Малый театр

Небольшой театр лучше всяких школ подействовал на мое духовное развитие. Он научил меня наблюдать и видеть красивое. А что возможно нужнее этого воспитания вкуса и эстетического чувства?

Я подготавливался к каждому спектаклю Малого театра. Для этого составился маленькой кружок парней, каковые дружно просматривали пьесу, поставленную на репертуар театра, изучали литературу о ней, критику на нее, сами устанавливали собственные взоры на произведение; позже всем кружком мы шли наблюдать спектакль, а по окончании него, в ряде новых бесед, поверяли друг другу собственные впечатления. Опять наблюдали пьесу в театре и опять спорили о ней. Наряду с этим частенько обнаруживалось отечественное невежество по различным вопросам науки и искусства. Его мы старались исправлять, дополняя собственные познания, устраивая для себя лекции на дому и вне дома. Небольшой театр стал тем рычагом, что руководил духовной, интеллектуальной стороной нашей жизни.

К обожанию самого театра прибавилось у нас еще и обожание отдельных актёров и актрис.

Я еще застал прекрасных, неординарных артистов Малого театра, целый букет гениев и талантов. Избалованный в свое время итальянской оперой, состоявшей практически из одних знаменитостей, я был избалован и расточительным достатком талантов Малого театра.

Подмечали ли вы, что в театральной судьбе наступают продолжительные, томительные застои, на протяжении которых не появляется на горизонте ни новых гениальных драматургов, ни актеров, ни режиссеров? Но почему-то внезапно, нежданно, природа выбрасывает целую труппу, а к ним в писателя и придачу, и режиссера, и все они совместно создают чудо, эру театра.

Позже являются продолжатели великих людей, создавших эру. Они принимают традицию и несут ее следующим поколениям. Но традиция капризна, она перерождается, совершенно верно светло синий птица у Метерлинка, и преобразовывается в ремесло, и только одна самая важная крупинка ее сохраняется до нового восстановления театра, что берет эту унаследованную крупинку великого, вечного и прибавляет к нему собственный новое. Со своей стороны и оно мчится следующим поколениям и опять на пути растеривается, за исключением маленькой частицы, которая попадает в неспециализированную мировую сокровищницу, хранящую материал будущего великого людской мастерства.

И в русском театре были необыкновенные по составу труппы. Во времена Щепкина жизнь выкинула целую плеяду великих живописцев сцены: Каратыгина, Мочалова, Сосницкого, Шуйского, Самарина, Самойлова, Садовских, Никулину-Косицкую, Живокини, Акимову, Васильевых, великого Мартынова, Никулину. Кое-какие из них, как, к примеру, сам Щепкин, Самарин, были сначала несложными, безграмотными людьми и сами образовали себя и стали приятелями Гоголя, Белинского, Аксакова, Герцена, Тургенева и др. Пара времени спустя судьбу выдвинула новую группу талантов, к которой относятся Федотова, Ермолова, Варламов, Давыдов, Южин и др.

Я не забываю Василия Игнатьевича Живокини. Он выходил на сцену и прямо шел на публику. Став перед рампой, он от себя сказал всему театру приветствие. Ему делали овацию, и уж затем он начинал играть роль. Эту, казалось бы, непозволительную для важного театра шутку не было возможности забрать у Живокини, — до таковой степени она доходила к его артистической личности. При встрече с любимым артистом души зрителей наполнялись эйфорией. Ему устраивали еще раз грандиозную овацию за то, что он Живокини, за то, что живет с нами в одно время, за то, что он дарит нам прекрасные 60 секунд эйфории, украшающие жизнь, за то, что он неизменно бодр и весел, за то, что все его обожают. Но тот же Живокини умел быть трагически-важным в самых комических а также балаганных местах роли. Он знал секрет, как смешить серьезом. В то время, когда он начинал мучиться, метаться, взывать о помощи со всей искренностью собственного таланта, становилось нестерпимо смешно от серьезности его отношения к шуму из пустяков. мимика и Лицо его не поддаются описанию. Это был очаровательный уродец, которого хотелось обожать, ласкать и целовать. спокойствие и Добродушие его на сцене возможно было бы назвать воплощением вечного, спокойствия и мирового добродушия.

Другого гения, Шуйского, я не забываю превосходно. С кем из мировых известностей возможно было бы сравнить его? Я думаю, с Кокленом15, в смысле его артистичности, увлекательного ее отделки и рисунка роли. У Шуйского был тот плюс, что он был неизменно искренен. Он имел возможность бы поспорить с любым французским Сганарелем. Шуйский игрался не только комедию, но и катастрофу; и тут его изящество, аристократизм и артистичность не покидали его.

Самарин, в юности — красивый юный человек на французские роли, был в старости совершенный барин-Фамусов, обаятельный артист, со своей старческой, мало пухлой красотой, неординарным голосом, дикцией, большим темпераментом и утончёнными манерами.

Медведеву я не забываю превосходно, не только как артистку, но и как занимательного человека-самородка. Она была до некоей степени моей учительницей и имела на меня громадное влияние16. В начале карьеры она считалась средней артисткой на юные роли, но в старости попала на собственный настоящее, природой предназначенное ей амплуа характерных ролей и отыскала в себе те броские краски, каковые разрешали ей давать на сцене незабываемые образы. Это была характерная актриса милостью божией, которая не имела возможности, кроме того в жизни, просуществовать одного часа, дабы не изобразить галерею характерных типов, виденных ею. Н. М. Медведева сказала образами; в то время, когда она говорила о том, что у нее был такой-то господин и сообщил такую-то идея, вы уже видели того, о ком говорилось, да и то, как это говорилось.

в один раз я застал такую сцену в ее доме. Медведева была больна и не имела возможности играться новой пьесы, которая шла в Малом театре. Зная, что она мучается тем, что вторая артистка заменяет ее в новой роли, я отправился к старая женщина, дабы посидеть с ней. Ее квартира была безлюдна, поскольку все уехали в театр. Оставалась старая старуха, жившая на ее хлебах из милости. Я постучался в дверь и негромко вошел в гостиную, среди которой, сконфуженная и растрепанная, сидела Медведева. Ее вид испугал меня в первую 60 секунд, но она успокоила меня и поведала следующее:

Вот видите, — играюсь. Мне пора умирать, ветхой дуре, а я все играюсь! Видно, и в гробу, и в том месте играться буду!

Что же вы играетесь? — спросил я.

Дуру, — ответила она, и начала говорить: — К врачу дура пришла, не то кухарка, не то деревенская баба. Пришла и села, положила кулек с овощами, — а вот тут пальтишко внучонка. Вот сидит и наблюдает, картина висит, зеркало, увидала собственный отражение и была рада. Подбила волосы под платок, — глядь, а в зеркале также баба подбивает себе волосы; улыбнулась.

Глупее данной ухмылки, которую изобразила Медведева, придумать тяжело.

Приходит врач, кличет. Она идет в поклажу и другую комнату с собой несет. Что с тобой? — задаёт вопросы врач: — Где болит? — Проглотила! — Что проглотила? — Гвоздь проглотила. — Большой? — Во-о! — и продемонстрировала гвоздь в пара вершков. — Да ты бы умерла, старая женщина, коли бы таковой гвоздь проглотила. — Для чего помирать, живу! — Ну, и что же ты? — Выпирает. Тут выпирает, эвона прет, — показывает баба в различные места тела. — Ну, разденься, — сообщил врач и ушел. И баба начинает раздеваться. Вот сняла шубенку, платок, кофту, юбку, рубаху, начинает разуваться, но не имеет возможности дотянуться до ноги — пузо мешает. Вот она села на пол, сняла один башмак, второй башмак, тянет чулок, второй, ногой оказывает помощь. Разделась догола, начинает подниматься, да и подняться не имеет возможности. Наконец поднялась и села на стул, сложила руки и сидит вот так вот!

Передо мной вправду, казалось, была обнажённая баба.

Отличительным свойством Надежды Михайловны была ее практически детская непосредственность, которая проявлялась в совсем неожиданной форме. Вот случай из ее жизни, ярко характеризующий эту ее особенность, так же как и ее наблюдательность, столь нужную для характерной артистки, каковой она была по преимуществу. Надежда Михайловна под старость взяла казенную пенсию, и ее признательность выразилась в старческом обожании Александра III. В то время, когда он погиб, больная старая женщина захотела обязательно видеть привоз тела в Москву, но врачи вычисляли всякое беспокойство страшным для ее больного сердца. Но она так настаивала, что было нужно ее везти. В одном из домов на Мясницкой было снято окно, откуда возможно было наблюдать процессию. Рано утром повезли в том направлении Надежду Михайловну со всем штатом близких и докторов. волнений и Хлопот было много, поскольку сердце больной внушало опасение: возможно было ожидать печального финала во всякую 60 секунд. В то время, когда показалась голова похоронной процессии и больная задрожала нервной дрожью, все были наготове. Один держал микстуру, дабы лить ее в стакан, второй — капли с рюмкой, третий — нашатырный спирт. Все насторожились. Внезапно, нежданно для всех, помещение огласилась весёлым, практически восторженным, детски-ярким восклицанием Надежды Михайловны:

Зад-то, зад-то какой!

Она заметила у кучера, сидевшего на козлах катафалка, широкий круглый зад в огромных, твёрдых складках армяка, и данный кучерской зад так захватил внимание гениальной актрисы, что она проглядела самый гроб. наблюдательность и Артистический инстинкт характерной артистки пересилили верноподданнические эмоции патриотки.

Артист Малого театра Александр Павлович Ленский владел совсем необыкновенной сценической мягкостью, с которой имел возможность бы сравниться разве только В. И. Качалов. Я был влюблен в Ленского: и в его томные, задумчивые, громадные голубые глаза, и в его походку, и в его пластику, и в его неординарно ясные и прекрасные кисти рук, и в его чарующий голос тенорового тембра, тонкое чувство и изящное произношение фразы, и в его разносторонний талант к сцене, живописи, скульптуре, литературе. Само собой разумеется, в свое время я усердно копировал его преимущества (тщетно!) и недочёты (удачно!).

О Гликерии Николаевне Федотовой я сообщу тут всего пара слов, поскольку дальше мне придется много сказать о ней и об ее художественно-этическом влиянии на меня. Г. Н. Федотова была в первую очередь громадный талант, сама артистичность, отличная истолковательница духовной сущности пьес, создательница рисунка и внутреннего склада собственных ролей. Она была мастером художественной формы воплощения и блестящим виртуозом в области актерской техники.

Мой список великих артистов, имевших на меня громадное влияние и послуживших мне примерами, далеко не полон. В нем не достаточно М. Г. Савиной, О. О. и П. М. Садовских, П. А. Стрепетовой, Н. А. Никулиной, Е. К. Лешковской и многих зарубежных артистов.

Помимо этого, за неимением места, я не могу сказать о тех, кто, как, к примеру, А. И. Южин и другие, начинал собственную артистическую карьеру совместно со мной.

Но для одной из сравнительно не так давно ушедших от нас артисток я обязан сделать исключение, дабы растолковать, чем она была для меня. Я говорю о Ермоловой.

Мария Николаевна Ермолова — это целая эра для русского театра, а для отечественного поколения — это знак женственности, красоты, силы, пафоса, скромности и искренней простоты. Ее эти были необыкновенны. У нее была очень способная чуткость, вдохновенный темперамент, громадная нервность, неисчерпаемые душевные глубины. Не будучи характерной артисткой, она за полвека, практически не выезжая из Москвы, чуть ли не каждый день жила на сцене и действовала от собственного лица, сама себя высказывала. И, не обращая внимания на это, в каждой роли М. Н. Ермолова давала неизменно особый духовный образ, не таковой, как прошлый, не таковой, как у всех.

Роли, созданные Ермоловой, живут в памяти независимой судьбой, не обращая внимания на то, что все они сотворены из одного и того же органического материала, из ее цельной духовной личности.

В противоположность ей, другие артистки ее типа оставляют в памяти только воспоминание об их собственной личности, а не о ролях, каковые все похожи и на них самих.

М. Н. Ермолова творила собственные бессчётные и духовно-разнообразные создания неизменно одними и теми же, своеобразны ермоловскими приемами игры, с обычным для нее многожестием, громадной порывистостью, подвижностью, доходящей до метания, до бросания с одного финиша сцены на другой, с вспышками вулканической страсти, достигающей до крайних пределов, с изумительной свойством искренно плакать, мучиться, верить на сцене.

Внешние эти Марии Николаевны были не меньше превосходны. У нее было отличное лицо с вдохновенными глазами, сложение Венеры, глубочайший, грудной, теплый голос, пластичность, гармоничность, ритмичность кроме того в порывах и метании, сценичность и беспредельное обаяние, благодаря которым самые ее недочёты обращались в преимущества.

Все ее перемещения, слова, действия, даже если они бывали неудачны либо ошибочны, были согреты изнутри теплым, мягким либо пламенным, трепещущим эмоцией. Ко всем этим преимуществам ей дана была от природы совсем необыкновенная психотерапевтическая чуткость. Знаток женского сердца, она умела, как никто, вскрывать и показывать das ewig Weibliche {всегда женственное (нем.).}, так же как и все изгибы до слез милой, до кошмара ужасной, до хохота комичной женской души. Как довольно часто великая артистка заставляла зрителей спектакля, всех поголовно, держать платок у глаз и утирать лившиеся слезы. Дабы делать выводы о заразительности и силе ее действия, нужно было постоять с ней на одних подмостках. Я удостоился данной эйфории, чести и блаженства, поскольку игрался с ней в Нижнем-Новгороде роль Паратова в Бесприданнице17. Незабываемый спектакль, в котором, казалось мне, я стал на 60 секунд очень способным. И неудивительно: не было возможности не заразиться талантом от Ермоловой, стоя рядом с нею на подмостках.

При личном знакомстве с Марией Николаевной она удивляла искренним непониманием собственного величия. Она была до болезненности конфузлива, застенчива и скромна. Предложит кто-нибудь Ермоловой сыграть новую роль, — и Мария Николаевна вспыхнет, быстро встанет с места, покраснеет, замечется по помещению, позже ринется к спасительной папиросе и начнет нервными перемещениями закуривать ее, произнося отрывисто своим грудным голосом:

Что это вы! Господь с вами! Да разве я могу? Да у меня ничего нет для данной роли! Для чего это я сунусь не в собственный дело? Мало ли молодых актрис и без меня? Что это вы!..

Все великие артисты, которых я пробовал очертить тут в нескольких штрихах, помогли мне собственной артистической и личной судьбой создать тот идеал актера, к которому я хотел попасть в собственном мастерстве, оказали серьёзное влияние на меня, содействуя моему художественному и этическому воспитанию18.