8-го переехали в S. Gregorio с целью быть поближе к дому, что мы с Ларисой желаем приобрести, дабы смотреть за ремонтом. Надеюсь, что мы (посредством братьев Терилли, само собой разумеется) не прозеваем эту удачную возможность. В противном случае уже многие клиенты интересуются домом.
Это неотправленное письмо Ермашу (январь м-ц) и письмо, посланное с Янковским из Канн:
«Главе
Госкино СССР
Ф. Т. Ермашу
Глубокоуважаемый Филипп Тимофеевич!
Должен обратиться к Вам с этим письмом в связи с Вашим вызовом меня в Москву для переговоров. Желаю прояснить Вам кое-какие вопросы, каковые смогут вызвать у Вас естественные тревоги.
В первую очередь обращение, по всей видимости, отправится об отмене тех съемок фильма „Ностальгия“, каковые по начальному плану должны были происходить в Москве. Такие перемены „географии“ съемок фильма были связаны с урезанными экономическими возможностями финансирующих меня организаций, но они ни в коей мере не повлияют на выплату „Совинфильму“ всех тех денег, каковые были оговорены в окончательном договоре.
В связи с отказом от съемок в Москве смогут кроме этого появляться вопросы о характере тех изменений, каковые в данной ситуации неизбежно появились в сценарии фильма. Желаю заверить Вас со всей убеждённостью и ответственностью, что как смысловая, так и идеологическая установка фильма „Ностальгия“ нисколько не переменилась в сравнении с той версией плана фильма, которая Вам прекрасно известна и Вами разрешена к производству. Отказ от съемок в Москве лишает меня только одного — пейзажных зарисовок города. Но, смею Вас уверить, что не эти пейзажи сущность драматургическая пружина действия фильма. Что же касается финальной сцены фильма — „Луна“ — то по давнишней договоренности все натурные съемки „Дома Горчакова“ должны были происходить в Италии в выстроенной декорации. Такие съемки уже вправду произведены и, нужно сообщить, в полной мере удовлетворительно. По крайней мере, они не вызывают у меня никаких сомнений либо опасений с позиций их соответствия моему плану, изложенному в известном Вам сценарии.
Вас, по всей видимости, не должно огорчить, что в ходе работы над фильмом мною была выкинута сцена, цитатно заимствованная мною из „наказания и Преступления“ Достоевского. А за счет высвободившегося ЖД я сумел ввести линию духовного сотрудничества моего храбреца, советского человека, с т. н. „простыми“ людьми Италии. Эту функцию не могли вобрать в себя взаимоотношения моего храбреца с центральным женским персонажем картины. Доменико — новый персонаж фильма, о котором мы говорили с Вами в Риме, — как бы воплощает для моего храбреца образ протестующей Италии. Его нежелание, как сейчас говорят, „интегрировать“ в современное ему капиталистическое общество, его протестанство, как мне думается, и как Вы дали согласие со мною на протяжении отечественной беседы в Риме, — многообразит и углубит образ той Италии, которая предстает взгляду храбреца фильма „Ностальгия“…
Сейчас желаю растолковать Вам, из-за чего обращаюсь к Вам с этим письмом, а не лечу попросту в Москву, дабы объясниться с Вами изустно. Тому имеется пара обстоятельств различного характера, но равняется для меня ответственных в самый важный период завершения работы над фильмом.
Во-первых, обязан Вам заявить, что производству картины сопутствует сложная экономическая и производственная воздух. Ситуация для меня очень нервная и напряженная. Я должен следить практически за каждым перемещением административной группы, которая готова завершить работу над фильмом в самые маленькие сроки, даже в том случае, если это понесет за собою значительные качественные утраты для будущей картины. Как Вы осознаёте, это намерение противоречит с моими собственными авторскими намерениями, от которых я ни при каких обстоятельствах не отступал и не отойду. Вы осознаёте, что в таковой ситуации выбиваться из ритма работы для меня совсем немыслимо — тем более, что завершающий монтировочный период работы над фильмом всегда был для меня самым серьёзным и напряженным временем работы. Я просто не могу позволить себе отвлекаться и рассредоточиваться в интересах самоё полнокровного воплощения плана, в котором, не сомневаюсь, заинтересованы и Вы также.
Во-вторых, приезд в Москву на два-три дня ставит меня перед необходимостью встречи меня с моим сыном, кроме того телефонные беседы с которым в последние месяцы становятся для меня глубоко травмирующим фактом. Отечественное общение неизменно оканчивается его слезами, каковые мне непросто переносить — шутка заявить, что нас разлучили с ним уже на год. Такая обстановка представлялась и представляется мне столь бессмысленно бесчеловечной, что нанести ему (да и себе) еще одну травму „молниеносностью“ отечественного свидания думается мне и вовсе недопустимым.
на данный момент я грежу лишь об одном — о завершении работы над фильмом. У меня нет ни сил, ни возможностей ни на другие, посторонние мысли, ни на другие дела. Кстати, мне делают множество предложений для работы в кино, театре, равно как и на педагогическом поприще, но я систематично отказываюсь, потому что все мои мысли и эмоции даны на данный момент фильму.
Исходя из этого еще раз прошу Вас осознать меня в моем нежелании приехать на данный момент в Москву. Это не каприз и не прихоть, а тяжелая необходимость теперешнего момента. Наоборот, я прошу Вас, Филипп Тимофеевич, походатайствовать о пролонгации отечественного (моего и Ларисы Павловны) срока нахождения в Италии до конца мая, т. к. в предусмотренные соглашением сроки (финиш апреля) я не уложусь и не укладываюсь.
Еще раз повторяю Вам, что условия моей теперешней работы очень тяжелы, но я не стану и не смогу поступиться качеством работы, чего бы это ни стоило. Надеюсь, Вы меня осознаёте и окажете мне эту помощь, на которую я неизменно от Вас рассчитываю, дабы я имел возможность нормально довести до конца работу над фильмом.
Обязан сознаться Вам, что ко всему другому, я еще весьма не имеет значение себя ощущаю — а также в этом смысле два перелета в пара дней кажутся мне сверхтяжелыми.
14.1.83
Андрей Тарковский»
The walking people and automobile traffic in Moscow. Time-lapse.
