Я заявил, что понятия митридатизации и гормезиса были «протоантихрупкими», предварительными концепциями: они кроме того чуть наивны, и мы должны будем уточнить, кроме того переосмыслить их, дабы заметить сложную совокупность как целое. Гормезис – это метафора; антихрупкость – это феномен.
Во-первых, митридатизация и гормезис – это всего лишь весьма не сильный формы антихрупкости, при которых выигрыш от переменчивости, случайности либо вреда ограничен, а по окончании превышения конкретной дозы действия нужный эффект исчезает, уступая место собственной противоположности. Гормезис обожает только самую чуточку хаоса, правильнее, для него нужен только маленький хаос. Эти явления занимательны в основном вследствие того что отказ от них чреват ухудшением здоровья, чего мы интуитивно не понимаем – отечественный разум не имеет возможности понять сложные реакции тела (мы думаем линейно, а тут реакция нелинейна и зависит от дозы). Отечественному линейному интеллекту не нравятся нюансы, и он сводит данные до двоичного ответа: «вредно» либо «полезно».
Во-вторых, и это основное не сильный место упомянутых явлений, они предлагают нам посмотреть на тело снаружи и разглядывать его как что-то цельное, тогда как на деле все возможно мало сложнее.
Имеется более сильная разновидность антихрупкости, которая связана с эволюцией и хорошая от гормезиса, – хорошая так, что ее возможно назвать противоположностью гормезиса. Снаружи она напоминает гормезис – «закаливание вредом», но лишь снаружи. Изнутри все выглядит по-второму. Эта разновидность антихрупкости – эволюционная, и действует она на информационном уровне, где информация – это гены. В отличие от гормезиса, тут отдельный компонент в ответ на стресс не делается посильнее – он умирает. Наряду с этим он дает преимущество вторым компонентам, и те выживают, сохраняя качества, каковые улучшают целое, что и ведет к модификациям, каковые в научном разделе и учебниках The New York Times, выходящем по вторникам, именуются туманным термином «эволюция». Антихрупкость в этом случае появляется не у организмов, каковые по природе не сильный, а у генетического кода, что переживает их смерть. Код не заботится о благополучии отдельного организма – напротив, он выживает, уничтожая очень многое около себя. Роберт Триверс[25]выразил идею организма и конкуренции гена в собственной теории «эгоистичного гена».
Самый интересный нюанс эволюции содержится в следующем: она трудится лишь вследствие того что совокупность антихрупка ; ей нравятся стрессоры, случайности, хаос и неопределённость, и не смотря на то, что отдельные организмы относительно хрупки, при шоке геном пользуется случаем, дабы стать более приспособленным к окружающей среде.
Отсюда ясно, что отношения между отдельными организмами и природой возможно назвать напряженными.
Все живое в природе имеет ограниченный срок существования и в один раз умирает – кроме того Мафусаил жил меньше тысячи лет. Но то, что умирает, в течение судьбы создаёт потомство с генетическим кодом, так или иначе унаследованным от родителя, причем информация в генах переписывается. Генетическая информация Мафусаила не провалилась сквозь землю, ее воплощения так же, как и прежде существуют в Дамаске, Иерусалиме и, конечно же, в нью-йоркском Бруклине. Природа перестает вычислять биологические объекты нужными по окончании того, как их репродуктивные свойства исчерпаны (не считая, возможно, особенных случаев, в то время, когда животные живут группами: у людей и слонов бабушки оказывают помощь родителям заботиться о потомстве). Она предпочитает продолжать игру на информационном уровне – на уровне генетического кода. Организмы должны умирать, дабы природа – беспринципная, бессердечная и эгоистичная – оставалась антихрупкой.
В порядке мысленного опыта вообразите бессмертный организм, таковой, у которого нет конечного «срока эксплуатации». Дабы выжить, он должен быть всецело приспособленным ко всем случайным событиям, каковые смогут случиться в окружающей среде, ко всем будущим случайным событиям. Но у таких событий имеется одно ужасное свойство – они, по-любому, случайны. Они не оповещают организм о собственном наступлении заблаговременно и не разрешают ему готовиться и приспособиться так, дабы пережить шок. Бессмертному организму нужна предварительная адаптация к таким событиям. В то время, когда происходит что-то случайное, реагировать через чур поздно, значит, организм должен быть готов испытать шок – либо умереть. Мы видели, что отечественные тела реагируют на стресс с маленьким «запасом», но этого очень не хватает; посмотреть в будущее они все равно не смогут. Они смогут готовиться к следующей войне, но не к тому, дабы победить ее. Ретроспективная адаптация, какой бы стремительной она ни была, постоянно будет чуть запаздывать[26].
Так, дабы удовлетворять условиям бессмертия, организмы должны мочь совершенно верно предвещать сколь угодно случайное будущее – каждая приблизительность тут недопустима. Но природа разрешает организмам жить один раз, с модификациями в каждом новом поколении, и не испытывает недостаток в том, дабы предвещать будущие условия; ей хватает очень туманного представления о том, в каком направлении организмам направляться развиваться. А также в таком туманном представлении нет необходимости. На любое случайное событие найдется собственный антидот в форме экологической вариации. Природа меняет сама себя на каждом шагу и любой миг модифицирует собственную стратегию.
Перенесем сообщённое на социум и экономику. Руководи природа экономикой, она не стала бы непрерывно финансировать ее компоненты, дабы те жили очень долго. У природы не было бы ни штата управленцев, ни отделов, каковые занимаются прогнозами и пробуют перехитрить будущее. Природа не разрешила бы махинаторам из бюджета и Службы управления США выполнять неточности из эпистемического чванства.
Посмотрев на историю как на сложную, подобную природе совокупность, мы заметим, что она, в точности как природа, не дает империям господствовать всегда, даже в том случае, если сверхдержавы наподобие Вавилона, Египта, Персии, нынешней Америки и Рима считают, что их могущество некуда не убежит, и обучились создавать историков, готовых поддержать эту точку зрения собственными теориями. Совокупности, подверженные непредсказуемости и – воздействию случайности, – развиваются благодаря механизму, что делает их не просто неуязвимыми: они беспринципно изобретают себя заново каждое поколение, неизменно меняя состав популяции.
Главное правило курса «Управление Тёмными лебедями»: природа (и подобная ей совокупность) обожает разнообразие среди организмов больше, чем разнообразие в раздельно забранного бессмертного организма – за исключением того, что в качестве для того чтобы бессмертного организма рассматривается сама природа, в духе восточных религий и пантеизма Спинозы либо стоицизма Хрисиппа и Эпиктета. Если вы наткнетесь на эксперта по истории цивилизаций, попытайтесь ему это втолковать.
Посмотрим сейчас, как эволюция извлекает пользу из переменчивости и случайности (в определенной дозе, само собой). Чем больше помех и шума в совокупности (до известного предела) ограждают ее от критических встрясок, каковые смогут стать обстоятельством вымирания вида, тем более ключевую роль в формировании особенностей нового поколения играется воспроизводство самых приспособленных особей и случайные мутации. Пускай особь создаёт на свет десять детенышей. В случае если среда полностью стабильна, все десять смогут дать потомство. В случае если же нестабильная среда не разрешает сделать этого пяти детенышам (вероятнее, более не сильный, чем их выжившие сестры и братья), оставшиеся экземпляры, которых эволюция вычисляет (в итоге) лучшими, дадут потомство, наряду с этим гены будут модифицированы в сторону большей приспособленности. То же самое происходит, в то время, когда потомки отличаются друг от друга благодаря нерегулярной случайной мутации (к примеру, неточности при копировании генетического кода): у лучших из них род продолжится, что увеличит степень приспособленности вида. Так эволюция обращает случайность себе на пользу двумя различными методами: случайные события и случайные мутации воздействуют на вид одинаково, обусловливая трансформации личных особенностей выживших будущих поколений.
Кроме того в то время, когда целый вид вымирает в следствии некоего непредсказуемого события, ничего ужасного не происходит: это часть игры. Эволюция работает по-прежнему: виды, каковые выжили, будучи самый приспособленными, принимают эстафету от вымерших динозавров. Эволюция не заботится о видах, она предоставляет услуги всей природе.
Но эволюция обожает случайность только до какого-либо предела[27]. В случае если произойдёт жизнь и катастрофа на планете погибнет, кроме того самые приспособленные не выживут. И в случае если случайных мутаций будет чересчур большое количество, приспособленность к среде рискует не закрепиться, кроме того напротив, в следствии новой мутации может случиться обратное: как я не устаю повторять, природа антихрупка до известного предела , не смотря на то, что предел данный большой – он разрешает совладать с великим множеством встрясок. В случае если атомное оружие сотрёт с лица земли практически всю жизнь на Земле, откуда-нибудь обязательно возьмутся крысы либо бактерии, жизнь сохранится хотя бы на дне океана – и история начнется сперва, но уже без нас и без бюджета Службы и чиновников управления США, само собой.
При гормезисе отдельный организм приобретает пользу от вреда напрямую, но эволюция трудится по-второму: отдельный организм повреждается и гибнет, а пользу из его смерти извлекают другие, выжившие организмы и сменяющие их поколения.
Дабы представить себе, как сообщества организмов, но не сами организмы, нуждаются во вреде, дабы эволюционировать (снова же, во вреде до известного предела), отыщем в памяти о феномене устойчивости бактерий к антибиотикам. Чем больше вы пробуете навредить бактериям, тем посильнее становятся выжившие – в случае если лишь вы не сумеете стереть с лица земли всю колонию разом. То же касается терапии рака: случается, что раковые клетки, пережившие облучение и токсичную химиотерапию, размножаются стремительнее и заполняют пустоты на месте более не сильный клеток.
непредсказуемость и Хаос в эволюции — Ярослав Исполатов
