Отечественный взвод форсировал по мелководью речку Вислоку, выбил из древней панской усадьбы нацистов и закрепился на задах ее, за ветхим запущенным парком. /////////
По ту и по другую сторону головной аллеи парка, обсаженной серебристыми тополями вперемежку с ореховыми деревьями и ясенями, находились богини и всевозможные боги из мрамора и белого гипса, и в то время, когда мы трясли ореховые деревья либо колотили прикладами по стволам — орехи ударялись о каменные головы, обнаженные плечи, и спелые, со не сильный скорлупой плоды раскалывались…
Нам было прекрасно в этом парке, нам тут нравилось.///////
В усадьбе мы скоро отъелись, выпарили вшей, постирали брюки, гимнастерки, одним словом, обжились, как дома, и начали искать занятия. И нашли их. Пожилой связист, мой напарник, чинил в конюшне хомуты и сбрую. Бронебойщик стеклил окна в пристройке, где обитала дворня. Начальник отделения ефрейтор Васюков приладился в подвале гнать самогонку из фруктовой падалицы, ходил навеселе. А младший лейтенант, отечественный взводный, вечерами играл на рояле в панском доме непонятную музыку.
//////«Рахманинова игрался», — сообщил нам один узбек из пополнения./////
При обстреле усадьбы пострадали не только деревья и дом, но и всевышние с богинями. Особенно досталось одной богине. Она стояла в углублении парка, над каменной беседкой, увитой плющом. Среди беседки был фонтанчик, и в нем росли лилии, плавали пестрые рыбки. Но что-то повредилось в фонтанчике, вода прекратила течь, лилии сжались, листья завяли, и рыбки погибли без воды, стали гнить и вонять.
Беззрачными глазами смотрела белая богиня на ржавеющий фонтанчик, стыдливо закрывая грех тонкопалою рукою. Она уже вся была издолблена осколками, а грудь одну у нее отшибло. Под грудью обнажились проволока и серое пятно, которая от сырости начала ржаветь. Богиня казалась раненной в живое тело, и ровно бы сочилась из нее кровь.
Узбек, прибывший с пополнением, был только наполовину узбеком. Он свободно владел русским-языком, по причине того, что мать у него была русская, а папа узбек. Узбек данный по фамилии Абдрашитов в свободное от дежурства время все ходил по аллее, все наблюдал на побитых богинь и богов. Глаза его, и без того задумчивые, покрывались мглистою тоской.
Особенно подолгу тосковал он у той богини, что склонилась над фонтанчиком, и смотрел, смотрел на нее, Венерой именовал, дамой радости и любви именовал и просматривал стихи какие-то на азиатском языках и русском.
Словом, чокнутый какой-то узбек в пехоту затесался, мы смеялись над ним, подтрунивали по-солдатски солоно, в противном случае и грязно.Абдрашитов нормально и скорбно относился к нашим словам, только покачивал головой, не то осуждая нас, не то нам сочувствуя.
По окопам прошел слух, словно бы Абдрашитов принялся ремонтировать скульптуру над фонтаном. Ходили удостовериться — действительно, ползает на карачках Абдрашитов, собирает гипсовые осколки, очищает их от грязи носовым платком и на столике в беседке подбирает один к одному.
Удивились воины и примолкли. Только ефрейтор Васюков ругался: «С этими фокусниками навоюешь!..»
////Три дня мы не видели Абдрашитова. Стреляли в эти дни нацисты большое количество, тревожно было на передовой…
Бегая по нитке связи, я неоднократно подмечал копающегося в парке Абдрашитова. Мелкий, с неумело обернутыми обмотками, он целый уж был в гипсе и глине, исхудал и почернел совсем и на мое бойкое «салям алейкум!», негромко и виновато радуясь, отвечал: «Здравствуйте!» Я задавал вопросы его, ел ли он. Абдрашитов таращил тёмные отсутствующие глазки: «Что вы сообщили?» Я сказал, дабы он хоть скрывался при обстреле — убьют так как, а он отрешенно, с не хорошо скрытой досадой ронял: «Какое это имеет значение!»
Позже к Абдрашитову присоединился хромой поляк в мятой шляпе, из-под которой выбивались седые волосы. Он был с серыми запавшими щеками и также с высоко закрученными обмотками. Ходил поляк, опираясь на суковатую ореховую палку, и что-то звучно и со злобой сказал Абдрашитову, тыкая данной палкой в нагих подбитых богинь.
////Богиню над фонтаном поляк и Абдрашитов починили. Замазали раны на ней нечистым гипсом, собрали грудь… Богиня сделалась некрасива, и ровно бы бескровные жилы на ней выступили, она нисколько не повеселела. Все так же скорбно склонялась богиня в заплатах над замолкшим фонтаном, в котором догнивали рыбки и чернели осклизлые лилии.
Немцы что-то пронюхали по поводу отечественного наступления и поливали передовую изо всего, что у них было в распоряжении.
////Комвзвода приказал мне сматывать сообщение и с катушкой да телефонным аппаратом следовать за ними в наступление.//// Мчались боеприпасы нужно мною с разноголосыми криками, свистом и курлыканьем. ///Я как бежал с катушкой на шее, так и споткнулся, и мысли мои оборвались: богиня Венера стояла без головы, и руки у нее были оторваны, только осталась ладошка, которой она закрывала стыд, а около забросанного почвой фонтана валялись поляк и Абдрашитов, засыпанные белыми пылью и осколками гипса. Оба они были убиты. Это перед утром обеспокоенные тишиной немцы делали артналет на передовую и довольно много снарядов по парку выпустили.
Поляк, установил я, ранен первенствовал — у него еще в пальцах не высох и не рассыпался кусочек гипса. Абдрашитов пробовал стянуть поляка в бассейн, под фонтанчик, но опоздал этого сделать — их накрыло еще раз, и успокоились они оба.
Лежало на боку ведерко, и вывалилось из него серое тесто гипса, валялась отбитая голова богини и одним беззрачным оком наблюдала в небо, крича пробитым ниже носа кривым отверстием. Стояла изувеченная, обезображенная богиня Венера. А у ног ее, в луже крови, лежали два человека — коммунистический воин и седовласый польский гражданин, пробовавшие исцелить побитую красоту.
КАК ЛЕЧИЛИ ОТ НИМФОМАНИИ В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ