Западнические тенденции Петровской эры выражаются не только в заимствовании множества слов для обозначения новых предметов, процессов, понятий в сфере национальной судьбе, быта и техники, но и сказываются в разрушении внешних форм церковнокнижного и публично-бытового языка такими варваризмами, в которых не было прямой потребности. Западноевропейские слова завлекали как мода. На них лежал особенный стилистический отпечаток новшества. Они были средством отрыва от ветхих традиций церковнославянского языка и старозаветного бытового просторечия. Сама необычность фонетических изюминок в заимствованных словах как бы намекала на необходимость и возможность новой структуры литературного языка, соответствующей виду реформирующегося страны. Мода на зарубежные слова в бытовом и официальном языке Петровской эры, распространившаяся среди высшего общества, характеризуется комическим рассказом Татищева о генерале Луке Чирикове, что «человек был умный, но страстью люборечия побежден, и не смотря на то, что он никакого языка чужестранного совсем не знал, да многие иноязычные слова довольно часто же не кстати и не в той силе, в которой они совершенно верно употребляются клал». Так, в 1711 г. генерал Чириков предписал указом одному капитану с отрядом драгун «стать ниже Каменца и выше Финиш поля в авантажном месте». Капитан, не зная слова авантажный, принял его собственное имя. «Оный капитан, пришел на Днестр, задавал вопросы об оном городе, понеже в польском место значит город; но как ему сообщить никто не имел возможности, то он более шестидесяти миль по Днестру шед до безлюдного оного Финиш поля и не нашед, паки к Каменцу, поморя более половины лошадей, поворотился и писал, что для того чтобы города не отыскал». Второе происшествие, появившееся на земле увлечения генерала Чирикова зарубежными словами, было не меньше трагикомическим. Приказом он предписал собраться фуражирам, «над оными быть полковнику и двум майорам попеременно. По собрании всех перво марширует полковник с бедекен, за ним фуражиры, а марш заключают драгуны». Собравшиеся не додумались, что, «бедекен (т. е. bedecken) не прозвище полковника, но прикрытие очевидно», и ожидали полковника Сбедекена. Только через дни выяснилось недоразумение[64].
Известно кроме этого, что кое-какие из европеизировавшихся аристократов того времени практически теряли свойство верного, обычного потребления русского, производя какой-то смешанный жаргон. Таков, к примеру, язык князя Б. И. Куракина, автора «Гистории о царе Петре Алексеевиче»: «В то время названной Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайнюю милость и конфиденцию интриг любовных. Помянутый Лефорт был человек забавной и шикарной либо, назвать, дебошан французской. И без конца давал у себя в доме обеды, супе и балы». Ср. в ежедневнике того же Куракина: «В ту собственную бытность был инаморат славную хорошеством одною читадинку (горожанку), именовался Signora Franceska Rota и без того был inamorato, что не имел возможности ни часу без нее быти, и расстался с великою плачью, и печалью аж до сих пор из сердца моего тот amor не имеет возможности выдти и, чаю, не выдет, и взял на меморию ее персону и давал слово к ней снова возвратиться».
Петр I, осуждая злоупотребления зарубежными словами, был принужден написать одному из собственных послов (Рудаковскому) приказ: «В реляциях твоих употребляешь ты зело большое количество польские и другие термины и иностранные слова, за которыми самого дела выразуметь нереально; того для впредь тебе реляции собственные к нам писать все русским языком, не употребляя терминов и иностранных слов».
Но вместе с тем потребление зарубежных слов являлось внешним симптомом нового, «европейского» стиля речи. Кидается в глаза необычная изюминка делового, публицистического языка Петровской эры, прием дублирования слов: рядом с зарубежным словом стоит его старорусский синоним либо новое лексическое определение, замкнутое в скобки, а время от времени легко присоединение при помощи пояснительного альянса либо (кроме того альянса и). Просветительное значение этого приема выступает на фоне неспециализированной правительственной тенденции к вовлечению широких весов общества в новую политическую совокупность. Характерно заявление Татищева о том, что законы должны быть писаны «так вразумительно, как воля законодавца имеется, и для того никакое иноязычное слово ниже риторическое сложение в законах употребляться не имеет возможности»[65].
Но и в законах, и в публицистических трактатах, и в технических переводах начала XVIII в. впредь до 40-х годов замечается эта двойственность словоупотребления, данный параллелизм русских и иноязычных слов[66]. К примеру: «адмиралу, что авантгарду (либо передней строй) судов руководит, надлежит»[67], «кое-какие акциденции (либо доходы) приобретать»[68]; «апелляцию либо перенос до коммерц-коллегии чинить»[69]; «економу (домоуправителю)»[70]; «аркибузирован (расстрелен)»[71]; протектора (защитителя)»[72]; «выяснить либо ассигновать… указы, либо ассигнации»[73]; «банизированы либо прокляты»[74]; «казармы (либо шалаши)»[75]; «два маленьких палника (либо брандеры)»[76]; «бухгалтер (либо книгодержатель)»[77]; «визитацию (либо осмотрение) учинить»[78]; «дирекцию (либо управление)»[79]; «в таковой дистанции (расстоянии)»[80]; «инструкции (либо приказание)»[81]; «инспектора (либо наблюдателя)»[82]; «камер-юнкер (либо комнатный аристократ)»[83]; «от числа коллегов (либо заседателей)»[84]; «ему подобает быть храбру и хорошего кондуита (сиречь всякия годности), которого бы квалитеты (либо качества) с добродеянием были связаны»[85]; «конституция либо устав (Правда воли монаршей)»; в «Уставе воинском»; пиониры (либо работники), лагер (либо стан), по руководствам (порядкам), секунданта (либо посредственника), о ходе (либо тяжбе) и мн. др.; в «Рассуждении» Шафирова[86] (1722): ни в каких европейских делах… рассуждения и никакой рефлексии не имели (5); с такою аппликациею (рачением) (8); по прикладу и образу вторых политизованных (либо верно расположенных) стран (16); все письма большинство на немецком штилизованы (сочинены) (33); трибутарии (данники) (4); акт (записки) (4); о последующих революциях (отменах) (11); мужа великого коварства, и далных планов, безграничной амбиции (честолюбия) (15); мир с обоих сторон от правителей обоснован ратификациями (подтвержденными грамотами) (16); министра (боярина) (17); верных патриотов (сынов отечествия) (18); армистициум (либо перемирье) (45, 46); последовал своим аффектам (страстям) (54) и т. п.
Любопытны дополнения и поправки, сделанные Петром I в рукописи книги «Римплерова манира о строении правил»: и (крепостей идеальных); ложирунг (либо жилище, т. е. еже неприятель захватит места где у военных крепостей) и т. п. В «Истории о ординах» (1710) свойственны помещенные в скобках и не находящие соответствия в оригинале пояснения наподобие: «о армориях (либо гербах) и о девизах (либо писаниях изображенных) кавалерских». Ср. в оригинале: «Des armories et des devises des chevaliers»[87]. В произведении Дмитрия Кантемира «Книга систима, либо состояние мухамеданския религии», написанном на латинском языке, переводчик пояснял зарубежные слова: политика — народоустроение, феория — умствование, мысль — образ, физик — естествословец, машкара — харя и т. п.с Так, «реснота и чистота славянская засыпася чужестранных языков в пепел»[88].
Воспитание любви к собственному народу, к его истории и культуре — одна из непростых задач, которую пробует решить в собственных работах Д. С. Лихачев.
Облечь собственные мысли возможно в различные «одежды», и лишь от самого ученого зависит, что он выберет из богатейших лексических запасов родного языка. Особенный талант Д. С. Лихачева пребывает в том, что под его пером раскрываются все волшебные красоты русского. Точность, ясность, простота и чистота стиля и языка его произведений, окончательное неприятие квазинаучной терминологической эквилибристики, отрицательное отношение к засорению языка излишними заимствованиями и другими словесными диковинами страно гармонично сочетается в его работах с элементами и художественной живописностью разговорной речи. Ученый как бы ведет со своим читателем доверительную беседу, на протяжении которой легко, изящно и одновременно с этим и решает непростые научные неприятности.
Очень занимательны стилистические и риторические приемы, каковые применяет Д. С. Лихачев для более правильного и полного раскрытия собственной мысли. К примеру, в «Поэтике древнерусской литературы», в то время, когда речь заходит о жанровых ассоциациях, ученый сравнивает литературные жанры с лесом: «Лес — это органическое соединение деревьев с определенного вида кустарником, травами, лишайниками и мхами. Различные виды растительности входят в сочетания, каковые не смогут произвольно изменяться. Так же совершенно верно и в литературе, и в фольклоре жанры помогают удовлетворению целого комплекса публичных потребностей и существуют вследствие этого в строгой зависимости друг от друга» (с. 318).
Сейчас Д. С. Лихачев все большее внимание уделяет популяризации знаний. Трудясь в этом направлении, он часто применяет те жанры, каковые в современной литературе видятся очень редко. Это, к примеру, относится к таким книгам, как «Письма о добром и красивом» (1985 г.) и «Книга тревог» (1991 г.), каковые связаны единой мыслью, пронизывающей все работы исследователя. Это идея о том, что духовная жизнь человека не существует без опоры на историческую память.
Д. С. Лихачев. Об публичной ответственности литературоведения[89]
(1976)
5 актуальных заимствованных слов
