В то время, когда мы сопоставляем ребенка в возрасте 2-3 лет, обладающего элементарными средствами вербального выражения, с ребенком в возрасте 8-10 месяцев, интеллект которого имеет еще сенсомоторную природу, т. е. располагает в качестве инструментов лишь движениями и восприятием, то на первый взгляд думается очевидным, что язык глубоко преобразовал данный интеллект начальных актов и добавил к нему мышление. Так, как раз благодаря языку ребенок купил свойство воспроизводить в памяти не принимаемые сейчас обстановки, вышел за пределы настоящего и ближайшего пространства времени; он вышел за границы перцептивного поля, в то время как интеллекта и проявления практически полностью находятся в этих границ. Во-вторых, благодаря языку события и предметы оказываются дешёвыми не только яркому восприятию, но включаются в совокупность отношений и понятий, которая, со своей стороны, обогащает знание о них. Появляется соблазн ребенка до и по окончании овладения языком и, за Уотсоном и многими вторыми, заключить , что язык имеется источник мышления.
Но в случае если внимательнее изучить трансформации, каковые претерпевает интеллект в момент усвоения языка, то возможно подметить, что данный последний не есть единственной обстоятельством таких преобразований.
К примеру, первая форма символической игры, которая наблюдалась в том, что ребенок притворялся дремлющим. в один раз утром, уже проснувшись и сидя в кровати матери, он увидел угол простыни, что напомнил ему угол его подушки (нужно заявить, что чтобы уснуть, ребенок постоянно держал в руке угол подушки и брал в рот громадной палец той же руки); тогда он схватил угол данной простыни, прочно сжал в руке, вложил громадной палец в рот, закрыл глаза и оставаясь сидеть, обширно улыбнулся. Тут перед нами пример представления, свободного от языка, но привязанного к игровому знаку, что складывается из соответствующих жестов, имитирующих те жесты, каковые в большинстве случаев сопровождают определенное воздействие. Представленное так воздействие ни в коей мере не есть настоящим либо актуальным и относится к контексту либо ситуации, только вызываемым в памяти, а это и имеется показатель «представления». Символическая игра — не единственная форма личного символизма. Возможно назвать другую форму, которая появляется в данный же период и кроме этого делает очень серьёзную функцию в генезисе представления: это «отложенная имитация», т. е. такая имитация, которая осуществляется в первый раз тогда, в то время, когда соответствующая модель уже отсутствует.
В-третьих, возможно пойти дальше и расклассифицировать на личные знаки все появляющиеся в воображении образы. Образ, как мы сейчас знаем, не есть ни неким элементом самого мышления, ни прямым продолжением восприятия: он — знак предмета, и еще не появляется на уровне сенсомоторного интеллекта (в противном случае ответ многих практических задач было бы намного более легким). Образ возможно осознан как интериоризованная имитация: звуковой образ имеется только внутренняя имитация соответствующего звука, а зрительный образ имеется итог некоей имитации предмета либо человека всем телом либо перемещением глаз, в случае если речь заходит о форме мелких размеров.
Три типа личных знаков, каковые названы выше (к ним возможно было бы добавить знаки сновидений, но это потребовало бы через чур продолжительного дискуссии), являются производными от имитации. Имитация выступает, следовательно, одним из вероятных переходных явлений между сенсомоторным поведением и поведением, основанным на представлении, и она, конечно, не зависит от языка, не смотря на то, что помогает как раз для овладения им.
Так, возможно принять, что существует некая символическая функция, более широкая, чем язык, охватывающая, не считая совокупности вербальных знаков, совокупность знаков в узком смысле этого слова. Исходя из этого возможно заявить, что источник мышления нужно искать в данной символической функции. Но столь же законно будет утверждать, что и сама символическая функция разъясняется формированием представлений. Вправду, сущность символической функции пребывает в дифференциации означающих (знаков либо знаков) и означаемых (объектов либо событий, причем те и другие схематизированные либо концептуализованные).
Но сигнал и признак являются означающими, достаточно мало отличается от своих означаемых: в действительности, это только части либо нюансы означаемого, а не его репрезентанты, разрешающие воспроизводить означаемое в памяти; они приводят к означаемому как часть ведет к целому либо средства приводят к цели, а не как символ либо знак, каковые разрешают в мыслях воспроизвести предмет либо событие кроме того в их отсутствие. Наоборот, символическая функция формируется чтобы дифференцировать означающие от означаемых так, дабы первые имели возможность разрешить воспроизвести представление о вторых. Ставить же вопрос, символическая ли функция порождает мышление либо мышление делает вероятным происхождение символической функции — это все равно, что задавать вопросы, река дает направление берегам либо берега реке.
Но потому, что язык — только особенная форма символической функции и потому, что личный знак без сомнений несложнее, чем коллективный символ, позволительно сделать вывод, что мышление предшествует языку и что язык ограничивается тем, что глубоко преобразует мышление, помогая ему принять устойчивые формы при помощи более развитой схематизации и более эластичной абстракции.
Перечень литературы
1. Горелов И.Н, Седов К.Ф. Базы психолингвистики. Учебное пособие. – М.: Издательство Лабиринт, 1997.
2. Леонтьев А.А. психология и языкознание. М.: Наука, 1988.
3. Лурия А.Р. сознание и язык. Под ред. Е.Д. Хомкой. М.: Издательство МГУ, 1979.
4. Психолингвистика. Сборник статей. Составитель: А.М. Шахнарович и др. М.: Прогресс, 1984.
7. Неспециализированная психология, Когнитивные функции, Мышление
