Механистическое мировоззрение тяготеет к «чистым» и представлениям и простым моделям, оно бежит от многообразия и сложности мира, каковые маскируют объективные законы. Идеалом для него есть единообразие четких форм. Атом легко воспринимался как полностью жёсткий шарик с упругими столкновениями (позже так же думали о людях в механистической социологии). Газ виделся как перемещение совершенных молекул и атомов. Лишь в ХХ веке химики стали мыслить в понятиях не концентрации (количества), а активности (количества, умноженного на фактор качества, созданного «неидеальными» сотрудничествами). А в социологии и поныне не освоили этого понятия и интересуются в первую очередь численностью той либо другой социальной общности.
Думаю, во многом из?за привычки мыслить в «чистых» понятиях так тяжело было принять отечественным марксистам, кроме того коммунистам, нэп. Они все потребовали ответить: это социализм либо капитализм? Ленин был кроме того должен пойти на уступку и назвать нэп «отступлением к капитализму», тогда как он уже прекрасно знал работы А. В. Чаянова и, если судить по многим его замечаниям, принял его основную идею о том, что трудовой крестьянский двор не есть «клеточкой» капиталистического уклада. Так, нэп вовсе не был «откатом к капитализму» — это было как раз развитие некапиталистических производственных взаимоотношений. Крайне полезно перечитать сейчас работу Ленина «О кооперации» (1923). С позиций истмата это практически ересь («социализм — строй цивилизованных кооператоров»), а ведь работа только умная и ответственная. Как на большом растоянии назад мы от нее откатились!
Политэкономия уже В первую очередь XIX века все более и более получала темперамент «хорошей» науки, заменяющей описание социальной действительности ее более либо менее абстрактными моделями, тяготеющими к механистическому детерминизму. Из политэкономии заимствовал «истмат» и чистые модели. «Капитал» был осознан так, что социализм отличается от капитализма тем, что прибавочная цена не присваивается капиталистом, а делается общенародным достоянием и расходуется страной. На деле положение значительно сложнее, на что показывал и Маркс в собственном представлении формаций (но эти предупреждения были забыты, как и многие другие). В работе «К вопросу теории некапиталистических совокупностей хозяйства» (1924) А. В. Чаянов попытался выстроить «метатеорию» многоукладных хозяйственных совокупностей. Он писал: «В современной политической экономии стало простым мыслить все экономические явления только в категориях капиталистического хозяйственного уклада. Базы отечественной теории — учение об полной земельной ренте, капитале, цене, и другие народнохозяйственные категории — сформулированы только в приложении к экономическому укладу, что зиждется на наемном труде и ставит собственной задачей получение большого чистого дохода…
Одними лишь категориями капиталистического экономического строя нам в отечественном экономическом мышлении не обойтись хотя бы уже по той причине, что широкая область хозяйственной судьбе, в частности аграрная сфера производства, в ее большей части строится не на капиталистических, а на совсем иных, безнаемных базах домашнего хозяйства, для которого свойственны совсем иные мотивы хозяйственной деятельности, и своеобразное понятие рентабельности. Как мы знаем, что для большей части крестьянских хозяйств России, Китая, большинства и Индии неевропейских а также многих европейских стран чужды категории наемного труда и заработной платы.
Уже поверхностный теоретический анализ хозяйственной структуры убеждает нас в том, что характерные крестьянскому хозяйству экономические феномены не всегда вмещаются в рамки хорошей политэкономической либо смыкающейся с ней теории».
Так, крестьянский двор — наиболее значимое для России явление — просто не мог быть обрисован в понятиях политэкономии, соответственно, истмата. Его именовали «мелкобуржуазный уклад», выделяющий из себя сельского пролетария и сельского буржуа, но это было неверно, что Ленин осознал к 1907 г. Попытка втиснуть крестьянский двор в «чистую модель» вела к сильным искажениям (каковые во многом предопределили и катастрофу коллективизации).
Во введении к «Теории крестьянского хозяйства» (1923) Чаянов растолковывал, что учение о трудовом хозяйстве сложилось из установления «зависимостей ряда и целого фактов, каковые не укладывались в рамки простого представления об базах организации частнохозяйственного предприятия и потребовали какого именно?или особого толкования. Эти толкования и специальные объяснения, даваемые в начале в каждом конкретном случае раздельно, внесли в простую теорию частнохозяйственного предприятия такое количество осложняющих элементов, что в итоге выяснилось более комфортно обобщить их и выстроить особенную теорию трудового домашнего предприятия, пара отличающегося по природе собственной мотивации от предприятия, организованного на наемном труде».
Превосходно, что практически одновременно с этим, в то время, когда в следствии кризиса физики изменялась научная картина мира и преодолевалась механистическая модель Ньютона, лежавшая в базе хорошей политэкономии, А. В. Чаянов отвергал универсализм данной политэкономии как теории хозяйства. Это, кстати, показывает на крайне важную сообщение обществознания с научной картиной мира. Механистическое представление об обществе в то время, в то время, когда картина мира уже стала немеханистической, делается архаизмом и быстро уменьшает отечественные познавательные возможности. Он писал: «Обобщения, каковые делают современные авторы современных политэкономических теорий, порождают только фикцию и затемняют познание сущности некапиталистических формирований как прошедшей, так и современной экономической жизни. Теоретически учение о народном хозяйстве от Д. Рикардо и до наших дней строилось дедуктивно, исходя из методов и мотивации хозяйственного расчета homo economicus’a , трудящегося в качестве капиталиста?предпринимателя, строящего собственный предприятие на наемном труде. В конечном итоге оказывается, что данный хороший homo economicus довольно часто сидит не на месте предпринимателя, а в качестве организатора домашнего производства».
Т. Шанин, историк крестьянства и английский социолог, трудящийся в русле идей А. В. Чаянова, распространил его представления о крестьянском дворе как некапиталистической совокупности на широкий круг современных видов производства. Отталкиваясь от задачи «рынок — замысел», заданной спором марксистов и либералов в рамках одной и той же совокупности категорий, Шанин именует такие уклады «эксполярными» (либо «маргинальными»), другими словами лежащими вне шкалы, протянувшейся между двумя «полюсами» — планом и рынком. Он сходу говорит о склонности экономистов, тяготеющих к чистым моделям (не имеет значение, рыночной либо плановой), «не подмечать» выпадающие из этих моделей формы: «Для некоторых аналитиков господствующая политэкономическая совокупность нужно преобразует каждые экономические формы, на каковые она может влиять. На деле „эксполярная экономика“, находящаяся на обочине совокупности, не только не погибает, но довольно часто демонстрирует высокую степень жизнеспособности… Эксполярные формы обосновывают, что они владеют автономией, собственной логикой, способностью и динамикой манипулировать окружением (реагируя одновременно с этим на широкий социальный контекст). Они кроме этого способны к социальному воспроизводству. формы и Действительные структуры, скрытые за такими антипонятиями, как „вторая экономика“, „небольшая буржуазия“ либо „неформальная экономика“, должны быть признаны и рассмотрены как таковые».
Т. Шанин видит истоки этого равнодушия к ответственным (а иногда и наиболее значимым) хозяйственным укладам в философских основаниях западной экономической науки, каковые сказались и на истмате. Он пишет: «Эмпирические корни данной всеохватывающей эпистемологии современных экономик и обществ лежат в романтизированной истории индустриализации, в представлении о безграничных потребностях и их нескончаемом удовлетворении посредством все возрастающих достатков… С этим связывают воедино кроме этого силу науки, человеческое благополучие, общее образование и личную свободу. Нескончаемый многосложный подъем, величаемый Прогрессом, предполагает кроме этого стремительную унификацию, стандартизацию и универсализацию окружающего мира. Все общества, как полагают, движутся от неразумия и разного рода несообразностей к подлинному, логичному и единообразному, отодвигая „на обочину“ то, что не собирается следовать в общем потоке».
Но в послевоенные десятилетия положение изменилось кроме того на Западе. Лишь вместо крестьянского двора на арену вышли малые предприятия. Стало очевидным, по словам Шанина, что «маргинальные формы не уменьшаются, масштабы экономической деятельности, осуществляемой вне главных совокупностей и соответствующей политэкономической логики, все возрастают». Прежде всего это возможно отнести к малым фирмам в индустрии. Существует не постоянный спектр распределения предприятий по величине, а два (либо больше) разных вида хозяйственных организмов. Иными словами, малые предприятия являются независимое социально?экономическое и культурное явление, особенный производственный уклад.
Возвращаясь в проблеме освещения в экономической теории «эксполярных» форм, Т. Шанин высказывается весьма быстро: «Первое, что нужно признать, — это умышленная неправда, содержащаяся в моделях как „свободного рынка“, так и „плановой экономики“, — действительность от них отличается, модели — скорее карикатуры на эту действительность. Ни одна рыночная экономика не свободна от национального вмешательства, не было и таковой плановой экономики, которая была бы тотально структурирована в соответствии с замыслу. Еще ответственнее и еще противоречивее — что существующие экономики не представляют собой смеси двух полярных правил, т.е. это не есть что?то промежуточное (и исходя из этого через чур значительную часть планирования нельзя вылечить разумной инъекцией рынка, и напротив».
Отыщем в памяти, с каким сумасшествием ринулись к «чистому» рынку отечественные реформаторы типа Гайдара. Они были воспитаны в истмате, из которого легко перескочили к второму «полюсу», по причине того, что по типу мышления эти полюса однообразны. Не лучше были и те соратники Горбачева, что желали «подправить» плановую совокупность «инъекцией рынка». Они исходили из моделей?карикатур.
Так оказалось, что следуя механистическим моделям истмата, мы не оценили нэпа, после этого нанесли травмирующий удар по крестьянству (слава всевышнему, скоро усвоили урок и в какой?то мере исправили дело). Потом мы не показали никакого интереса к такому ответственному укладу, как домашнее хозяйство. Маркс о нем по большому счету не вспоминал, не смотря на то, что это — большая часть народного хозяйства, составляющая кроме того в Соединенных Штатах около трети «хозяйственных упрочнений», а в того и СССР больше. А основное, советская экономика по большому счету строилась по типу огромного «домашнего хозяйства» (либо огромного «крестьянского двора»). А мы в отечественной теории следовали не действительности, а карикатуре на нее. Мы практически ничего не знали о «теневой экономике», а позже и криминальной экономике, каковые в СССР получали все громадную силу. Наконец, мы не оценили всей опасности избыточного огосударствления всего советского хозяйства, потери им нужного разнообразия.
Я считаю отечественной большой, национального масштаба, бедой тот факт, что господство в сознании механистического истмата предопределило полное равнодушие как отечественных нынешних марксистов, так и новообращенных либералов к особенному хозяйственному и социальному укладу — малым фирмам. Заостряя понятие, я сообщил бы, что малое предприятие — это как бы перенос «крестьянского домашнего хозяйства» в индустрию. Бурное развитие малых фирм приходится на 70?е годы ХХ века, но в СССР и сейчас в бывших советских республиках никакого интереса это явление не позвало. Одни вычисляют это мелочью («небольшой бизнес»), другие — ненавистным «мелкобуржуазным укладом». Одни уповают на чистый рынок, другие — на восстановление планового хозяйства. Мало кого завлекает мысль «нового нэпа», а вдруг и завлекает, то как приготовление «рынка» и смеси плана. Что же продемонстрировали изучения малых фирм на Западе?
Малые предприятия являются нужным элементом любой здоровой экономики и делают в ней последовательность крайне важных функций. Выяснилось, к примеру, что в условиях динамичного развития разработки в последние десятилетия совокупности больших фирм в принципе не смогут удачно функционировать без дополняющей совокупности малых фирм. «Громадная фабрика», как идеал выстроенной по подобию автомобили совокупности, в 60?70?е годы в значительной мере потеряла собственную абсолютную легитимность. Возрос интерес к иным, другим формам организации — эластичным, малым, «мягким», как бы «неиндустриальным». Как раз таковой формой и были малые предприятия. В мнении большой части общества они прекратили быть пережитком архаических, неэффективных организаций. Наоборот, в них стали видеть тип производства, в котором преодолевается отчуждение работников, нейтрализуется действие иерархических авторитарных взаимоотношений, создающих «одномерного человека». Такое изменение установок, в особенности среди молодежи, было ответственным условием, которое помогало формированию малых фирм.
Малые предприятия — совсем особенный тип производственных структур в экономическом, социальном, технологическом и управленческом качествах. Независимо от характера собственности, на которой основано малое предприятие, его политэкономическая сущность не отражается в категориях рыночной либо плановой, капиталистической либо социалистической экономики. Как раз исходя из этого малое предприятие как особенный социально?экономический уклад легко адаптируется к самым различным социокультурным условиям и действенно функционирует как в либеральной рыночной экономике США и Западной Европы, так и в классических обществах Японии и Юго?Восточной Азии, в Испании и в южной части Италии, в исламских государствах «третьего мира».
Изучения малых фирм поняли, что на рынке они имели возможность соперничать с большими фирмами вследствие того что были способны отказаться от капиталистической ренты. Но это явление было детально изучено А. В. Чаяновым: «цены, каковые малоземельные крестьянские хозяйства платят за почву, существенно превышают капиталистическую безотносительную ренту»27.
Малые предприятия — только мобильная совокупность как в технологическом, так и организационном замысле. Как раз тут происходят «опыты по новшествам», на которых обучаются большие фирмы. Эта мобильность определяется многими факторами: малая величина ущерба при неудаче новшества; много независимых фирм и возможность обучаться на удачах и ошибках новаторов; практическое совмещение центра принятия ответов с уровнем выполнения; сильные стимулы к новшествам, потому что выживание малого предприятия определяется только его свойством к адаптации, а не наличием больших резервов. Изюминкой малых фирм как технологической совокупности есть их высокая свойство приспосабливать современные (довольно часто кроме того наукоемкие) разработки к настоящим возможностям рабочей силы в регионах классической психологии и культуры — к социокультурной действительности «аграрной цивилизации». Это разрешает вовлекать в современную экономику население таких регионов без травмирующей ломки уклада и привычного мировоззрения.
Малые предприятия деятельно вовлекают в производственный оборот «спящие» материальные и трудовые ресурсы и за счет этого быстро снижают капиталовложения на создание рабочего места если сравнивать с «обычным» промышленным предприятием. Исходя из этого как раз малые предприятия, а не строительство большого завода, являются механизмом оживления экономики тех регионов, каковые переживают депрессию либо застой. Наряду с этим опыт кроме того таких государств, как Англия, говорит о том, что оживление экономики бедствующих районов через развитие малых фирм является следствием ресурсов региона, без привлечения средств извне.
Серьёзной изюминкой малых фирм есть их свойство легко поглощать и отпускать много рабочей силы (предприятие с 5 работниками может без громадных перегрузок увеличить штат до 20 человек и без того же легко сократить его до простой нормы). При стабильной экономической ситуации на Западе малые предприятия создают 90?95% новых рабочих мест. При же резких колебаний на рынке рабочей силы (к примеру, ликвидации большого завода) малые предприятия являются «губкой», всасывающей избыточную рабочую силу, тем буфером, что смягчает социальные потрясения. Считается, что ни одно демократическое общество не имеет возможности устоять при уровне безработицы 10% активного населения. В Испании же, к примеру, безработица достигала в 1994 г. 24,5%. Но ее социальный порядок и экономика были и в этих условиях устойчивы вследствие того что в конечном итоге большая часть безработных заняты на малых фирмах (не смотря на то, что и через «теневые» договора, на что приходится наблюдать сквозь пальцы). Малые предприятия — основной социальный механизм предотвращения массовой безработицы, в особенности в периоды преобразований экономики.
Если бы отечественное общество было идейно приготовлено к тому, дабы правильно оценить значение разнообразия хозяйственных укладов и роль «эксполярных» форм, то кроме того реформа Ельцина, Кучмы, Акаева и других царей и царьков не имела бы для отечественных народов таких катастрофических последствий. «Подстилка» из малых фирм смягчила бы удар и придала бы хозяйству громадную свойство к адаптации. Огромные веса людей на опустились бы на социальное дно, а своим трудом накопили бы ресурсы для обновления хозяйства.
Этого не случилось, и сдвига в умах не происходит.
Teach every child about food | Jamie Oliver
