Лука — верный друг павла

Об авторе третьего по счету евангелия у нас значительно больше конкретных сведений, чем о других евангелистах. По всей видимости, он был гражданином Антиохии, греком, что, как многие другие его земляки, перешел в христианскую веру. Его имя было Лукиос, но единоверцы именовали его Лукас. Кое-какие историки предполагают, что он был вольноотпущенником, которому даровала свободу какая-то состоятельная семья из Антиохии. По профессии доктор, он, как гласит традиция, занимался, помимо этого, живописью и хорошо разбирался в юриспруденции. Антиохия в то время принадлежала к самым большим центрам греческой культуры и греческих религиозных культов. В этом огромном, богатом городе появилась одна из наибольших общин новой религии, сыгравшая большую роль в формировании христианства. Лука, вежливый на греческой культуре, перейдя в новую веру, исповедовал ее с страстью и рвением, впитывая с особенной жадностью все то, что было в христианстве проникнуто людской правдой, сказочностью и поэзией. В Антиохию довольно часто приезжал апостол Павел. Лука сходу потянулся к этому невзрачному иудею из Тарса, что ошеломлял и покорял своим горячим и наглым умом. Лука принимал участие во многих его миссионерских путешествиях, а в то время, когда взялся за перо, выяснилось, сколь глубоко было его идейное подчинение Павлу. Это проявляется так ярко, что кое-какие церковные авторы, как Иоанн и Ириней Златоуст, именовали третье евангелие творением Павла. Лука, как мы знаем, написал кроме этого Деяния апостолов, посвященные по большей части истории и деятельности Павла раннего христианства.

Кое-какие библеисты высказывали сомнение, вправду ли Лука был автором евангелия, например, вследствие того что, согласно их точке зрения, оно показалось лишь в начале второго века. Эта крайняя точка зрения не отыскала, но, распространения, и исходя из этого мы не будем ею заниматься. Как направляться датировать третье евангелие? Потому, что в главе 21 упоминается о разрушении Иерусалима, оно не могло быть написано раньше 70 года. При таких условиях — в то время, когда же, по окончании данной памятной трагедии? Мы, как ни необычно, можем достаточно совершенно верно ответить на данный вопрос. В тексте видятся намеки на преследования при императоре Домициане. Иначе, в евангелии кидается в глаза отсутствие каких-либо упоминаний о посланиях Павла, не смотря на то, что во вступлении идет обращение об источниках, касающихся судьбы Иисуса. Домициан царствовал в 81-96 годы, а послания Павла, как нам уже известно, были надолго забыты и показались опять лишь в 95 году. Вывод ясен: третье евангелие показалось за пара лет до 95 года, другими словами, возможно, около 90 года. Создатель евангелия, Лука, был тогда уже, без сомнений, весьма пожилым человеком. Чтобы выяснить Луку, необходимо понять, какую цель он ставил перед собой, создавая евангелие. Это было время, в то время, когда исповедание христианской веры считалось в Римской империи правонарушением, потому, что христиане отказывались оказывать императорам божественные почести, как повелевал римский закон. Но же преследования, за исключением кровавых эксцессов Нерона, носили скорее эпизодический темперамент и усилились лишь на протяжении правления Домициана. Христиан приговаривали к ссылке в отдаленные районы империи, а их имущество конфисковывали. Лука взял на себя весьма тяжёлую задачу: он пробует доказать, что христиане не неприятели страны, и в качестве доказательства приводит, например, тот факт, что уже Пилат убедился в том, что Иисус был человеком безобидным и не страшным для империи. В случае если в оценке роли Иисуса появились какие-то недоразумения, то, согласно точки зрения Луки, в этом виноваты иудеи, приговорившие его к распятию, как обычного преступника.

В соответствии с этим апологетическим планом он изображает кроме этого деятельность и учение Иисуса. Христианство в его трактовке не замкнутая иудейская секта оно носит универсальный темперамент. Иисус — учитель и врач, что пылает любовью ко всему роду людской, облегчает его страдания, несет ему спасение от первородного греха. Дабы выделить универсальный темперамент личности Иисуса, Лука выводит его родословную от праотца рода человеческого Адама, а не только от Авраама, как это делает Матфей. Симеон, узрев младенца Иисуса в Иерусалимском храме, приветствует его как будущего спасителя всех народов (Лука, 2:31). Уже Иоанн Креститель осуждает узкий партикуляризм иудеев, а Иисус два раза подчеркивал, что он примет муки и воскреснет для блага всех населений украины (Лука, 13:29, 24:47). Иисус в изображении Луки — образ, полный неземного милосердия по отношению к несчастным и обездоленным и одновременно непримиримый к тем, каковые благодаря собственному достатку высокомерно возвышаются над вторыми. Притчи о добром самаритянине, о блудном сыне и об отпущении грехов блуднице учили многие поколения любви к ближнему, смирению и милосердию. Другие же притчи, в особенности о богаче и Лазаре, о богатом парне либо вдовьем гроше, и такие эпизоды, как изгнание менял из храма, характеризуют Иисуса как верного приятеля угнетенных и жёсткого судью сильных мира этого, одним словом, как поборника социальной справедливости. Лука не забывает, но, о основной апологетической цели собственного евангелия: в его трактовке предсказанное царствие божье — не царство в буквальном смысле, а духовное восстановление человечества. Тем самым он опровергает обвинение в том, что христиане якобы стремились к созданию и свержению империи собственного собственного светского страны. Иисус говорит: Не придет царствие божие приметным образом, и не сообщат: вот, оно тут, либо: вот, в том месте. Потому что вот, царствие божие вовнутрь вас имеется (Лука, 17:20, 21). В сентенции дайте кесарю — кесарево, а всевышнему — богово Иисус Луки очевидно подчеркивает собственную лояльность по отношению к Римской империи.

Просматривая Евангелие от Луки, мы подмечаем в нем две главные тенденции. С одной стороны, глубоко пробравшаяся в ткань повествования полемическая заостренность, с другой — эмоциональное отношение автора к обрисовываемым событиям, отношение, полное огромной любви и лиризма к божественному преподавателю. Нарисованный им образ пленяет собственной кротостью и добротой: Иисус учит и исцеляет людей, руководствуясь, в первую очередь, любовью к ближнему и милосердием. Третье евангелие полностью проникнуто воздухом нежности, снисхождения и деликатности, которая изливается кроме этого на детей и женщин. Иисус признает за дамами право на духовную жизнь, а в то время, когда ученики не желали разрешить войти к Иисусу детей, он сказал знаменательные слова, полные милого тепла: Разрешите войти детей приходить ко мне и не воспрещайте им, потому что таковых имеется царствие божие. Это — евангелие нищих и обездоленных, людей доброй воли. И в один момент оно предостережение богачам, выраженное в афористичном высказывании Иисуса: Эргономичнее верблюду пройти через игольные уши, нежели богатому войти в царствие божье. Библеисты в большинстве случаев именуют Евангелие от Луки самым поэтичным и художественным евангелием Нового завета. Это вывод во многом справедливо. Благодаря любви автора к поэзии, до нас дошли гимны раннего христианства, которых нет в других евангелиях и которые стали настоящим украшением Нового завета.

Поэтическими наклонностями автора возможно частично растолковать тот парадоксальный с психотерапевтической точки зрения факт, что Лука, самый образованный, пожалуй, из евангелистов, в собственном рассказе о рождении младенца Иисуса нагромождает больше чудес, чем его предшественники. До некоей степени это, разумеется, возможно отнести за счет процесса мифологизации личности Иисуса, процесса, что в ту пору шагнул намного дальше, чем во времена Марка и Матфея. Но этим все же запрещено до конца растолковать, из-за чего Лука столь некритично включает в собственный евангелие эти мило наивные слухи, распространяемые простолюдинами, эти передаваемые из уст в уста сказки, в которых одно чудо следует за вторым. Архангел Гавриил предвещает рождение Иисуса и Иоанна Крестителя. Позже, в то время, когда Иисус появился, Гавриил велит пастухам идти в Вифлеем. В то время, когда они двинулись в путь, воинство небесное провозглашает хвалу всевышнему и восклицает: Слава в вышних всевышнему, и на земле мир, в человеках благоволение! В то время, когда мы вспоминаем эти сцены, выполненные покоряющей простоты, небесной святости и радостного волнения, в то время, когда слышим Захарии и гимны Марии, как и раздающееся в небесных просторах пение ангелов, мы начинаем осознавать Луку. Пожалуй, не только эстетическое удовольствие, доставляемое красотой этих народных сказок, побудило автора включить их в биографию Иисуса. Быть может, точное чутье посоветовало ему, сколько эйфории, надежды и бодрости (пускай иллюзорной!) принесут эти простые сказания многим поколениям несчастных, обездоленных людей.

Оценив их значение для христианства, Лука как бы узаконил их своим авторитетом и придал им санкцию исторической правды. Такое предположение не покажется через чур храбрым, в случае если мы поймём, что Лука был прекрасно опытным собственный дело пропагандистом. Выступая в защиту христианской религии, он умело применял соответственно подобранные притчи, сказки и примеры, забранные прямо из судьбы. Лука включил в собственный текст практически все Евангелие от Марка, и данный заимствованный материал образовывает приблизительно треть его евангелия. Но он подверг данный материал обработке, которая делает еще яснее его план. В первую очередь он сглаживает шероховатый стиль Марка и удаляет все то, что собственной непоследовательностью и наивностью имело возможность бы скептически настроить более искушенных читателей.

Например, пресловутый инцидент со смоковницей. Лука исключил вовсе из повествования это сказание. Возможно, его шокировала абсурдная история о том, словно бы бы Иисус проклял ни в чем не повинную смоковницу за то, что на ней не было плодов, потому что еще не время было собирания смокв. Изображение Иисуса как вспыльчивого и несправедливого волшебника в корне противоречило концепции Луки. Поправляя Марка, он в еще большей степени, чем Матфей, смягчал, идеализировал и облагораживал образы и образ Иисуса его учеников. Это диктовалось его культурой, образованием и высокими нравственными совершенствами, но в один момент помогало ему в достижении основной цели: опровергнуть клеветников и привлечь покровителей из греков и римлян.

Из текста евангелия явствует, что Лука был прекрасно знаком с греческой и римской литературой. Он знает литературные каноны того времени и в соответствии с ними предваряет собственный произведение предисловием, в котором кратко говорит об целях и источниках собственного произведения; помимо этого, он, в соответствии с обычаю, снабжает его посвящением достопочтенному Феофилу, о котором, кстати, мы не знаем, был ли это покровитель Луки либо его приятель. Все это, но, внешние черты, относящиеся к области литературной техники и этикета. Значительно большее значение имеет для нас то, что Лука был настоящим писателем, отличающимся высокой литературным мастерством и культурой слова. Его стиль выполнен достоинства и такта, словарь весьма богат, построение фразы неизменно верно; грамматические формы шепетильно подобраны; синтаксис ритмичен и естествен. Помимо этого, Лука — гениальный рассказчик. Сцены из судьбы Иисуса полны драматического напряжения, динамичны и пластичны, а их храбрецы обрисованы столь ясно, что окончательно остаются в памяти.

Сам же Лука вычислял себя в первую очередь историком. Единственный из евангелистов, он постарался хронологически связать жизнь Иисуса с таким Римской образом и историей империи подкрепить собственный повествование конкретными датами. Не смотря на то, что, как мы убедимся позднее, точность данной датировки иногда очень вызывающа большие сомнения, но все же нельзя отрицать известных достижений Луки в данной области. Он единственный упоминает в Новом завете о проводимой в Иудее по приказу римского прокуратора Квириния переписи населения и именует римских императоров по именам. Дабы оценить его способ, приведем следующий пример. Глава третья начинается таковой фразой: В пятнадцатый же год правления Тиберия кесаря, в то время, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне. Пятнадцатый год правления Тиберия приходится на 29 год отечественной эры Понтий Пилат был прокуратором Иудеи в 26-36 годах отечественной эры, Анна и Каиафа поочередно занимали посты первосвященников с 6 до 36 года отечественной эры, и приблизительно в данный же период правили названные четвертовластники Ирод, Филипп и Лисаний. Так, мы видим, как нужны эти сведения в установлении хронологии Нового завета.

Мы уже говорили о том, что евангелия довольно продолжительное время оставались безымянными и только позднее их приписали определенным авторам. Это, само собой разумеется, относится и к Луке. Но в этом случае это думается необычным. Мы так как знаем, что Евангелие от Луки создано по примеру хорошего литературного произведения со всеми его канонами и правилами. И тяжело поверить, что Лука имел возможность пренебречь одним из ключевых принципов, в соответствии с которому в каждом произведении должны быть указаны фамилия и заглавие автора, не имеет значение — настоящая либо псевдоним.

Так отчего же мы не можем быть уверены, что автором евангелия был этот Лука, врач и грек, а основное — спутник Павла в его странствиях? Кое-какие библеисты уверены в том, что для для того чтобы сомнения дает основание анализ текста евангелия.

В первую очередь, данный анализ всецело подтвердил вывод, что создатель был доктором-греком. В тексте найдено множество медицинских терминов, соответствующих терминологии, которой пользовались такие доктора древности, как Гиппократ, Диоскорид и Гален. Создатель очевидно был знаком с их произведениями так, как мог быть знаком лишь специалист. Помимо этого, легко удалось установить, что евангелие написал грек, адресуясь к читателям неевреям. Вот один из аргументов в подтверждение этого тезиса: в других евангелиях употребляются арамейские термины, понятные лишь иудеям. Лука отдавал себе отчет в том, что их направляться заменить соответствующими греческими терминами, дабы они стали понятны для читателей нееврейского происхождения.

Лука, как это направляться из предисловия, знал и применял описания событий, каковые уже имелись в то время. Как историк, он, само собой разумеется, имел на это право, и в этом не было бы ничего плохого, если бы эти заимствования были только дополнениями к главному тексту. Дело, но, в том, что мы не можем признать его евангелие независимым произведением. Это скорей обычная компиляция, компоненты которой взяты практически только из вторых рук. Мы уже знаем, как основательно применял Лука Евангелие от Марка. Но он обширно черпал и из вторых источников, имеющих скорее вторичную сокровище. Один из этих источников — это упоминавшиеся уже логии, другими словами настоящие либо мнимые высказывания Иисуса, распространяемые в христианских общинах его верными последователями либо бродячими проповедниками. О том, как шепетильно Лука собирал их и включал в собственный повествование, говорит то, что, по подсчетам библеистов, они занимают пятую часть его книги. Наконец, Лука, как мы уже знаем, включил в собственный евангелие фольклорные предания о рождении Иоанна и Иисуса Крестителя.

Итак, зависимость от чужих источников тут легко поразительна, и как раз вследствие этого появляется вопрос: вправду ли автором данного евангелия был тот самый Лука, спутник Павла? Так как у того Луки не было необходимости в таковой степени пользоваться чужими предположениями, он поддерживал тесные отношения с протагонистами христианства и с другими свидетелями деятельности и жизни Христа, каковые имели возможность снабдить его сведениями из первых рук.

Создается чувство, что создатель евангелия не имел таких знакомств и потому был должен ограничиваться чужой информацией. Новые, более глубокие филологические изучения не разрешили этих сомнений. Стало известно, что создатель, названный потом Лукой, не пренебрегал и выдумкой, в то время, когда ему не хватало данных из источников. В таких случаях писатель в нем побеждал над историком. Так, по крайней мере, считают кое-какие исследователи.

Попытаемся кратко изложить их выводы. Внимательный читатель, очевидно, увидел то необычное событие, что все евангелисты дружно обходят молчанием детские, юные и зрелые годы судьбы Иисуса, сосредоточивая внимание на его миссионерской деятельности, закончившейся ужасными событиями в Иерусалиме, другими словами освещают события одного года либо, если доверять Евангелию от Иоанна, максимум трех лет. И внезапно в Евангелии от Луки появляется рассказ о том, как Иисус, будучи двенадцатилетним отроком, на протяжении нахождения в Иерусалиме ускользнул от своих родителей и, встретив в храме ученых мужей, поразил их умом и своими познаниями.

Очень необычно, что остальные евангелисты ни словом не упоминают об этом столь увлекательном эпизоде из судьбы Иисуса. А потому, что нереально высказать предположение, что они решили почему-то умышленно умолчать об этом, то напрашивается единственный вывод: это приключение 12-летнего Иисуса было им неизвестно. Исследователи Библии в далеком прошлом задавались вопросом, откуда Лука почерпнул данный эпизод, потому что кроме того в устной традиции ничего аналогичного не существовало. Наконец на след происхождения данной истории напал выдающийся автор и английский учёный полемических книг о Новом завете Хью Дж. Сконфилд. В следствии кропотливых изысканий он заключил , что корни данной истории направляться искать в произведениях Иосифа Флавия. В собственной автобиографии называющиеся Жизнь иудейский историк похваляется тем, что уже 14-летним мальчиком он отличался эрудицией и выдающимся умом. В то время, когда мне было 14 лет,- читаем мы в данной автобиографии,- я пользовался общим уважением по обстоятельству моей любви к науке, и уважение это достигало таковой степени, что самые учёные города и почтенные священники Иерусалима приходили ко мне, дабы посоветоваться по разным правовым проблемам.

Лука, бывший, как мы знаем, человеком начитанным, без сомнений знал произведения иудейского историка, каковые пользовались широкой популярностью в Римской империи. Процитированный нами отрывок из автобиографии Иосифа Флавия, разумеется, навел его на идея, что и Иисус был таким же чудо ребенком, поражающим окружающих умом и своими познаниями. Он так поверил в это, что не видел ничего предосудительного в том, дабы относящееся к Флавию применить к Иисусу и так частично восполнить недочёт сведений о его жизни.

Итак, налицо обычная беллетризация. Сухая информация Флавия вдохновила Луку на произведение живой, полной драматического напряжения сцены, воздействие которой развертывается на фоне реалий Иерусалимского храма. направляться, но, подметить, что это беллетризация особенного рода. В ее основе не столько тщеславное желание писателя блеснуть увлекательным эпизодом, сколько глубокое убеждение, что таковой случай вправду имел место в жизни Христа. Таковой способ реконструкции биографии определенной личности может показаться нам сейчас необычным, но во время раннего христианства он использовался весьма обширно, с той только отличием, что источником воодушевления для аналогичных операций был, как мы в свое время заметим, по большей части Ветхий завет. Иосиф Флавий посоветовал Луке и другие идеи. К примеру, без сомнений, из произведений Флавия забрано упоминание о переписи населения, совершённой по приказу Квириния; у других евангелистов об этом нет ни слова. Лука же применял эти сведенья, дабы мотивировать путешествие Святого семейства в Вифлеем. Ту же родословную имеет лаконичное упоминание о галилеянах, которых кровь Пилат смещал с жертвами их (Лука, 13:1). Суть его был бы непонятен, если бы мы не прочли в Иудейских древностях (Флавий, 18, 3, 2) о жестоко подавленных римлянами беспокойствах, обстоятельством которых было то, что Пилат на постройку нового акведука для Иерусалима забрал сокровища из храма. Сконфилд приводит еще последовательность таких аналогий. В рамках выяснения влияний на автора третьего евангелия стоит упомянуть о интересном наблюдении Роберта Грейвса.

Данный британский автор, известный своими книгами, полными храбрых и уникальных догадок, утверждает ни больше ни меньше, что Лука позаимствовал кое-что у римского писателя Апулея, автора Золотого осла, произведения, которое сейчас считается хорошим. И вправду, нельзя не дать согласие, что в одном случае тематическое сходство текстов Апулея и Луки очевидно. Лука, единственный из евангелистов, приводит достаточно необычное сказание о двух учениках, каковые по пути селение Эммаус встречают Иисуса, восставшего из мертвых. Но глаза их были удержаны, так что они не определили его. Он же сообщил им: о чем это вы, идя, рассуждаете между собою, и отчего вы печальны? Один из них, именем Клеопа, сообщил ему в ответ: неужто ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о случившемся в нем в эти дни? И сообщил им: о чем? Они сообщили ему: что было с Иисусом Назарянином, что был пророк, сильный в слове и деле пред всем народом и богом (Лука, 24:16-19). В Золотом осле имеется поразительно похожий эпизод. Два путешественника, торопясь на свою квартиру, с восхищением говорят о чуде, произошедшем в округе. По дороге они встречают незнакомца и определят от него, что он ничего не слышал об этом чуде. Прощаясь, один из путешественников говорит; Ты, правильно, из пришедших ко мне, не местный, что ничего не слышал об этом чуде.

Предположение Роберта Грейвса, само собой разумеется, весьма заманчиво, но имеется одно событие, не разрешающее безоговорочно принять его. Дело в том, что, в то время, когда Лука писал собственный евангелие, Апулея еще не было на свете; согласно расчетам историков, он появился около 130 года отечественной эры Следовательно, о прямом заимствовании речи быть не имеет возможности. Но в пользу тезиса Грейвса возможно привести два вторых довода. Во-первых, быть может, что описание эпизода на дороге в Эммаус — вставка, включенная в текст евангелия под влиянием Апулея одним из более поздних переписчиков. Это представляется в этом случае в полной мере возможным, потому, что Евангелие от Луки носит темперамент компиляции, составленной из самых разных компонентов и, следовательно, легко поддающейся подобным операциям. А для чего пригодилось переписчику включать в текст такую довольно-таки необычную историю? Достаточно пристально прочесть соответствующий фрагмент евангелия, чтобы выяснить, какую цель он преследовал. Это явная полемика с единоверцами, не через чур верившими в воскресение Иисуса (Лука, 24:25-35). Во-вторых (и это более возможно), создатель евангелия имел возможность позаимствовать данный сюжет из повести греческого прозаика Лукия из Патр,жившего в II веке отечественной эры (Золотой осел Апулея — только переработка данной повести), либо из рассказа Аристида, жившего в I веке до нэ. Он, возможно, прекрасно знал произведения этих греческих, весьма популярных в то время писателей, тем более что обрисовываемые ими забавные приключения парня, превратившегося в осла, были известны везде, где народ владел греческим языком.

Павел Филатов военный Великие Луки 7 01 2018

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector