Царь Иван желал бы продолжать войну.
А всякие, говоря современным языком, оппортунисты, не желали. Либо желали вести боевые действия не так энергично. Кроме того члены «избранной рады» – Адашев, Сильвестр, Курбский – не так уж рвались сражаться. Возможно, как раз вследствие того что знали, что такое война?
Переход на сторону Литвы князя Курбского и множества последовавших за ним людей также наводил на размышления. Ливонский орден – это хорошо… Ткнули его, и он упал. Но стоило вмешаться в дело Литве, и тысячи русских людей перешли на сторону неприятеля. Как их остановить? Что противопоставить соблазну шляхетской судьбе в Литве?
В начале 60?х годов XVI века царь?батюшка вступил в конфликт с боярами и изволил «опалиться» на многих князей и бояр. Опала означала прекращение взаимоотношений царя с подданным и имела возможность повлечь самые различные последствия: от запрещения являться при дворе до суда, колонии и смертной казни. Значительно чаще опала была предупреждением, угрозой о вероятных репрессиях.
Тут опасность репрессий нависла над хорошей половиной московитского общества.
Назрел конфликт воли одного, возглавляющего покорную, нерассуждающую совокупность, подобную пирамиде. И общества, опиравшегося на не всегда четко осмысленный, но надежный коллективный опыт.
Кое-какие историки связывают начало опричнины со смертью двух людей: митрополита Макария, с которым Иван все?таки считался, и его первой жены Анастасии. От чего погибла Анастасия, до сих пор неизвестно. У юный дамы неожиданно хлынула горлом кровь, в то время, когда они с Иваном ехали в карете. Иван был до конца дней собственных уверенный в отравлении. По крайней мере, Анастасия также умела останавливать вспышки гнева Ивана.
Возможно, исчезновение этих двух людей в самом деле было камнем, увлекшим за собой лавину. Как знать?
Опричнина началась в декабре 1564 года, в то время, когда царь?батюшка изволил уехать из Кремля в Александровскую слободу, а 3 января 1565 года заявил о собственном отречении от царства из?за «бешенства» на бояр, детей боярских, аристократов, приказных людей, духовенство… одним словом, на все другое население страны.
Явившаяся к нему депутация вынуждена была принять идею опричнины… Да и куда бы они делись? Отказались бы, и их зарезали, а назавтра пригнали бы новых.
Мысль опричнины несложна: вся территория Московии разделялась на земщину, где действовали простые, прошлые власти. И на опричнину, на все, что «оприч»; на области, где правит лишь лично царь.
Наряду с этим к опричнине отошли из-за чего?то именно те области, где пребывали вотчины бояр и князей (Можайск, Вязьма, Ростов, Козельск, Перемышль, Медынь, Белев).
Боярская знать переселялась оттуда в другие места, в земщину. Кроме того, что «три переезда равны одному пожару», так еще рвались ветхие, классические связи земель и князей. Почвы утрачивали самобытность, историю, специфику. Все, что являлось хранилищем исторической памяти, преобразовывалось легко в фонд земель, служащих для прокормления и извлечения доходов служилых неслужилыми.
Князья становились также просто так, одним из лиц в толпе слуг царёвых, уравнивались в бесправии с самыми захудалыми холопами. Да и для чего им что?то иное, в случае если личность ничто, а «коллектив» – страна, народ, государство – это все? Безлюдный соблазн лишь, не более того.
Почвы в опричнину выделены весьма не просто так. Это почвы, имеющие с Литвой, с другой Европой, во?первых, устойчивые экономические и культурные связи. Во?вторых, в которых медлительно, но шел процесс складывания элементов общества, во многом аналогичных европейским.
Сейчас европейские элементы были поставлены под контроль страны и лично царя либо подлежали уничтожению.
Разгрому подвергались и свободные от страны собственники: что бояре, что свободные крестьяне?общинники, которых опричники силой делали собственными крепостными, «вывозили» в собственные поместья.
Опричный террор был направлен против трех категорий населения:
1. Против «ветхого» боярства, которое берегло традиции Новгорода и времён Киева и поддерживало автономию земель от центральной власти;
2. Против тех служилых людей и бояр, каковые желали в Московии западного, шляхетского устройства.
3. Против всех элементов общества, каковые существовали независимо от власти – как хотя бы лично свободные крестьяне. А яркие слуги царёвы, как именует их почтенный справочник, «прогрессивное войско опричников» [88], сложилось из двух групп населения: из аристократов и из уголовников. Из аристократов – ясно из-за чего… но и про уголовных – ясно. По причине того, что кроме того из дворян и дворян и бюрократов, верной опоры Ивана, далеко не каждый стал бы по хорошей воле надевать рясу с капюшоном, прицеплять к луке седла метлу и отрубленную собачью голову (ну и пахнуло же от них!): символ собачьей преданности готовности и царю выметать вон крамолу. В народе опричники скоро взяли определенное наименование «кромешники», другими словами как бы существа, вырвавшиеся из кромешной тьмы преисподней.
Среди кромешников были и люди из вершины дворянства, согласные на все карьеры для. Все тот же Григорий Скуратов?Бельский (Малюта), князь А. И. Вяземский, боярин А. Д. Басманов. А были и совсем фантастические, невесть откуда взявшиеся личности, впредь до типов открыто уголовных и до приблудившегося немца Генриха Штадена.
Цель опричнины была несложна – выжигать крамолу. Для того с земщины забран был разовый налог в 100 тысяч рублей.
Для того опричников щедро жаловали почвой, людишками и казной. И для того земщина была дана в полнейшую власть опричнины. говорить прямо , обращение шла об экономическом и физическом уничтожении всех, кто не нравился царю (а ему практически никто не нравился).
Неспециализированное число истребленных в опричнину вряд ли будет названо в то время, когда?нибудь – разве что на Страшном суде. Историки именуют цифры от 70 до 200 тысяч людей. Это – конкретно тех, кого пытали и убивали. Для ведения и поддержания опричнины Ливонской войны вводились непосильные налоги, выжимавшиеся казнями и пытками.
Повинности крестьян возросли, опричники вывозили их из земель опальных бояр «насильством и не до сроку». Люди болели, недоедали, разбегались. не меньше миллиона людей погибли с голоду и от мора, столько же бежали на окраины страны либо в Литву.
Тяжело сообщить, достиг ли Иван Грозный собственной цели, стёрши с лица земли более 3 тысяч князей и бояр – большая часть вместе с семьями. Осталось?то так как не меньше, и «решение боярского вопроса» не произошло.
Иначе, пара покушений на Ивана были предотвращены… Не смотря на то, что, справедливости для, все узнаваемые покушения – чистейшей воды акты отчаяния, в то время, когда по окончании мук, смерти родных обезумевшие люди кидались на Людоеда Бесноватого.
До сих пор как?то неясно, существовал ли во второй половине 60-ых годов шестнадцатого века заговор с целью выдать Ивана Грозного польскому королю. Грандиозный боярский заговор во главе с двоюродным братом царя князем В. А. Старицким либо это все же выдумка опричников, обосновывавших собственную нужность. На этом «деле» выдвинулся Григорий Скуратов (Малюта), а это само по себе весьма и весьма подозрительно.
В полной мере определенно, что не было никакого заговора князя Воротынского и что лишь один человек был виноват, что войска Девлет?Гирея ворвались в Москву, – великий князь и московский царь Иван IV. Все остальные – невиновны.
Так же ясно, что не было измены и никакой крамолы в Новгороде, а были в том месте разве что богатства, каковые желали захватить опричники.
Как мы знаем, что не был ни заговорщиком, ни волшебником боярин И. П. Федоров, по делу которого казнено более 400 человек, а также его крестьян. Знали?де, что волшебник, а молчали!
Многие вещи по большому счету нереально осознать никакими национальными заинтересованностями.
На Земском соборе 1566 года несколько аристократов подала челобитную прося об отмене опричнины. Все они были казнены ужасными казнями.
Недовольство опричниной выразил митрополит Афанасий. Ему повезло – он покинул престол 19 мая 1566 года.
Новый митрополит пробовал утихомирить Ивана и был задушен лично Малютой Скуратовым.
Многие вещи по большому счету выходят за пределы понимания психически обычного человека. И случайность выбора жертв казней, под конец судьбы Ивана IV доходящая до откровенного безразличия, кого пытать и за что. Для Ивана IV, начинавшего с кошек и собак, все в основном ответствен был процесс сам по себе.
Психически обычному человеку тяжело осознать, как возможно плясать под крики людей, пожираемых в яме намерено прикормленным человечиной медведем?людоедом.
Тяжело осознать садистскую игру с дочерьми и жёнами казненных, которых то пугали, то давали тень надежды, неспешно доводя до сумасшествия. Громадный «репертуар» казней и пыток, гурманский перебор вариантов: что попытаемся в этом случае?!
И не только об одном царе обращение. В случае если людей жарили живьем на сковородках, то так как кто?то же делал эти сковородки и замечательно знал, для чего он их делает? То же касается и железных крючьев для подвешивания, и железных решеток, устанавливаемых над кострами, и особых копий с крючьями, дабы вырывать внутренности, и большое количество другого в том же духе.
И существовало множество людей, десятки тысяч, каковые создавали все эти боеприпасы, нужные для развлечения царя, применяли их а также похвалялись приятель перед втором, что прекрасно могут.
Число кромешников возросло с 1000 до 5–6 тысяч людей и готово было еще расти, в то время, когда царь отменил опричнину. Но так как эти люди никуда не провалились сквозь землю! Они жили и «трудиться» на столичной Руси, занимали в обществе высокое положение и несли собственные представления в более широкие слои.
Существовало, действовало, разрасталось огромное общество, в котором садизм был попросту бытовой нормой.
Жизнь в таком обществе сначала потребовала отбора патологических типов. А вдруг кроме того в полной мере обычный человек и попадал в него, он также хоть мало, но должен был повернуться рассудком, дабы оставаться в рядах кромешников.
Шел крупномасштабный, охватывающий десятки, если не много тысяч людей противоестественный отбор.
А о действии на публичные нравы, на представления о приличиях и т.д. я легко по большому счету умолчу.
Мне легко смогут возразить, что ужасная жестокость суда и казней характерна не только для Московии и что жителей, «наслаждающихся» зрелищем казни, возможно было отыскать и в Париже, и в Риме. без сомнений! Отличие, во?первых, в масштабах. Все?таки не везде изготавливались десятки крючьев и огромные сковородки для людей. Во?вторых, в Московии любой либо практически любой и в любую секунду имел возможность появляться в роли жертвы. А это весьма изменяет нравы.
Нет, я нисколько не сомневаюсь, что царь Иван IV Грозный не был в полной мере вменяемым человеком. Не легко искалеченный с детства, к зрелым годам он впал в серьёзную душевную заболевание и был попросту страшен для окружающих. Но тут появляется два вопроса жизни и смерти, и я собирается последовательно задать их:
1. Как же оказалось, что больной человек занял такое место в обществе? Как допустили его до власти?
Из-за чего не отстранили сразу же, когда стали очевидны его патологические наклонности? Когда он стал страшен для окружающих?
Ответ на это возможно лишь один: потому же, из-за чего Салтычиха была остановлена лишь по окончании смерти ста пятидесяти человек. Из-за чего Шеншин по большому счету не был остановлен? Так как отличия, по существу, нет: вопрос лишь в масштабе явления.
В истории уже не Московии, уже России был период, в то время, когда дворянство было вольно, уже не в рабстве, а крестьянство и все простонародье оставалось в потемках крепостничества. С эры Екатерины по 1861 год длилось это, и русские века и писатели прокляли крепостничество. Тогда появились и «Записки охотника», и известная формула про «все рабы». Но эти писатели принадлежали кроме того не к третьему непоротому поколению аристократов, а к четвертому и к пятому. В случае если об Иване Тургеневе этого, увы, никак нельзя сказать, так так как собственную «поротость» он и переживал так трагически, по причине того, что уже был исключением. А для окружающих его покалеченная душа была и предметом самого тёплого сочувствия, и красивой иллюстрацией, как плохо истязание людей и по большому счету крепостничество.
Было ли в Московии XV, в шестанадцатом веке свободнее, лучше, добропорядочнее? Само собой разумеется, нет. Было еще более глухо, страшно, отвратительно – хотя бы уже вследствие того что рабство существовало не только для мужиков. Оно поднималось в самые верхи общества, впредь до царского дворца.
Это рабство было естественнее, органичнее, по причине того, что никто не сомневался в его справедливости и разумности.
Никто не бегал, хватаясь за голову. Никто не стонал:
«Господи, а что же делается? Что же за страна у нас такая?! Сверху донизу… Сверху донизу все рабы!». Более того, для московита все было не только конечно, но и неким проявлением Божественного устройства. Безобразие не только не замечалось, не только клеймилось, как безобразие. Оно было знаком избранничества, превосходства.
Дабы человеку «открылось, возможно, самое ужасное в крепостном праве – проникновение его в кровь людей и самую плоть, примирение с ним, которое заставляет – особенно при отсутствии кровавых мук либо обмена людей на породистых гончих – наблюдать на крепостничество, как на обычное житейское дело» [89]. Дабы думать «об этом рабстве, негромко, невидно, но насмерть калечащем человеческие судьбы», необходимо самому пребывать вне этого самого крепостного права.
Во времена Ивана IV в Московии таких людей не было.
Разве что чужестранцы, но о них второй разговор.
2. Второй вопрос: что во всем этом сумасшествии, в вакханалии террора, легко сумасшествие одного, но занявшего особенное место человека либо что-то большее?
Иван IV ввел опричнину в 1565 году, и продержалась она в общем?то мало: до 1572. По собственному существу опричное войско и слабо отличается, и ничем не лучше и не хуже «избранной рады». Тот же принцип отбора тех, кто привёл к доверию у царя.
В случае если все это имело суть, то какой? Попытаемся осознать, в чем данный суть?
Чем была опричнина? / Власть факта / Канал Культура
