я вскарабкался на высокое
дерево, а мне уже до смерти захотелось дремать, и я уснул, словно бы дома, либо в
кровати. Я дремал, предположительно, часа полтора, но внезапно проснулся от громкого
стука, как если бы кто-то стучался в дверь, и заметил под деревом Толстого
духа высотой фута в три, но весьма толстого, как будто бы он был беременной
дамой, которая разродится сейчас либо пару дней назад,—он стучал по дереву, как
стучатся в дверь. И чуть он увидел, что я проснулся, он махнул мне рукой—
дескать, спускайся вниз,—а я пригляделся к нему повнимательней и яоно заметил,
что он однорукий, ноги у него сплетены, как канат, ступни направлены вправо
и влево, а единственный глаз, громадный и круглый, блещет во лбу и похож на
луну—он блистал у него, как луна в полнолуние, но луна, прикрытая облачком,
либо веком, которое может закрываться и раскрываться в любую секунду по
жажде духа; но в первую очередь я заметил голову—на ней не росло ни единого
волоска, и она сверкала как полированный шар от спинки кровати из тёмного
дерева.
Мин. через пять Толстый дух почувствовал, что я не хочу к нему
спускаться, и поднял веко, но, когда он это сделал, целый лес высветило
дневным сиянием, и я с громадным тревогой увидел очень много таких
же духов, окруживших со всех сторон мое дерево. Они желали, чтобы я
спустился, а мне по их поведению было ясно, что они задумали меня поймать,—
и вот я опасался спуститься вниз.
какое количество-то времени они подождали, а в то время, когда додумались, что я не
спущусь—меня отпугивал их устрашающий вид,— подступили к стали и дереву
его трясти изо всех собственных сил, либо что было мочи, и чуть не выдрали дерево с
корнем, а я нечаянно упал им в руки. Я упал им в руки и сходу
увидел, что, в то время, когда у них вдох, раздается кваканье, собачий лай, карк ворон
и хрюканье, а в то время, когда они выдыхают воздушное пространство наружу, слышится крик всех Ужасных
Существ. Они насильственно стрясли меня с дерева, так что я невольно попал к
ним в руки и начал молить их чуть слышным голосом не съедать меня заживо,
либо помиловать, но они безропотно пробирались по лесу, пока не явились в
Девятый город.
Достигши собственного (Девятого) города, духи загнали меня под почву и
оставили в маленькой чёрной помещении—самой простой для Леса Духов. Позже они
перевоплотили меня в слепца и стали тереть мне кожу ладонями, твёрдыми и
шершавыми, как будто бы наждак. Вот они ободрали мне кожу ладонями и принялись
ущипывать мое тело ногтями, а ногти у них четырехдюймовые, и отточены
наподобие ножей либо сабель, так что я горько рыдал от мучений. Позже
ущипыванье внезапно закончилось, и я прозрел, но ничего не заметил—кроме
чёрной помещения без окон и дверей,— а мои мучители куда-то скрылись. Но на
полу моей ужасной темницы клубилось около тысячи змей—они клубились
огромным клубком, либо как туча, но меня не кусали. Тут я в первый раз заметил
змею, которая была дольше всех остальных—дольше, чем каждая змея на
почва,— и вела она себя среди змей, как царица, а из пасти у нее сочился
свет, да не просто свет, а броский и переливчатый. Данный свет перевоплотил мою
темницу в светлицу, змеи пристально меня разглядели, а позже сгинули
совместно со светом, и я снова был в темнице.
Практически сразу после того как змеи провалились сквозь землю, моя безнадёжная чёрная помещение—там
не было выходов, либо дверей,—неожиданно для меня превратилась в кувшин, и
телом я был в кувшина, а шеей и головой торчал наружу, но шея у
меня стала весьма долгой ( не меньше трех футов), а голова—огромной, и шея
не имела возможности держать ее прямо, по причине того, что была трехфутовой длины, и груз головы
сворачивал ее набок. Да и глаза у меня изменились—стали большими, как
мячи для футбола, и я вращал их в каждые стороны, в случае если желал куда;ни-будь
взглянуть; и вот я заметил всех Толстых духов, каковые схватили долгие
палки и начали лупцевать мою новую голо ву, а руки-то у меня остались в
кувшине, и я не имел возможности защи титься от лупцевания.
В то время, когда они прекратили лупцевать мою голову (огромную голову), мне стало
чуть легче, но внезапно я почувствовал смертельный голод, как словно бы не ел целый
год напролет, и голод терзал меня хуже, чем лупцевание, и я взмолился:
Разрешите поесть! Я взмолился, и еда срочно показалась—прямо передо мной и
моя любимая, либо такая же, как я ел у матушки, пока не ушел из родного
города. Еда лежала передо мной на земле, но я не имел возможности до нее дотянуться,
по причине того, что моя шея не сгибалась вперед, а висела вбок под тяжестью головы,
и, конечно же, в то время, когда я сумел изловчиться — опрокинул кувшин с моим телом на
почву,—голова упала в стороне ог еды, а шея у меня была через чур долгой,
так что головы я поднять не имел возможности и исходя из этого извивался по земле шеей мин.
сорок пять, быть может, и больше, перед тем как голова была около еды; но
чуть мой рот почувствовал еду и я почувствовал, как она пахнет, он нежданно для
меня стал клювом, а также не клювом, а мелким клювиком, и, в то время, когда я желал
взмолиться, как человек, по причине того, что страдал от смертельного голода, раздался
лишь птичий писк, либо щебет, и Толстые духи принялись смеяться.
Я перепробовал множество способов склевать еду, но ничего не добился и
решил про себя, что лучше уж смерть, чем смертельный голод, но, когда я
так решил, клюв у меня заменился ртом, еда провалилась сквозь землю, а кувшин с моим телом,
поднявшись на дно, куда-то отправился, не смотря на то, что все духи также провалились сквозь землю и двигать кувшин
было помой-му некому. Скоро я был на перекрестке дорог, вернее, не
дорог, а пеших тропинок—их было пара, и они пересекались, а я стоял в
кувшине на перекрестке, и около перекрестка теснился лес, и до города
было—одна треть мили. И я простоял в том месте до самого утра.
Около восьми часов поутру к перекрестку пришли все ду-хевы и духи, все
старики и дети Девятого города, и они пригнали двух овец и двух коз и целую
стайку домашней птицы. Когда они были на перекрестке, они первым
делом столпились около меня, а позже стали петь и рукоплескать в ладоши, звякать
колокольцами и бить в барабаны, а позже сплясали ритуальную пляску—она
длилась пара мин.,—забили домашних и птицу животных, которых
пригнали для этого к перекрестку, и полили мне голову, жертвенной кровью.
Вот полили они мне голову кровью, а мясо животных поджарили на костре и дали
мне имеется, и я его ел. И повадились они приходить раз в три дня, и молились
передо мной, как словно бы я всевышний. Но звон их громких ритуальных колокольцев
отзывался болью у меня в голове, а кровь жертвенных животных сгнивала, и моя
голова весьма гнусно пахла. Толстые духи молились передо мной, как словно бы я
всевышний, по четыре часа и скармливали мне мясо убитых животных, так что я больше
не ощущал голода.
Да! Любой, кто вступает в Лес Духов, неминуемо подвергается жёстким
карам—и вот, меня бичевали дожди, а в то время, когда их не было, иссушало солнце либо
знобил ночной ветерок, по причине того, что я не имел возможности уйти с перекрестка. А ночами
животные из окрестных лесов сходились на перекресток, рассаживались кругами и
дивилась моей устрашающей голове, либо к перекрестку подползала змея и
заглатывала меня, начиная с головы, но кувшин проглотить не имела возможности, и
давилась, и отрыгивала на землю, и уползала прочь, а я не дремал ни единой
60 секунд, по причине того, что все время опасался зверей либо же задыхался в чреве змеи,
в то время, когда она норовила меня проглотить. А утром ко мне сбегались из города
свиньи, овцы, собаки и козы, дабы с удивлением на меня наблюдать, как на
чудовище, либо ужасное чудо, по причине того, что я показался бы чудовищно устрашающим
любому самому храброму существу в те мучительные для меня времена. Ну вот, а
домашние животные из города сперва наблюдали на меня без движений, как будто бы бы
скованные немым удивлением, -ю позже свиньи начинали хрюкать, стараясь
подрыть и уронить мой кувшин, козы и овцы принимались блеять и лягали меня
по свешенной голове, а собаки с лаем подскакивали ко мне, съедали остатки
жертвенного мяса и слизывали кровь с моей головы—рук-то у меня не было,
дабы их отогнать. А днем к перекрестку являлись духи, и мне снова не
получалось уснуть.
Скоро молва обо мне в кувшине на скрещении тропок облетела целый Лес, и
многие духи из вторых городов всегда пытались меня похитить, по причине того, что
видели во мне всевышнего.
Симонов — Горят города по пути этих полчищ (9 мая 2017, Слоним)
