Покинув Джемса и ветхого Джолиона в мертвецкой, Сомс отправился бесцельно бродить по улицам.
Ужасная смерть Босини совсем поменяла положение вещей. У Сомса уже не было того эмоции, что мельчайшее промедление может оказаться роковым, и вряд ли сейчас до конца следствия он рискнул бы поведать кому-нибудь о бегстве жены.
В то утро Сомс поднялся рано, еще до прихода почтальона, сам вынул из коробки первую почту и, не смотря на то, что от Ирэн письма не было, сообщил Билсон, что госпожа Форсайт уехала на море; он сам, возможно, также отправится в том направлении в субботу и останется до понедельника. Это давало ему передышку, давало время, дабы перевернуть все в отыскивании Ирэн.
Но сейчас, в то время, когда его предстоящие шаги остановила смерть Босини – таинственная смерть, думать о которой все равно, что прижигать сердце раскаленным железом, все равно, что снимать с него большую тяжесть, – сейчас Сомс не знал, куда девать себя; и он бродил по улицам, всматриваясь в каждого встречного, терзаясь нескончаемой мукой.
И, блуждая по городу, он думал о том, кто уже кончил собственные блуждания, кончил собственный странствование и уже ни при каких обстоятельствах больше не будет бродить около его дома.
Еще днем он заметил сообщения, что труп опознан, и приобрел газету – взглянуть, что пишут. Заткнуть бы им рты. Сомс отправился в Сити и продолжительно совещался наедине с Боултером.
Возвращаясь в пятом часу к себе, он встретил около Джобсона Джорджа Форсайта, что протянул ему вечернюю газету со словами:
– Просматривал про беднягу “пирата”?
Сомс бесстрастно ответил:
– Да.
Джордж уставился на него. Он ни при каких обстоятельствах не обожал Сомса, а на данный момент вычислял его виновником смерти Босини. Сомс погубил его, погубил той выходкой хозяина, которая вселила сумасшествие в “пирата”.
“Бедняга так бесновался от ревности, – думал Джордж, – так бесновался от желания отомстить, что не увидел омнибуса в данной тьме кромешной”.
Сомс погубил его. И данный решение суда возможно было прочесть в глазах Джорджа.
– Пишут о суициде, – сообщил он наконец. – Но данный номер не пройдет.
Сомс покачал головой.
– Несчастный случай, – пробормотал он.
Смяв в кулаке газету, Джордж сунул ее в карман. Он не имел возможности удержаться от последнего щелчка.
– Гм! Ну, как дома – эдем земной? Мелких Сомсиков еще не предвидится?
С лицом белым, как ступени лестницы у Джобсона, ощерив зубы, как будто бы планируя зарычать, Сомс рванулся вперед и провалился сквозь землю.
Первое, что он заметил дома, отперев дверь своим ключом, был отделанный золотом зонтик жены, лежавший на сундучке. Скинув меховое пальто, Сомс бросился в гостиную.
Шторы были уже спущены, в камине пылали кедровые поленья, и он заметил Ирэн на ее простом месте в уголке дивана. Он негромко притворил дверь и подошел к ней. Она не шелохнулась и как словно бы не увидела его.
– Ты возвратилась? – сообщил Сомс. – Отчего же ты сидишь в темноте?
Тут он рассмотрел ее лицо – такое бледное и застывшее, как будто бы кровь остановилась у нее в жилах; глаза, громадные, испуганные, как глаза совы, казались огромными.
В серой меховой шубке, забившись в угол дивана, она напоминала чем-то сову, комком серых перьев прижавшуюся к прутьям клетки. Ее тело, как будто бы надломленное, утратило стройность и свою гибкость, как словно бы провалилось сквозь землю то, для чего стоило быть красивой, эластичной и стройной.
– Так ты возвратилась? – повторил Сомс.
Ирэн не посмотрела на него, не сообщила ни слова; блики огня играли на ее неподвижной фигуре.
Внезапно она встрепенулась, но Сомс не разрешил ей встать; и лишь в эту 60 секунд он осознал все.
Она возвратилась, как возвращается к себе в логовище смертельно раненное животное, не осознавая, что делает, не зная, куда деваться. Одного взора на ее закутанную в серый мех фигуру хватало Сомсу.
В эту 60 секунд он осознал, что Босини был ее любовником; осознал, что она уже знает о его смерти, – возможно, так же как и он, приобрела газету и прочла ее где-нибудь на углу, где гулял ветер.
Она возвратилась по собственной воле в ту клетку, из которой ей так хотелось вырваться; и, поняв ужасный суть этого поступка. Сомс еле удержался, дабы не крикнуть: “Уйди из моего дома! Спрячь от меня это ненавистное тело, которое я так обожаю! Спрячь от меня это жалкое, бледное лицо, ожесточённое, ласковое лицо, не то я ударю тебя. Уйди из этого; ни при каких обстоятельствах больше не показывайся мне на глаза!”
И ему почудилось, что в ответ на эти невыговоренные слова она поднимается и идет, как словно бы пробуя пробудиться от ужасного сна, – поднимается и идет во холод и мрак, кроме того не отыскав в памяти о нем, кроме того не увидев его.
Тогда он крикнул наперекор тем, невыговоренным, словам:
– Нет! Нет! Не уходи!
И, отвернувшись, сел на собственный простое место по другую сторону камина.
Так они сидели без звучно.
И Сомс думал: “Для чего все это? Из-за чего я обязан так мучиться? Что я сделал! Разве это моя вина?”
Он опять посмотрел на нее, сжавшуюся в комок, как будто бы подстреленная, умирающая птица, которая ловит последние глотки воздуха, медлительно поднимает мягкие невидящие глаза на того, кто убил ее, прощаясь со всем, что так замечательно в нашем мире: с солнцем, с воздухом, с втором.
Так они сидели у огня по обе стороны камина и молчали.
Запах кедровых поленьев, что Сомс так обожал, спазмой сжал ему горло. И, выйдя в холл, он настежь открыл двери, жадно вдохнул струю холодного воздуха; позже, не надевая ни шляпы, ни пальто, вышел в сквер.
Голодная кошка терлась об ограду, медлительно подбираясь к нему, и Сомс поразмыслил: “Страдание! В то время, когда оно кончится, это страдание?”
У дома наоборот его приятель, по фамилии Раттер, вытирал ноги около дверей с таким видом, как будто бы сказал: “Я тут хозяин!” И Сомс прошел дальше.
Издали по свежему воздуху над сутолокой и шумом улиц мчался перезвон колоколов, “практиковавшихся” в ожидании пришествия Христа, – звонили в той церкви, где Сомс венчался с Ирэн. Ему захотелось оглушить себя вином, напиться так, дабы стать равнодушным ко всему либо загореться гневом. В случае если б лишь он имел возможность порвать эти оковы, эту паутину, которую в первый раз в жизни почувствовал на себе! В случае если б лишь он имел возможность внять внутреннему голосу: “Разведись с ней, выгони ее из дому! Она забыла тебя! Забудь ее и ты!”
В случае если б лишь он имел возможность внять внутреннему голосу: “Отпусти ее, она большое количество страдала!”
В случае если б лишь он имел возможность внять жажде: “Сделай ее собственной рабой, она в твоей власти!”
В случае если б лишь он имел возможность внять неожиданному проблеску мысли: “Не все ли равняется!” Забыть, хотя бы на 60 секунд, о себе, забыть, что ему не все равно, что жертва неизбежна.
В случае если б лишь он имел возможность сделать что-то не рассуждая!
Но он не имел возможности забыть; не имел возможности внять ни внутреннему голосу, ни неожиданному проблеску мысли, ни жажде; это через чур без шуток, через чур близко касается его – он в клетке.
В конце сквера мальчишки-газетчики зазывали клиентов на собственный вечерний товар, и их призрачные нестройные голоса перекликались со звоном колоколов.
Сомс зажал уши. В голове молнией мелькнула идея, что – воля случая и не Босини, а он имел возможность бы погибнуть, а она, вместо того дабы забиться в угол, как подстреленная птица, и наблюдать оттуда угасающими глазами…
Он почувствовал около себя что-то мягкое: кошка терлась о его ноги. И рыдание, потрясшее все его тело, вырвалось из груди Сомса. Позже все стихло, и лишь дома смотрели на него из темноты – и в каждом доме хозяин и скрытая повесть и хозяйка счастья либо страдания.
И внезапно он заметил, что дверь его дома открыта и на пороге, чернея на фоне освещенного холла, стоит какой-то человек, повернувшись спиной к нему. Сердце его дрогнуло, и он негромко подошел к подъезду.
Он заметил собственный меховое пальто, кинутое на резное дубовое кресло, персидский ковер, серебряные вазы, фарфоровые тарелки по стенкам и фигуру незнакомого человека, стоящего на пороге.
И он задал вопрос быстро:
– Что вам угодно, господин?
Незнакомец обернулся. Это был юный Джолион.
– Дверь была открыта, – сообщил он. – Могу я повидать вашу жену? У меня к ней поручение.
Сомс взглянуть на него искоса.
– Моя супруга никого не принимает, – угрюмо пробормотал он.
Юный Джолион мягко ответил:
– Я не стану ее задерживать.
Сомс протиснулся мимо него, загородив вход.
– Она никого не принимает, – опять сообщил он.
Юный Джолион внезапно взглянул мимо него в холл, и Сомс обернулся. В том месте, в дверях гостиной, стояла Ирэн; в ее глазах был лихорадочный пламя, полураскрытые губы дрожали, она протягивала вперед руки. При виде их обоих свет померк на ее лице; руки бессильно упали; она остановилась, как будто бы окаменев.
Сомс сильно обернулся, поймав взор собственного гостя, и звук, похожий на рычание, вырвался у него из горла. Подобие ухмылки раздвинуло его губы.
– Это мой дом, – сообщил он. – Я не разрешу вмешиваться в мои дела. Я уже сообщил вам, и я повторяю еще раз: мы не принимаем.
И захлопнул перед молодым Джолионом дверь.
Star Wars: Episode IX — Trailer (2019)
