Злобин Володя: другие произведения.
| Начало формы Финиш формы |
| Володя Злобин В то время, когда мы были на войне Прощались туго: завязшие руки никак не желали разжиматься. Валера инстинктивно тянул товарища с вокзала, от весов, жирных голубей и хороших расставаний. Вот-вот рука должна была поддаться, и Валера увёл бы приятеля подальше от запряжённого электричеством поезда. Машина недовольно всхрапывала: она, как и тлеющая в соседней стране война, не желала ожидать. Не желал ожидать и приятель Валеры. Он молчаливо тянул сигарету за сигаретой. Не чтобы сбить мандраж, а по причине того, что нравилось бить спичкой по чиркашу, похожему на густую брежневскую бровь, а позже зажимать огонёк в кулаке. Юноша пожёвывал белый дым бледными, как словно бы уже омертвевшими губами. Может, не желал отвечать на просьбы Валерки либо желал насмолиться ещё до окопов, где, как мы знаем, третий не прикуривает. Да третьего и не было — не считать же им осоловелую, пучеглазую проводницу, лениво проверившую билет; попутчика, уже развернувшего на столике копчёную курицу; и прилепившееся к тронувшемуся окну испуганное Валеркино лицо. В то время, когда поезд вылез из-под вокзальной крыши, Валера чуть было не закричал во целый голос, что его приятель уехал на войну. Обязан же был об этом знать хоть кто-нибудь, не считая него! Люди как ни в чём не бывало сновали по перрону. Их стремительная поступь подбрасывала вверх голубей, и толстым, мятным, не выспавшимся лицам, почему-то был равнодушен тот факт, что на их глазах юный человек вот так и отправился сражаться. Оттого Валере срочно захотелось поведать людям о друг, дабы, не дай Всевышний, с ним ничего не произошло. Но поведать было некому — менты сонно скучали у золотых ворот металлоискателя; контролёру в автобусе потребовались не звонкие фразы, а монета; и на лавочке недалеко от дома как назло не было телепатов: бабушкам и сказать ничего бы не было нужно. Лишь матери, механически налившей суп, юноша негромко, больше для самого себя сообщил: — Как же это отвратительно — провожать приятеля. — Куда? — без особенного интереса задала вопрос дама. — На войну. Валера сообщил это легко, без пафоса, неохотно произвести чувство. Было только стыдно держать в себе чужой поступок, что так очень сильно контрастировал с дымящимся борщом в тарелке. — На какую войну? — задала вопрос мать. — Обычную. Дальше пояснять что-либо было легко горько. И без того признание привело к опустошению. Позвало что-то ещё, но вставшую со дна желудка муть осознавать не хотелось. В горле запершило не только из-за собственной нерешительности, но от страха за приятеля заболело что-то большее, чем легко отдельный член. Валера почувствовал себя не суммой эмоций, а цельным гештальтом, где идея думалась и переживалась не по частям и отдельности, а вся и сходу. Тем самым думалось Валере легко и об одном: товарищ уехал на войну, а он только на свою квартиру. Через размышления Валера пролистывал ленту новостей. Те, кто воевал на виртуальных фронтах, смотрелись сейчас всего лишь ничтожествами. Так как никто не мешал им вложить в портфель старое, ещё юношеское камуфло, да бережно, пряча огонёк в кулаке, докурить на вокзале. Бросился в глаза громадное, сочувственное сообщение, где юный человек, очевидно милитаристски настроенный, сокрушался о смерти привычного на войне. От известия в полной мере очевидно обожгло морозом. Представилось, что и его, Валеры, товарищ совершенно верно кроме этого может сгинуть на фронте. И всё, что от него останется — это вот такое вот памятное сообщение. Ну хоть что-то. Но юноша внимательнее прочёл запись и осознал, что всё знакомство автора с погибшим заключалась в нескольких комментариях, покинутых кроме того не в жизни, а на каком-то тематическом форуме. И не смотря на то, что скорбящего с погибшим связывало только пара битов электронного кода, создатель сокрушался так, словно бы фугасным разрывом накрыло его отца либо брата. — Мерзко, — подумалось Валере. Особенно отвратительно смотрелась необходимая приписка: Я практически не знал его…, но, в сердцах продолжил Валера: так хочется и мне какой-нибудь пользы от чужой смерти!. Если не знал, то для чего по большому счету расчехлил клавиатуру? Для чего? Я! Я, это я написал! Смотрите, я!. Так что ли? Но для чего? Дабы распознать собственную, родную привязанность к войне? В случае если мухи слетаются на запах дерьма, то люди на запах мертвечины. Ублюдки! Вам же плевать на память очередного погибшего, основное преобразовать разложившееся тело в лайки. Мигом околознакомый делается ближайшим втором, а раз пожатая рука преобразовывается в вековую дружбу. Свеженький труп весьма бы удивился из ниоткуда взявшимся приятелям! О, они точно знали его очень хорошо, были его крестниками, сыновьями, шуринами, тестями, заплаткой на жопе… эти виртуальные плакальщики знали всех, приходились двоюродными дядьями каждому мужику, ложившемуся в сладкий чернозём. Злость охватила Валеру. Он знал собственного товарища взаправду, по-настоящему, много-много лет. Он вправду послал на войну часть себя, в то время как все эти бесы по большому счету не были к ней причастны. Именно он, а не они, испытывал тяжёлую скорбь. Валера скоро набросал едкий, оскорбительный ответ, где бичевал позёрство. За неприятную правду юноши скоро послали в тёмный перечень. Утром Валера перепутал будильник с весточкой от товарища. Тот условился при возможности информировать обстановку. Валера же договорился держать сообщение с его родителями, каковые полагали, что сын отправился в экспедицию. Договорился так, на каждый случай. В случае если что-либо произойдёт. Меньше всего на свете юный человек желал сказать кому-то скорбную новость. Как раз скорбную. А вот поделиться наболевшим, в особенности по окончании вчерашних виртуальных баталий, стало насущным делом. В итоге, возможно вместе с беседой из сердца наконец выйдет ледяная заноза. Юноши в компании курили. Делали они это по дворовому, как бы гордясь, взрослея с каждой затяжкой, отчего смотрелись легко нелепо. Но, местным нравилось. Они были белобрысы, в далеком прошлом привычны и целый вечер обсуждали никчёмные вещи. Валера наблюдал, как темень раскуривает сигаретные звёздочки и тосковал по товарищу, что бы ни при каких обстоятельствах не стал говорить звучно, вызывающе, похваляясь мелочью наподобие автомобиля. Захотелось поделиться самым ответственным, тем, что ещё с вокзала забродило в. Валера, дождавшись паузы, заговорил. Он не без скрытой гордости поведал о друг, укатившем на войну, о том, что ему до сих пор вследствие этого стыдно. Так как и ему, как настоящему приятелю, также стоило сесть на тот чёртов поезд. Валера сказал большое количество, освобождая лёгкие для воздуха, и притихшие девчонки пододвигались к нему всё ближе. Рассказчик внезапно понял, что ему нравится говорить о товарище. Нравилось вспоминать, как дрались в школе и как позже выгораживали друг друга перед директрисой; как трудились целое лето на клубничных плантациях, дабы отправиться на несколько дней к морю… А ведь ещё были истории про неспециализированную даму, крапиву и похищенного из библиотеки Селина! Неспешно Валера сбился на жалостливый шёпот от которого всё отчётливее веяло алкоголем. В горле не хватало слов, как словно бы оторвали кадык. Юноша, выдохшись, остался совсем один. Нежданно Валера почувствовал, что его утешительно приобняла женщина, а сердобольный пацанчик внес предложение ему сигарету. Валера не курил. Шли дни, а телефон молчал. Валера по инерции ещё дёргался, в то время, когда экран озарялся светом, но товарищ так и не позвонил. Напряжение неспешно притуплялось, пока не свернулось в тугой шарик, пульсирующий в голове. Это больше не вызывало особенной тревоги. Скорее, надоедало вредной мыслью, заставляло думать о войне, в то время как необходимо было сосредоточиться на в полной мере обыденных вещах. Томление обернулось головной болью, сделавшей Валеру раздражительным и грубоватым. Он всё чаще думал о приятеле не как о человеке, а как о причине собственного беспокойства. И чего ему дома не сиделось? Он что, желал продемонстрировать, что лучше остальных? Храбрее, честнее, порядочней? Он хороший, а я, значит, трус, гречкосей? И из-за чего он кроме того не внес предложение мне отправиться вместе с ним? Знал, что откажусь? Да-да… просто не желал ставить меня в неловкое положение… получается, не имел возможности представить, что я забери, да соглашусь? Другими словами намекает, что знает меня как облупленного… Считает, что может легко поставить меня в подчинительное положение. Я так как отказался бы не по причине того, что струсил, а по причине того, что не желаю. В силу собственных имманентных обстоятельств. И я не обязан сидеть и ожидать от него весточки. У меня что, нет собственной жизни? Навечно к нему привязан? Это был его выбор, вот пускай сам за себя и отвечает, а я не буду всегда дёргаться. Нет, отныне только спокойствие! — Что, нет вестей от твоего приятеля? — задавали вопросы участливо во дворе. Тогда Валера безразлично отмахивался: — Не-а. — Да всё будет прекрасно, — подбодрял собеседник, — вряд ли с твоим корешом что произошло. — В смысле, — непонимающе протянул Валера, — а что с ним имело возможность произойти? — Ну ты типа не поразмысли, но, эээ… всякое не редкость. Война же. Вряд ли он имел возможность умереть, но… — Да нет, — нежданно перебил Валера, — похоже, что имел возможность умереть. Идея пронзила Валеру сладкой иголочкой. А что… нет, вы лишь представьте, что… в случае если его товарищ и в самом деле погиб!? Так как тогда получается, что у него завёлся мёртвый приятель. Настоящий русский мёртвый! Это так как круче, чем живой друг из крови и плоти. Мёртвый застыл в одной точке, пригвоздил собственной смертью память к одному-единственному дню. Он расширился до целой судьбы, да и по большому счету обусловил целый прошлый жизненный путь. В то время, когда думаешь о мёртвых, то точкой их рождения воспринимается именно таки сутки смерти. Он как бы живёт время обратно: от искалеченного трупа до детских воспоминаний. Как же больно и приторно их воображать! Они так прекрасно ложатся на язычок, по причине того, что принадлежат к ушедшему в другой мир. Их уже нельзя дополнить либо опровергнуть, только раз за разом жить в имеющейся полноте. Мёртвый не возразит, не опровергнет, не исправит неточности — и Валера это нежданно осознал. — Ты чё, — удивился собеседник, — думаешь, он… того? — А ты сам посуди, — неуверенно начал Валерка, — на сообщение он со мной весьма долго не выходит, не смотря на то, что давал слово. Новобранец, практически ничего не может… да и битвы именно весьма жаркие. Что я могу тут думать? Лишь то, что он погиб. Как же я об этом родителям его поведаю? — Не хорони мальчика раньше времени! Но Валера в мыслях уже закопал тело. Первой новость он сказал матери. До тех пор пока — собственной. Та взглянула удивлённо, практически неуважительно и вместо того, дабы присесть на стул, покорно сложив руки на коленях, кратко сцедила: Дурак. И это было не про сгинувшего товарища, а про кажущееся равнодушным Валеркино лицо. Точным материнским инстинктом дама определила, что её сын вовсе не скорбит о погибшем, а ищет в этом шкурный интерес. По окончании Валера начал действовать осмотрительнее. Он уже не бил известием в лоб, выдавливая из человека чувства, а как охотник заходил издали. Валера невзначай сводил разговор к войне, после этого становился немногословным, сосредоточенным, дабы не самому вскрыть карты, а дабы это сделали за него. И лишь тогда, как бы с неохотой, Валера говорил заготовленную историю про лучшего приятеля, сгинувшего на соседской войне. Эффект всегда был различным. Кто-то только сочувственно кивал, но были и те, кто в полной мере честно пускались в долгие расспросы, отчего Валера ощущал себя звездой любой вечеринки. Ему нравилось видеть, как замолкали женские балагуры, пристыженные, что во времена, в то время, когда совсем близко погибают их ровесники, они всего лишь щупают потаскух. Дамы отлипали от бывших ухажёров, поскольку ничто не заводило их так, как рассказы о смерти. Смазливые черты заголялись и женщины напоминали самок насекомых, по окончании спаривания пожирающих собственных партнёров. А Валера, пересказывая выученную историю, всё больше был похожим настоящего ветерана военных действий. Он стал осмотрителен в словах, спокоен, выверен и болен внутривенно беззвёздной тоской. Быть может, в будущем он бы придумал себе боевое прошлое, но текущий момент в один раз порвал звонок телефона. Сначала, услышав как словно бы привычный голос, Валера очень сильно перетрухал. Он поразмыслил, что с того света звонит сгинувший товарищ. Очевидно, он выжил, и сейчас желает поболтать с лучшим втором, возвратиться обратно в радостные дворовые компании, каковые уже не раз выпили за его упокой. Лишь бы это был не он! Сантехник, террористы, патологоанатом из морга! Любой желающий! К счастью, звонил только папа покойника. — Валерка, здравствуй, — сказал он, — слушай, тут в то время, когда сын мой уезжал в экспедицию, он заявил, что будет с тобой общаться. Он тебе звонил? — Не-а, — тихо сказал Валера. — Да? — мужчина замялся, — вот и мне не звонит. Продолжительно уже, нервничать начинаем. Пологали, что ты знаешь. Ну, раз так… Валера нежданно испытал сильное возбуждение, исходя из этого практически выкрикнул в трубку: — Подождите! — Что? — с надеждой задал вопрос чужой отец. — Я… знаю. Знаю, что с вашим сыном. — ПРАВДА!? Около кисти свернулся электрический угорь. Трубка задрожала, в то время, когда Валеру забил ласковый тик: — Нам нужно с вами встретиться и поболтать. Говорили на балконе. Громадном, просторном, откуда легко возможно было шагнуть в новый мир. Валера побаивался, что мужчина так и сделает, но то ли возрастная грузность, то ли тактичный тон разрешили обойтись без эксцессов. По дороге Валера выстроил диалог с хитроумными контрфорсами, бельведерами, каскадами, но столь узкой игры не пригодилось. Батя без звучно выслушал мало сбивчивого Валеру и только задал вопрос: — Думаешь — погиб? Весьма хотелось сообщить окончательное да, но было нужно быть честным: — Весьма возможно. Папа всё-таки пошатнулся, но устоял, вцепившись руками в перила. Валера не смог выдавить слова помощи — тело и без того раздувало от подленькой гордости. Не каждый день приносишь весть о смерти сына взрослому мужчине. Валера не ощущал особенных угрызений совести. Он полагал, что будущее товарища принадлежала отныне не ему самому, а по окончании смерти была делегирована Валере. Он ощущал себя гоголевским приказчиком, распределителем душевного капитала. Он знал, как лучше преподнести вложение, каких процентов с него ожидать и как им возможно обеспечить собственное душевное равновесие. Шутка ли — приятеля на войне убили. Мужчина внес предложение закурить, и не смотря на то, что Валера ни при каких обстоятельствах не дымил, но с признательностью принял сигарету. Ему хотелось продолжительнее постоять рядом с чужим горем, насладиться эмоцией сопричастности, сделать что-нибудь ободряющее, древнее, помогающее жёстким мужчинам волноваться невзгоды. Лишь вот Валера не знал, что именно необходимо сделать. Исходя из этого он закурил. Кроме того не закашлялся, как это в большинстве случаев показывают в фильмах. Курить выяснилось нехитрой наукой, а чуть погодя Валера обучился кроме того прятать огонёк в кулаке. Папа, покосившись, тихо сказал: — Мой сын также так курил, дабы я не видел. Я его по началу ругал, знаю же, что не хорошо. Научил, идиот! Эх… да пускай хоть пачку в сутки высасывал бы, но только бы живой! Это уже был перебор. Валера возвратился к себе понурым, пристыженным, совершенно верно пойманным с поличным. Он вовсе не желал наживаться на придуманный им же трагедии, но события сами располагали к рыночным отношениям. Да и как возможно было не говорить, как возможно было что-то утаить, в случае если любой человек пищал от счастья, в то время, когда слышал по телевизору разрыв боеприпаса? Но людям хотелось не обезличенных информационных сводок, а интимных свидетельств с мест. Дюжина убитых в сети не приводили в священный трепет, как всего одна, но пересказанная на ушко смерть. Так как те, о ком составлены сводки, утратили собственное очарование. Они публичны, откомментированы, засмотрены до дыр, в то время как труп в тет-а-тет и пахнет по-второму. Крайне важно определить подробности, как бывшее тело жило, что делало, кого обожало. Как словно бы по окончании убийства возможно было подобрать и положить себе в карман оставшийся без присмотра дух. А вдруг вложить его в стеклянный шар, где, как на Рождество, будет идти снег, то этим фокусом возможно кроме того получать себе на судьбу. Ночью приснилось, что товарищ жив. У него разрядился телефон, в том направлении попал осколок, он его утратил либо просто не мог выйти на сообщение — не имеет значение. Он был жив и Валере захотелось провалиться под почву. Депрессия, поглотившая его, как прибой, не имела возможность являться оправданием. Да хуже всего, что друг и не потребовал никаких оправданий. Он негромко наблюдал на Валеру и прятал в тёмном земляном кулаке огонёк сигареты. Валеру обуял кошмар. Что в случае если приятель отправится, да поведает всем, что он жив, а убил его не снайпер, не визжащая мина, а всего лишь привычный пустобрех Валерка. Убил бахвальством, задавил добровольца собственной хиленькой душонкой, которой так не добывало значимости. В беспамятстве Валера повалился на колени, начал плакать и готов был признать все собственные неточности. Более того, он радостен был сам погибнуть, кричал, что также отправится на войну, что они будут совместно жить и сражаться, пускай лишь приятель молчит, пускай никому не говорит, что не погиб. Из кошмара Валеру оторвал звонок телефона: — Дх-а? — горло пересохло. — Здрасте, — раздался в трубке незнакомый мужской голос, — с кем имею честь? — С Валерой… — Валера? — голос помолчал, — это прекрасно. Ты вот на данный момент послушай и не перебивай. В общем, тут такое дело, Валера… погиб твой товарищ. Война всё-таки. Он покинул твой номер телефона, приятель говорит, все дела. Сообщите в случае если что. Ты, Валера, это… само собой разумеется, приятель, но нам необходимы координаты его своих родителей. Денег вышлем и тело также нужно выслать. Поможем другими словами. Ну так как, скинешь координаты? — Координаты? — отупело переспросил Валера. — Типа того. — Да… да, само собой разумеется, прекрасно. Лишь у него не родители. У него папа. Один. — Мда. Не очень приятно. Ну что же, всё равняется ожидаем, — прогудела трубка. В то время, когда раздались маленькие гудки, Валера лихорадочно улыбнулся. Упруго подскочив с постели он мигом натянул брюки. От мучивших его опасений не осталось и следа. Ощущая немыслимое облегчение Валера начал искать необходимый номер телефона. |
|
Начало формы Оценка: 7.71*14 Ваша оценка: Финиш формы |
В то время, когда МЫ БЫЛИ НА ВОЙНЕ (КАЗАЧЬЯ)
