Изображающая появление кремнева в стране утопии и его приятные разговоры с утопической москвичкой об истории живописи хх столетия

Серебристый звонок разбудил Кремнева.

— Слушаю!, да, это я, — послышался женский голос. — Да, приехал, разумеется, этой ночью… Ещё спит… Весьма устал, заснул не раздеваясь… Прекрасно, я позвоню.

Голос смолк, и шуршание юбок указало, что его обладательница вышла из помещения.

Кремнев приподнялся на диване и протёр в удивлении глаза. Он лежал в громадной жёлтой помещении, залитой лучами утреннего солнца. Мебель необычного и малоизвестного Алексею стиля из красного дерева с зелёно-жёлтой обивкой, жёлтые полуоткрытые занавеси окон, стол с диковинными железными устройствами окружали его. В соседнем помещении слышались лёгкие женские шаги. Скрипнула дверь, и всё смолкло.

Кремнев быстро встал на ноги, хотя дать себе отчёт в произошедшем, и скоро подошёл к окну.

На голубом небе, как суда, плыли частые осенние тучи. Рядом с ними мало ниже и совсем над почвой скользили пара аэропланов, то мелких, то громадных, диковинной формы, блеща на солнце вращающимися железными частями.

Внизу расстилался город… без сомнений, это была Москва.

Налево высилась громада кремлёвских башен, направо краснела Сухаревка, а в том месте далеко гордо возносились Кадаши.

Вид привычный уже большое количество, много лет.

Но как всё изменилось кругом. Пропали каменные громады, когда-то застилавшие горизонт, отсутствовали целые архитектурные группы, не было на своём месте дома Нирензее. Но всё кругом утопало в садах… Раскидистые купы деревьев заливали собою всё пространство практически до самого Кремля, оставляя одинокие острова архитектурных групп. Улицы-аллеи пересекали зелёное, уже желтеющее море. По ним живым потоком лились струи пешеходов, авто, экипажей. Всё дышало какой-то отчётливой свежестью, уверенной бодростью.

без сомнений, это была Москва, но Москва новая, преображённая и просветлённая.

— Неужто я сделался действующим лицом утопического романа? — вскрикнул Кремнев. — Соглашусь, достаточно глупое положение!

Дабы ориентироваться, он начал осматриваться кругом, рассчитывая отыскать какой-нибудь отправной пункт к познанию нового окружающего его мира.

— Что ожидает меня за этими стенками? Благое царство социализма, просветлённого и упрочившегося? Дикая анархия князя Петра Алексеевича? Возвратившийся капитализм? Либо, возможно, какая-нибудь новая, неизвестная ранее социальная совокупность?

Потому, что возможно было делать выводы из окна, было ясно одно: люди жили на высокой ступени благосостояния и культуры и жили сообща. Но этого было бы ещё мало, чтобы выяснить сущность окружающего.

Алексей с жадностью начал рассматривать окружавшие его вещи, но они давали очень мало.

В большинстве это были простые вещи, выделявшиеся лишь тщательностью собственной отделки, какой-то выделенной точностью и странным стилем и роскошью выполнения собственных форм, частично напоминавших русскую античность, частично орнаменты Ниневии. Словом, это был русифицированный Вавилон.

Над диваном, где проснулся Кремнев, весьма глубоким и мягким, висела громадная картина, привлёкшая его внимание. С первого взора возможно было с уверенностью заявить, что это хорошая вещь Питера Брейгеля-старшего. Та же композиция с высоким горизонтом, те же броские и драгоценные краски, те же коротенькие фигурки, но… на доске были написаны люди в цветных фраках, женщины с зонтиками, машины, и, без сомнений, сюжетом служило что-то наподобие отлёта аэропланов. Такой же темперамент носили пара репродукций, лежавших на соседнем столике.

Кремнев подошёл к громадному рабочему столу, сделанному из чего-то наподобие плотной коробки, и с надеждой начал рассматривать разбросанные по столу книги. Это были 5-й том «Практики социализма» В. Шер’а, «Ренессанс кринолина, опыт изучения современной моды», два тома Рязанова «От коммунизма к идеализму», 38-е издание мемуаров Е. Кусковой, прекрасное издание «Бронзового наездника», брошюра «О трансформации В-энергии», и наконец его рука, дрожа от беспокойства, забрала номер свежей газеты.

Нервничая, Кремнев развернул маленькой лист. На заголовке стояла дата 23 часа вечера 5 сентября 1984 года. Он перемахнул через 60 лет.

Не могло быть сомнения, что Кремнев проснулся в стране будущего, и он углубился в чтение газетного страницы.

«Крестьянство», «Прошедшая эра муниципальный культуры», «Печальной памяти национальный коллективизм»… «Это было во времена капиталистические, другими словами во времена доисторические…», «Франко-английская изолированная совокупность» — все десятки и эти фразы вторых фраз пронизывали мозг Кремнева, наполняли его душу великим и изумлением жаждой знать.

Звонок телефона прервал его размышления. В комнате рядом послышались шаги. Дверь распахнулась, и вместе с потоком солнечных лучей вошла юная женщина.

— Ax, вы уже поднялись, — радостно сообщила она. — Я проспала день назад ваш приезд.

Звонок повторился.

— Простите, это должно быть, брат волнуется о вас. Да, он уже поднялся… Не знаю, право. на данный момент спрошу. Вы говорите по-русски, господин… Чарли Мен, если не ошибаюсь.

— Само собой разумеется, само собой разумеется! — нежданно для себя и весьма звучно вскрикнул Алексей.

— Говорит, а также с столичным выговором. Прекрасно, я передам трубку.

Растерявшийся Кремнев взял в собственные руки что-то, напоминавшее телефонную трубку ветхого времени, услышал здравствуй, сообщённый мягким басом, обещание заехать за ним в три часа, уверение в том, что сестра позаботится обо всём, и, кладя аппарат, понял в полной мере, в полной мере отчётливо, что его принимают за кого-то другого, кому имя Чарли Мен.

Успех содействовала ему. Первое же письмо, им забранное, было подписано Чарли Меном, и в нескольких фразах его излагалось желание посетить Россию и ознакомиться с её инженерными установками в области земледелия.

Владимирский Стандарт Живописи Смирнов

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector