В развитии партизанства нам встретилась фигура генерала Салана как показательное, симптоматическое явление последней стадии. В данной фигуре видятся и пересекаются воздействия и опыты войны регулярных армий, колониальной войны, партизанской борьбы и гражданской войны. Салан до конца продумал все эти испытания, следуя неизбежной логике ветхого тезиса, что партизана возможно побороть лишь партизанским образом. Это он последовательно делал, не только с мужеством воина, но и с точностью офицера генштаба и пунктуальностью технократа. Результатом было то, что он сам превратился в партизана и, в итоге, провозгласил гражданскую войну своим собственным своим правительством и верховным главнокомандующим.
Что есть внутренним средоточием таковой судьбы? Основной защитник Салана, Maitre Tixier-Vignancourt, в собственной громадной последней речи перед судом от 23 мая 1962 года отыскал формулировку, в которой содержится ответ на отечественный вопрос. Он подмечает о деятельности Салана как шефа OAS: я обязан констатировать, что ветхий воинствующий коммунист, если бы он вместо главного армейского шефа стоял во главе организации, предпринял бы иные действия, чем генерал Салан (S. 530 отчёта о ходе). Тем самым предугадан решающий пункт: опытный революционер делал бы это в противном случае. Он занимал бы иную позицию, чем Салан не только применительно к заинтересованному третьему лицу.
Развитие теории партизана от Клаузевица через Ленина к Мао двигалось вперёд путём диалектики регулярного и нерегулярного, профессионального революционера и кадрового офицера. При помощи теории психотерапевтической войны, которую французские офицеры – ветераны в Индокитае — переняли от Мао, развитие не возвращалось в роде ricorso к началу и к истокам. Тут нет никакого возврата к началу. Партизан может надеть униформу и превратиться в хорошего регулярного бойца, кроме того в особенно храброго регулярного бойца, возможно, подобно тому, как о браконьере говорят, что он представляет собой особенно умелого лесного сторожа. Но всё это помыслено абстрактно. Переработка учения Мао теми французскими кадровыми офицерами на деле содержит в себе что-то абстрактное и, как это в один раз было сообщено на протяжении процесса над Саланом, имеет что-то от esprit geometrique.
Партизан способен легко превратиться в хорошего носителя униформы; наоборот, для хорошего кадрового офицера униформа — это что-то большее, чем костюм. Регулярное может стать институциональной профессией, нерегулярное не имеет возможности. Кадровый офицер способен превратиться в великого основателя ордена, как святой Игнатий Лойола. Превращение в до- либо субтрадиционное свидетельствует что-то иное. В темноте возможно провалиться сквозь землю, но перевоплотить темноту в район военных действий, исходя из которого прошлая арена империи разрушается и вынимается из сети громадная сцена официальной публичности, — этого не организуешь с технократической интеллигенцией. Ахеронт нереально просчитать заблаговременно и он направляться не каждому заклинанию, пускай оно исходит от таковой умной головы и пускай она находится в таковой отчаянной ситуации.
В отечественную задачу не входит высчитывать, что вычисляли культурные и умелые армейские времён путча в Алжире апреля 1961 года и организаторы OAS ссылаясь на кое-какие для них очень естественные конкретные вопросы, в особенности относительно действия терактов против цивилизованного европейского населения либо довольно выше упоминавшегося заинтересованного третьего. Уже данный последний вопрос достаточно многозначителен как вопрос. Мы напомнили о том, что партизан испытывает недостаток в легитимации, если он желает держаться в сфере политического и не желает упасть в сферу криминального. Вопрос не ограничивается некоторыми ставшими сейчас простыми недорогими и несерьёзными антитезами легитимности и легальности. Потому что легальность оказывается как раз в этом случае самой сильной законностью – тем, чем она первоначально фактически была для республиканца, в частности рациональной, прогрессивной, единственно современной, одним словом: высшей формой самой легитимности.
Я не желал бы повторять то, что я уже больше тридцати лет назад сообщил на эту всё ещё актуальную тему. Ссылка на это принадлежит к познанию обстановки республиканского генерала Салана в 1958/61 годах. Французская республика это режим господства закона; это её фундамент, в то время, когда её нереально уничтожить противопоставлением права и закона и отличием права как более высокой инстанции. Как юстиция, так и армия стоят выше закона. Имеется республиканская легальность, и именно это есть в республике единственной формой легитимности. Всё другое есть для настоящего республиканца враждебным республике софизмом. Представитель публичного обвинения на ходе Салана соответственно этому имел несложную и ясную позицию; он всё опять и опять ссылался на «суверенитет закона», что остаётся превосходящим любую другую мыслимую инстанцию либо норму. Если сравнивать с этим суверенитетом закона не существует суверенитета права. Он превращает нерегулярность партизана в смертельную нелегальность.
Салан вопреки этому не имел другого довода чем указание на то, что и он сам 15 мая 1958 года содействовал генералу de Gaulle в достижении власти [и в борьбе] против тогдашнего легального правительства, что он тогда был обязан перед собственной совестью, своим Pairs, своим отечеством и перед Всевышним и сейчас, в первой половине 60-ых годов двадцатого века, видит себя одураченным во всём том, что в мае 1958 года было провозглашено и обещано как святое (отчёт о ходе, S. 85). Он ссылался на нацию в противоположность стране, на более большой вид легитимности в противоположность легальности. И генерал de Gaulle раньше довольно часто сказал о классической и национальной легитимности и противопоставлял их республиканской легальности. Это изменилось с наступлением мая 1958 года. И тот факт, что его личная легальность стала несомненной лишь со времени референдума сентября 1958 года, ничего не поменяла в том, что он самое позднее с того сентября 1958 года имел на собственной стороне республиканскую легальность и Салан видел себя вынужденным, занимать вызывающую большие сомнения для воина позицию, ссылаться вопреки регулярности на нерегулярность и превращать регулярную армию в партизанскую организацию.
Но нерегулярность сама по себе ничего не конституирует. Она делается легко нелегальностью. Но сейчас неоспорим кризис закона и тем самым кризис легальности. Хорошее понятие закона, одно сохранение которого способно держать республиканскую легальность, ставится под вопрос мероприятием и планом. В Германии ссылка на право в противоположность закону и у самих юристов стала само собой разумеющимся делом, которое чуть ли ещё привлекает внимание . И не-юристы сейчас говорят неизменно легко легитимно ( а не легально), если они желают заявить, что они правы. Но случай Салана говорит о том, что в современном стране кроме того сама подвергнутая сомнению легальность посильнее чем любой другой вид права. Это разъясняется децизионистской силой страны и его превращением права в закон. Тут нам нет потребности углубляться в данный вопрос.51 Возможно всё это совсем изменится, в то время, когда государство в один раз «отомрёт». До тех пор пока что легальность есть неотразимым функциональным модусом каждой современной, национальной армии. Легальное правительство решает, кто есть неприятелем, против которого обязана бороться армия. Тот, кто берётся определять то, кто неприятель, притязает на собственную, новую легальность, если он не хочет присоединяться к определению неприятеля прошлым легальным правлением.
2.4 Легитимность vs легальность — Андрей Мельвиль
