В прошлом параграфе, выясняя специфику научного знания, мы вошли в его многозвенную структуру, элементами которой выступают изучаемые явления, чувственные образы, мысли, личные, неспециализированные и понятийные имена, единичные и универсальные высказывания. Действуя в достаточно неотёсанной дихотомической манере (дробя целое на две части), мы стали сопоставлять единичное и неспециализированное (схожее). Сферу единичного довольно часто именуют фактуальным (от лат. factum – сделанное, невымышленное); сфера неспециализированного наряду с этим именуется теоретическим (от греч. theoria – итог размышления, изучение). Как сфера единичного, так и сфера неспециализированного не являются монолитами , они расщеплены.
теория и Факт многомерны, содержат разные компоненты. Так, факт включает в себя событийный, перцептивный (чувственный) и лингвистический компоненты. Теория содержит бытийный (как общее со-бытий), когнитивный (мыслительный) и лингвистический компоненты. Допустим, некто утверждает: День назад я замечал солнечное затмение. Записанное предложение – лингвистический компонент факта. Он напрямую, нужным образом сопряжен с событием (произошло что-то – затмение) и эмоцией (я замечал, наблюдение предполагает задейственность чувственности человека). В разбираемом предложении нет прямого указания на мыслительную (когнитивную) деятельность субъекта. Речь заходит о в полной мере конкретном, солнечном затмении, а не о понятии солнечного затмения.
Понятия входят в состав теории, в том месте поэтому присутствует ее когнитивный нюанс (понятие – это идея). Лингвистический компонент теории реализуется, без этого не обойтись, в высказываниях разной степени универсальности. Они соотносятся не просто с отдельным событием, а с неспециализированными событиями, бытием. В этом случае речь заходит о таких теориях, каковые не отлучены от соответствующей фактуальной базы. Быть может, в математике отсутствует бытийный уровень. До тех пор пока оставляем данный вопрос открытым. Привлекает внимание следующее интересное событие: в фактах явным образом присутствуют перцепты (эмоции, т.е. ощущения, восприятия, представления). В теории столь же конкретно представлены мысли (понятия, суждения, умозаключения).
Одномерное познание фактов науки подверг обоснованной критике А.Л. Никифоров [10,с.157-159]. Он выделяет три компонента научного факта: лингвистический, перцептивный и материально-практический [10,с.164]. Мы сочли нужным намерено выделить событийный уровень фактов – имеется в виду, что события, изучаемые наукой, к примеру психотерапевтического типа, необязательно имеют материальный темперамент. Очевидно, всяческого внимания заслуживает практический компонент факта (и теории), основное содержание которого есть, на отечественный взор, ценностным. теории и Факты многомерны. В данной связи их трехуровневое расщепление не нужно считать решением. Речь заходит о введении в тему, в связи с чем мы до тех пор пока абстрагируемся от ценностных качеств.
При дискуссии специфики научного знания была узнана неправомерность противопоставления фактов теориям. В развитом научном знании теория и факты образуют неразрывное единство. Наоборот, в неразвитом научном знании такое единство чуть просматривается. Поэтому думается в полной мере естественным противопоставлять факты теориям.
Схемы а1 и а2 воображают предполагаемую теории и разобщённость фактов. Схемы b1 и b2 призваны отобразить теории и слитность фактов, единство соответственно: 1) лингвистического лингвистического уровня и уровня теории фактов; 2) когнитивного уровня теории и перцептуального уровня фактов; 3) бытийного событийного уровня и уровня теории фактов.
Очевидно, ученых постоянно интересовало и интересует, как возможно осуществить переход от менее развитого к более развитому научному знанию. Таковой переход довольно часто именуют индукцией, что, как выяснится в будущем, не в полной мере корректно. В большинстве случаев индукцией именуют или переход от фактов к теории (a21, a22, a23
a24, a25, a26), или переход от сингулярных высказываний к универсальным (a23
a26). В первом случае научное мышление искусственно привязывается к постулируемой теории и противоположности фактов (с одной стороны – факты, с другой– теории). Но эта противоположность надумана. Во втором случае (a23
a26) индукции придается только логический темперамент, темперамент исчисления высказываний.
При классическом понимании индукции ей противопоставляют дедукцию (от лат. deductio – выведение), которая понимается или как переход от теории к фактам (a24, a25, a26
a21, a22, a23), или как переход (выведение) от общих (универсальных) высказываний к менее неспециализированным (частным, сингулярным) высказываниям (а26
a23).
Научное, нетрадиционное познание дедукции относит ее к области b2 – ко всем трем указанным на схеме b2 уровням. Дедукция как логическая операция, как вычленение из универсальных высказываний единичных относится к лингвистическому уровню (b23) развитого научного знания (наряду с этим, как выяснится в будущем, компонент b23 не ограничивается логической дедукцией).
Классическое истолкование индукции фиксирует ее как переход от фактов к теории. В соответствии с многомерностью теории и фактов индукция кроме этого получает многомерный темперамент. Переход от фактов к теории распадается в соответствии с а2 на три перехода: а21
а24 (бытийный уровень), а22
а25 (перцептуально-когнитивный, либо психотерапевтический уровень), а23
a26 (лингвистический, правильнее, логико-лингвистический уровень). Такая разделение классического понимания индукции разрешит обобщить широкий научный материал по истолкованию природы научного поиска. Итак, нам предстоит разглядеть разные виды классического понимания индукции. Предстоящий анализ целесообразно предварить справочными сведениями.
Неприятность индукции тематизировалась уже в античном мире, в первую очередь Аристотелем. Он полагал, что эмоциями познается единичное, но никак не общее. Но из многократного повторения единичного делается явным общее [11,с.309]. Налицо обычный индуктивный аргумент, истинность которого Аристотелем не обосновывается. Общее, по Аристотелю, постигается не эмоциями, а мышлением. К примеру, если бы мы видели, что прозрачный камень просверлен и пропускает свет, то для нас было бы светло кроме этого да и то, из-за чего он жжет, потому что мы видели бы это глазами раздельно в каждом единичном случае, а мышлением мы сходу бы постигли, что так происходит в любых ситуациях [11,с.310]. Кажущееся Аристотелю столь очевидным таковым не есть. Так, проходящий через камень свет не будет жечь в тех случаях, в то время, когда это отверстие мало либо, напротив, весьма громадно. За Аристотелем средневековые схоласты стремились чисто интеллектуальными силами распознать сущности явлений, их обстоятельства, но вопрос о способе постижения этих сущностей оставался неразработанным. Ссылки на силу мышления, интеллекта оставались в высшей степени неубедительными.
Только в начале XVII века неприятность индукции благодаря изучениям Фрэнсиса Бэкона была выдвинута в центр философско-научных дискуссий. Бэкон искал все те же сущности (формы), но в соответствии с созданным им индуктивным способом. Он потребовал от ученых обильного тщательного учёта и накопления фактов особенностей изучаемых предметов, составления таблиц отсутствия, степеней и присутствия этих особенностей [12,с.9-104]. Сопоставление таблиц разрешает найти искомую сущность (форму). К сожалению, такая несложная методика при всей ее целесообразности оказывается недостаточной.
Идеи Бэкона развил в десятнадцатом веке Джон Стюарт Милль, создавший способы изучений причинных связей [13,с.114-119]. Его интересовали обстоятельства явлений. У Милля так же, как у Бэкона, сердцевиной индуктивного способа есть сопоставление (сравнение). Предполагается, что обстоятельство дана явным образом в итогах опыта.
Способы Бэкона и Милля оставляют исследователя наедине с непроинтерпретированными фактами, до теории дело так и не доходит. Сущности Аристотеля, формы Бэкона, обстоятельства Милля – это, по определению, что-то в полной мере конкретное. В лучшем случае перечисленные мыслители выделяют что-то конкретное. Но предметом теоретического интереса есть не просто конкретное, а его общее. Как раз оно выясняется недосягаемым.
В послемиллевскую эру методологи науки шепетильно разрабатывали индуктивные процедуры. По большей части они сводятся к следующим трем.
§ Неполная расширяющая индукция: знание, полученное в следствии изучения одного либо нескольких предметов, вменяется второму предмету либо вторым предметам. Так, в случае если, повстречав подряд трех рослых девушек, некто делает вывод, что и четвертая будет рослой, то налицо индуктивное умозаключение. Сходным образом возможно взять суждения: все люди смертны, все лебеди белы. В случае если при переходе от посылки к заключению нет прироста информации, то нет и индукции. Допустим, изучен любой предмет данного класса и стало известно, что все они владеют свойством К. Умозаключение все предметы данного класса владеют свойством К не будет индуктивным, потому что новое знание не переносится на ранее неизученный предмет. На первый взгляд последний отечественный пример есть случаем так называемой полной индукции, но индукция, по определению, не может быть полной. Выражение неполная расширяющаяся индукция в полной мере возможно сократить до одного слова – индукция (по определению, она должна быть неполной и расширяющейся). Вменяемое знание возможно детерминистическим и статистическим. В нашем случае оно было детерминистическим, нестатистическим. Частенько в науке употребляется статистическая индукция.
§ Статистическая индукция: относительная частота появления некоего показателя в данном классе явлений переносится на более широкий класс. Примером статистической индукции есть умозаключение, которое делается на базе соцопроса. Относительная частота выражается формулой т/п (событие случилось в т случаях из п). Относительную частоту появления события либо предел, к которому она пытается при солидном числе наблюдений, довольно часто определяют как возможность. Статистическая индукция предполагает однообразную возможность как у изученных, так и у неизученных явлений.
§ Логическая, либо субъективная индукция имеет место при переходе от единичных высказываний к гипотетическим. Речь заходит о степени уверенности исследователя в догадке h на базе наблюдений е. В данной связи Карнап обращает внимание на отличие логической возможности от статистической [4,с.78]. Понятие логической возможности не относится к числу ясных, в будущем оно будет рассмотрено более подробно.
11 НАУЧНЫХ ОТКРЫТИЙ СДЕЛАННЫХ БЕЛАРУСАМИ
