Помещение, которой суждено было стать ареною этого незабываемого события, была очаровательным будуаром, обставленным с женским вкусом, размерами примерно 14 на 16 футов. К ней примыкала, будучи от неё отделена красным бархатным занавесом, маленькая комнатка, помогавшая доктору наук гардеробной. Оттуда дверь вела в просторную спальню. Занавес висел , но для отечественного опыта будуар и гардеробная составляли неспециализированное помещение. Одна из дверей и оконные рамы сплошь оклеены были полосами лакированной бумаги, так что стали в буквальном смысле непроницаемы. Над другою дверью, которая вела в переднюю, пребывала отдушина, которую возможно было открыть, потянув за шнурок, если бы пригодилось дать доступ свежему воздуху. По углам помещения находились в кадках громадные лиственные растения.
— Особенно щекотливый и серьёзный вопрос содержится в том, как нам отделываться от избыточной выдыхаемой нами углекислоты, не растрачивая каким-нибудь образом кислорода, — сообщил Челленджер и в раздумье взглянуть на пять прислонённых к стенке резервуаров с кислородом. — Будь у меня для этих приготовлений больше времени, я имел возможность бы сосредоточить целый собственный разум на ответе данной задачи. Но как-нибудь сойдёт и без того. Эти растения также отправятся нам на пользу. Два резервуара с кислородом подготовлены и смогут в пара мгновений быть разрешены войти в дело. Так, мы не можем быть застигнуты неожиданно. По крайней мере нам будет полезно не через чур удаляться от данной помещения: критический момент может наступить неожиданно и нежданно.
Низкое, широкое окно выходило на балкон. Из этого нам раскрывался тот же вид, которым мы уже наслаждались из кабинета. Я поглядел в окно, но нигде не увидел чего-либо неординарного. Передо мною мягкими извивами спускалась дорога по бугру. По ней медлительно поднимались дрожки — один из тех старых пережитков, каковые возможно отыскать ещё лишь в немногих сёлах. Внизу подальше я увидел няню, катившую перед собой детскую коляску и ведшую рядом с собой за руку другого ребёнка. Поднимавшиеся над кровлями синеватые клубы дыма придавали широкому ландшафту отпечаток уютного благополучия и успокоительного порядка. Нигде, ни на светло синий небе, ни на залитой солнечным светом почва, не видно было показателей надвигавшейся трагедии. Жнецы снова показались на полях, а играющие в гольф группами по два и по четыре человека бегали по площадкам. В голове у меня происходило такое необычное смятение, а раздражённые нервы были так напряжены, что равнодушие этих людей показалось мне поразительным и непостижимым.
— Люди эти, думается, чувствуют себя превосходно, — сообщил я, говоря о площадке для гольфа.
— Игрались вы когда-нибудь в гольф? — задал вопрос лорд Джон.
— Нет, не игрался.
— Ну, парень, в случае если вам когда-нибудь нужно будет играть в гольф, то вы определите, что настоящий игрок, раз уж он начал игру, возможно остановлен разве что трубным гласом ужасного суда. Слышите? Телефон снова зазвонил!
Иногда до тех пор пока мы завтракали и по окончании пронзительный звон призывал доктора наук к аппарату. Кратко информировал он нам позже новости, какие конкретно выяснял. Ещё ни при каких обстоятельствах не приходилось слышать о таких потрясающих событиях. С юга подкрадывалась огромная тень, подобно ужасной волне уничтожения. Египет прошёл через сумасшествие и уснул. В Португалии и Испании неистовые битвы между анархистами и клерикалами стихли в тишине смерти. Из Южной Америки уже не приходило никаких весточек. В южных частях Северной Америки население по окончании ужасающих битв на земле расовой неприязни вымерло от яда. Севернее, в окрестностях Мерилэнда, его воздействие до тех пор пока ещё обнаруживалось в малом степени, в Канаде практически совсем не обнаруживалось. Но Бельгия, Дания и Голландия были одна за другою поглощены потоком. Отчаянные крики о помощи мчались со всех сторон к научным центрам, к врачам и знаменитым химикам, — мольбы о рекомендациях и о спасении. Астрологов кроме этого засыпали вопросами. Но ничего уже не было возможности сделать. Явление это было общим и пребывало вне пределов людской власти и науки. То была смерть — безболезненная, но неотвратимая, для ветхих и молодых, для больных и здоровых, для богатых и бедных, и не было от неё спасения. Таковы были новости, каковые мы выясняли из отрывочных, отчаянных телефонных сообщений. Громадные города уже знали об которая ждала их участи и, как мы имели возможность делать выводы, подготовились к ней со достоинством и смирением.
Всё ещё видели мы внизу перед собою спортсменов и крестьян, занятых собственными делами, легкомысленных, как бараны под ножом резника. Это казалось немыслимым. Но откуда имели возможность бы они это знать? Это на всех нас надвинулось с ужасной, громадной быстротою.
Только что пробило три часа пополудни. Тогда как мы наблюдали в окно, невидимому, распространился какой-то слух, по причине того, что жнецы удирали с полей, игроки в гольф прятались в строениях клуба: они бежали, как будто бы спасались от надвигающейся грозы. Мальчишки, подбирающие мячи, мчались за ними. Пара человек однако продолжали ещё игру. Няня повернула обратно и торопливо толкала собственную коляску в гору. Я увидел, что рука у неё была прижата ко лбу. Дрожки остановились, и усталая лошадь опустила морду до колен. Так она, казалось, уснула.
Над нами простиралось тёмно-светло синий небо в сияющей летней красоте; пара лёгких белых облачков плыли по необъятному своду. В случае если роду людской предопределено было сейчас погибнуть, то это была, по крайней мере, красотою осиянная смерть. Но, именно эта кроткая красота природы своим контрастом с надвигавшимся ужасным событием информировала всему особенно ужасный отпечаток. Так как жизнь, из которой так не так долго осталось ждать и бессердечно угрожал нас оторвать рок, была такою мирной и весёлой!
Я уже заявил, что телефон снова позвонил. Внезапно до меня донёсся из гостиной громовый голос Челленджера.
— Мелоун! — крикнул он. — Вас просят к аппарату.
Я скоро подбежал к телефону и определил голос Мак-Ардла. Он вызывал меня из Лондона.
— Это вы, господин Мелоун? Тут, в Лондоне, творится что-то немыслимое. Для всевышнего, спросите доктора наук Челленджера, какие конкретно предлагает он средства спасения.
— Он ничего не имеет возможности предложить, господин, — ответил я. — Он вычисляет кризис общим и непреложным. Мы тут мало запаслись кислородом, но это может отсрочить для нас трагедию лишь на пара часов.
— Кислород! — со страхом крикнул он. — Уже нет времени дотянуться кислород. Со времени вашего отъезда редакция превратилась в настоящий сумасшедший дом. Добрая половина служащих сейчас лишилась сознания. Я сам от усталости еле могу передвигаться. Из моих окон я вижу валяющиеся на Флит-стрит груды людских тел. Перемещение в городе закончилось совсем. Если судить по последним весточкам, всю землю…
Его голос понизился до шёпота и замер, наконец, совсем. Спустя мгновение, я услышал в телефон глухой удар, как если бы голова его со стуком упала на письменный стол.
— Господин Мак-Ардл! — крикнул я. — Господин Мак-Ардл!
Никакого ответа. Вешая трубку, я знал, что услышал его голос в последний раз.
В тот миг, в то время, когда я сделал ход в сторону от телефона, накатило это и на нас. Мы были как пловцы, по плечи стоящие в воде, в то время, когда их внезапно хватает набежавшая волна и они в неё окунаются с головою. Как будто бы незримая рука медлительно забрала меня за горло, сжала его и мягко, но неумолимо принялась выжимать из меня жизнь. Я ощущал в груди немыслимый гнёт, голову совершенно верно стягивал обруч, в ушах шумело, а перед глазами проносились ужасные молнии. Я, шатаясь, поплёлся к перилам лестницы. В тот же миг мимо меня ринулся Челленджер, ярясь и сопя, как раненый буйвол. Он создавал ужасное чувство своим багряным опухшим лицом, выпученными глазами и всклокоченными волосами. Собственную хрупкую жену, по-видимому лишившуюся сознания, он нёс на плече и без того взбегал, спотыкаясь и шатаясь, по лестнице. Карабкаясь и скользя, тащась вперёд лишь благодаря собственной силе воли, он выбрался, наконец, из смертоносной воздуха и прибыл в гавань временного благополучия. Следуя его примеру, я также собрался с последними силами. Шатаясь, падая и цепляясь за перила лестницы, я тащился вперёд, пока не упал без сознания ничком на последней ступени. Лорд Джон ухватил меня металлической рукою за воротник, и мгновением позднее я лежал на ковре в будуаре, на пояснице, неспособный пошевельнуться либо проронить слово. Рядом со мною лежала супруга доктора наук, а в кресле у окна прикорнул Саммерли, съёжившись, поникнув головою практически до колен. Как будто бы во сне видел я, как Челленджер медлительно полз по полу на четвереньках, похожий на огромного жука, и в следующее мгновение я услышал негромкое шипенье выходящего из резервуара кислорода. Челленджер принялся его жадно вдыхать, затягиваясь глубоко и продолжительно; с громким бульканьем всасывали его лёгкие животворящий газ.
— Действует! — крикнул он, торжествуя. — Моё предположение оправдывается!
Он снова стоял на ногах, прямой и сильный. Подбежал к жене с резиновым шлангом в руках и поднёс трубку к её рту. Через пара секунд она простонала, зашевелилась и, наконец, приподнялась. Он ринулся ко мне, я и почувствовал, как жизненный ток опять заструился у меня по жилам. Разум сказал мне, что это лишь маленькая передышка, и однако, как ни легкомысленно мы говорим в большинстве случаев о цене судьбы, сейчас мне любой лишний час судьбы казался бесценным. Ни при каких обстоятельствах ещё не испытывал я таковой напряжённой чувственной эйфории, как наряду с этим оживлении. Тяжесть покидала мою грудь, обруч около черепа разжимался, сладостное чувство освобождения и покоя овладевало мною. Я лежал и замечал, как Саммерли начинал приходить в себя под влиянием живительного средства. Наконец, пришёл в сознание и лорд Джон. Он быстро встал и подал мне руку, дабы поднять меня, а Челленджер поднял и положил на диван собственную мужу.
Роман Милованов про идеальные взаимоотношения и состояние потока.
