Считается, что наилучший материал для детской лепки — глина. Цветной пластилин якобы «дробит» форму.
Но приглядимся, к чему тянутся сами дети. очевидно к целостности образа, а не формы. форма и Цвет до тех пор пока для них нерасторжимы. То, что нереально выразить в пластике, дополняется цветом. Дети еще не могут трудиться с глубинами. Они не знают, что глаза —в глазницах, а под кожей — череп. Исходя из этого вместо глаз ставят пластилиновые точки по обе стороны носа.
Цвет — обозначающий элемент, форма — значащий. Работы из глины, нераскрашенные, в большинстве случаев, не удовлетворяют. Нетерпеливые дети уже в ходе лепки влепляют в глину цветные подробности — бисер, пуговицы, фольгу, пластилин. Это потребность расцветить форму, поскольку они видят мир цветным. Они желают, дабы все было, как настоящее, а сплошь серого человека либо сплошь серой лошади не бывает.
Но посетите любую выставку скульптур учеников художественных студий — и заметите вместо броских, коллажных, полных невероятной выдумки композиций мертвую раскрашенную глину. Что необходимо сделать с детьми, дабы они выучились так бесталанно лепить?! А вот что: их необходимо учить по-взрослому — пропорциям, отношениям, поверхностной лепке фактуры. А так именуемые поделки из природного материала — покрытые лаком чурки с шишками и желудями! Откуда все это взялось? Псевдомонументализм, псевдопластика. Значит, возможно сознательно растить из живого мертвое?
Несвоевременное обучение мастерству — важная преграда творчеству. Осваивая приемы, ребенок теряет цельность восприятия. Предположим, он обучился лепить безликое четвероногое животное, но по дороге потерял основное — непосредственность собственного видения. Наряду с этим он не освоил и формы. Как ребенку осознать, что в всякого четвероногого — остов, что мельчайшее перемещение все меняет, что в случае если человек поднял руку, то и плечо пошло вверх и корпус сдвинулся в противоположную сторону? Ни к чему ребенку все эти премудрости — он желал слепить радостного человека, как он заметил приятеля и машет ему: привет! У человека — рот до ушей. Разумеется, ребенок не знает, что при ухмылке набухают щеки и обостряется подбородок. Ухмылка «решается» легко: красная дуга финишами вверх — «рот до ушей». Идет работа на ясность образа, а не на фактически пластику.
То же и с фактурой. Дети обращаются с ней очень свободно. Принес ребенок на урок игрушечную лошадку. Приделал к ней пластилиновые сани, посадил в сани человечков и катает по столу. Вот его свобода. Он не лепил скульптуру, а была у него в кармане лошадка, и осенило его: что в случае если покатать на ней? За окном зима — на чем зимний период, как не на санях! Была у него никчемная игрушка, а была весьма кроме того кчемной — снега лишь на столе нет. Из чего снег сделать? Белый пластилин не хватает бел, бумага для снега не подходит, ваты бы.
Благо в классе имеется все. И вот уже стол в снегу, и все желают лошадку такую же совершенно верно, игрушечную. Тут же мы и обучимся левыпивать лошадей, попытаемся сделать точь-в-точь такую же. Одна девочка сделала сани из спичек. Всем понравилось. Мальчик с настоящей игрушечной лошадкой позавидовал спичечным саням, задал вопрос спичек и сделал такие же.
Мы обучаемся. Мы постоянно обучаемся, лишь не тому, что написано в пособиях по лепке, а собственному, детскому, тому, чего не будет, в то время, когда мы вырастем. А вот и мальчики, играющие в снежки! Один откинул руку назад, второй вытянул вперед. Видно, что они что-то кидают, не смотря на то, что руки прямые, не согнуты в локтях, как этого требует реалистическая пластика. Дети принимают условность, но стремятся к реализму. Они — на пути к нему. Искусственно форсировать процесс недопустимо. В противном случае он утратит собственную органичность и начнёт выглядеть так: ухаб — яма, ухаб — яма. Кто ходил по болоту за клюквой, тому знакомо это чувство: ноги ватные, поясницы ноет, но ты проваливаешься и выбираешься из топи. Продемонстрируйте мне хоть одного человека, которому доставляет наслаждение поздней, сырой в осеннюю пору просто так гулять по болотам!
В такую же пытку преобразовываются для детей занятия мастерством, в то время, когда взрослые ставят целью научить ребенка неизвестно чему. Вот обычное «отвлечённое» правило: на странице нельзя оставить ни клочка белого, нужен фон. И дети, по собственной природе тяготея к белому, неохотно замазывают лист краской, ожидают, пока фон подсохнет, и на данной сломанной фоном бумаге пишут картины. Да, белый цвет разбивает красивое пространство. Но ребенок, если не приставать к нему с фоном, ни при каких обстоятельствах сам не станет всецело уничтожать белый цвет. Такая живопись не детская. В детской живописи белое — главное, оно расцвечено и оттенено чистыми красками, это броская, торжественная живопись, а не блеклые работы с фоном, где все колористически выверено: утепленные тона — холодные тона.
Я пишу, а рядом со мной дочь рисует пейзаж с дорогой. Все цветное, среди дороги белое пятно с глазами, ртом и носом. Что это? Лицо дороги. Пятно броское, оно бьет, но это же выразительно — лицо дороги одушевило пейзаж. И это не дилетантская выразительность, а своеобразны детская.
По рельсам едут вагоны. коробки на колесах. Среди них — целый состав, выполненный в рельефе. Лепешки с окнами, любая — на четырех колесах. Девочка Соня знает, что вагоны упираются в две рельсы четырьмя колесами, а у нее — стоят на одной рельсе. Ну и что? Она видит состав, движущийся по рельсам, в одной плоскости. Как видит, так и лепит. Какое право я имею покушаться на ее виденье тем, что слеплю три недостающие плоскости, дно и прибавлю еще два колеса? Я сломаю ее работу. Потому как то, что она делала, высказывает ее сегодняшнее пространственное восприятие. Позднее оно будет изменяться и обретать форму.
Витя А., тот самый, что принес портфель с дорогами, на перепутье между объёмом и плоскостью. Это мы и видим: милиционер (круглая скульптура) подошел к машине (машина — в рельефе, и водитель в машине — в рельефе). Мальчик уже может лепить и круглую скульптуру, и рельеф. Он свободен в выборе, как желает, так и компонует. Вот и скомпоновал — различные по форме элементы в органичное целое. Таковой прием применяли и великие скульпторы (это один из основных художественных приемов Джакомо Манцу). Ребенок пришел к нему самостоятельно. Он же, Витя, сконструировал из пластмассовых шестеренок мозаики мотоцикл с коляской и посадил в него пластилиновых людей.
Инночка все, что ни слепит, заворачивает в фантики.
— Так же ничего не видно, — говорю ей.
— Но тепло, — отвечает Инночка.
Она желает поскорее стать мамой и дабы у нее было шестеро детей. Она всех на ночь будет укрывать одеялками и, как ее мама, подтыкать одеялки под пятки.
Закутывание малышей, утят, котят, которых она в изобилии лепит, не замуровывание, а «дабы было тепло». Не зная мотива, можно было бы трактовать Иннины работы как рвение к замкнутости. Видя итог и не осознавая процесса, мы довольно часто ошибаемся.
Осуществленное рвение Инночки всех обогреть и утеплить ответственнее самих скульптур, как бы красивы они ни были.
Для непосвященных ее работы — конфеты в обертках, а для нас с ней — знак тепла и материнской заботы.
Это принципиально важно осознать. Тогда вместо пособий по лепке важных авторов, говорящих, как научить ребенка катать морковку, мы обратимся к книгам о сущности детского мировосприятия, соответственно, и творчества. Спрос рождает предложение. И такие книги наконец будут написаны.
Если бы новорожденный ребенок умел сказать, он бы поведал нам что-то такое, что опрокинуло бы отечественное нынешнее представление о человеке. Но младенец не может сказать. Он подает нам символы, и мы можем постараться посредством этих знаков пробраться в тайны природы.
Работы детей — это также собственного рода символы, и они еще неотторжимы от субъекта. Продукты творчества не отстранены от личности ребенка-творца. До тех пор пока мы не поменяем подхода к самой сущности детского творчества, мы ничего не осознаем в нем. Соответственно, и в детях.
Тандырная лепешка!
