Помещение, в которой мы находились в тот предрождественский вечер, была ярко освещена и, казалось, дышала гостеприимством и радушием; нереально было не ощутить себя тут, как дома. Это чувство, неизменно такое неповторимо весёлое, свойственно одной лишь зиме, и в особенности — Рождеству, по сотне еле уловимых примет. У лета нет того очарования, которого выполнена зима. Голубизна летнего неба не сможет примирить вас с палящим солнцем; в случае если же солнце не через чур жаркое, то к нему распахиваются все окна и двери, все выходят насладиться ласковой травой лугов и лесов, а время от времени — тесной компанией где-нибудь в тенистой беседке. Но праздный покой, характерный лету, — собственного рода весёлое томление, созерцание полноты земного бытия, то сладостное чувство, которое испытываешь летом, осознавая, что можешь насладиться данной райской воздухом где угодно — достигнуть спокойствия в тени любой скалы либо нежиться, лениво откинувшись на садовой скамье — вот они ощущения лета, совсем противоположные восхитительному эмоции домашнего уюта, которым гостеприимный и ухоженный дом приветствует вас зимний период. Все это особенно остро воспринималось в Колверли-Корте.
Долгий стол, уставленный напитками и яствами, блики в чашках с чаем и кофе, мягкий свет, неясное сиянье, исходящее от окружающих предметов, равно как и приятное тепло — все располагало к откровенности; ссоры были попросту немыслимы в комфортной кедровой гостиной; а что до тайн, то кто бы смог хранить их в воздухе сердечного радушия, царившей в доме? В то время, когда леди Макуорт поцеловала меня и сообщила: «Как бы я желала, дабы ваш папа был тут…», мне всем сердцем захотелось того же; потому что я ощущала, что ничто на свете не смягчит его непреклонное сердце, также дома, уже осенившего нас собственной рождественской благодатью.
— А где же Джудит? — задал вопрос Джон. И тогда я начала вспоминать, что нахожусь тут для того, дабы раскрыть необъяснимую тайну, и я снова принялась гадать, не собственную ли кузину видела я тогда в дверях.
— Джудит сейчас вечером не покажется, — сообщила леди Макуорт. — Она утомилась. Сейчас она помогала нам раздавать милостыню. Это, понимаете ли, отечественный ветхий обычай, дорогая, — сообщила она, обернувшись ко мне. — Мы занимаемся этим с десяти часов утра до четырех вечера. Пиво, говядина, а для тех, кто появился либо легко продолжительно жил на замковых почвах, — еще и деньги. Потому, что на следующий день сочельник, то у нас будет раздача постельного белья и одежды; и Джудит желала заняться этим собственноручно. в наше время она добавила к простым подаркам еще золотую монетку — десять шиллингов каждому крохе, появившемуся с прошлого Рождества. Я счастлива: она много лет жила как бы отделившись ото всех, совершенно верно во сне.
Говоря это, леди Макуорт помрачнела. Я пристально взглянуть на нее. В верных чертах ее лица, в гладкости и чистоте кожи угадывались следы ее девичьей красоты; но ее изрядно портило очень строгое выражение лица, и привычка хмуриться, как это произошло, к примеру, на данный момент, в то время, когда она заговорила о Джудит. Леди Макуорт была мала ростом, сложения красивого, одета в тёмное шелковое платье, свободными складками ниспадавшее до пола. Ее волосы были совсем седы, а поверх чепца надета вуалетка, вытканная очень искусно. Леди Макуорт была узка в талии и держалась весьма прямо, возможно, кроме того чересчур прямо. Сообщив, что Джудит жила совершенно верно во сне, она нахмурила седые брови, и карие глаза ее остановились на мне с выражением какого-либо неясного, мучительного вопроса.
на данный момент я не могу забрать в толк, как осмелилась тогда ответить на данный взор словами:
— А не связано ли как-то состояние рассудка Джудит либо ее здоровье с моим отцом, леди Макуорт?
Она ответила вопросом на вопрос:
— А разве Роджер ни при каких обстоятельствах не сказал о ней?
— Ни при каких обстоятельствах, — ответила я. — Да и то, что он ни слова не сказал ни о ней, ни о вас, постоянно задевало меня за живое.
— Вот как… — задумчиво сказала она. — Молчание иногда более красноречиво, нежели долгая беседа И с этими словами она направилась к столу.
Наступила тишина, после этого она продолжила:
— Я не имею ни мельчайшего представления о том, что думает ваш папа. Мне известно лишь, как, уверена, известно и всем вам, что одно время Роджер сильно обожал Джудит.
От удивления я выронила чайную ложку.
— Джудит! — вскрикнула госпожа Джеймс в крайнем удивлении, а Джон кроме того прекратил резать паштет из дичи на боковом столе и подошел к нам с ножом в одной руке и с вилкой в второй, поднявшись рядом с матерью; наряду с этим лицо его высказывало весёлое удивление.
— Мы — как заинтригованные дети, — сообщил он. — Но не перебивайте нам аппетит, леди Макуорт, а оптимальнее поведайте все детально по окончании чая.
Леди Макуорт взглянуть на него с ухмылкой, какую в большинстве случаев дарят милым непослушным детям; и мы приступили к трапезе, на протяжении которой Джон развлекал нас радостным рассказом о собственных беседах с пожилыми манчестерскими воротилами, каковые обращались с ним, как будто бы он был ребенком; время так пролетело радостно и незаметно.
Но мне, но, не терпелось скорее подняться из-за стола. Мысли мои были заняты сейчас отцом. Как я стану к нему относиться по окончании? Я практически не слушала Джона — меня занимали более важные вещи. Папа всегда был моим кумиром. Я замечательно знала о его детстве и о том, сколь обильна трудами была его зрелость. Куда лучше я была знакома с этими страницами судьбы отца, нежели с двухлетним периодом его нахождения в браке; но я, оказывается, кроме того не подозревала о существовании еще и второй стороны — о новых мирах надежды и любви, открывшихся для него; я и не думала, что он, выходит, опять имел возможность возвратиться в Колверли-Корт в качестве его хозяина об руку с любящей женой.
В последнии месяцы он очень сильно похудел и сделался бледен, довольно часто смотрелся вымотавшимся и усталым; но я ни при каких обстоятельствах не считала, что на него давит что-нибудь, кроме ежедневной обязанности получать нам всем на судьбу, — обязанности, которую он ни за что бы с себя не сложил. Позже я представила себе его черты и фигуру; я осознала, что не обращая внимания на довольно часто усталую походку и тусклый, отсутствующий взор, он был одним из самых прекрасных мужчин на свете.
Загружённая в собственные раздумья, я машинально проследила направление взора леди Макуорт.
— Посмотрите, дорогая, на картину в дальнем финише залы… в том месте, слева, — попросила она. — Как вы думаете, кто это?
На картине был изображен парень лет, возможно, пятнадцати, положивший правую руку на шею большого грейхаунда. Это, без сомнений, был мой папа в то время, в то время, когда его дядя женился, а на него самого наблюдали как на наследника Колверли. Я поднялась и подошла к картине поближе. После этого, по окончании удара гонга, пока прислуга убирала со стола, ко мне присоединились и все остальные. Мы находились и говорили о вправду красивом портрете. В то время, когда за слугами закрылась дверь, леди Макуорт повернулась к камину, где для нас призывно раскрылись дивана и объятия кресел, и, усаживаясь, проговорила, передавая кочергу тетушке Джеймс:
— Я была счастлива, в то время, когда сделала вывод, что, женившись на Джудит, он возвратится в собственный дом; я весьма обожала Роджера и радовалась за него.
— В то время, когда же это было? — задала вопрос тетушка Джеймс. — До либо по окончании помолвки Джудит с майором Греем?
— О, задолго раньше; но лучше я поведаю вам все по порядку…
Она мало развернулась в отечественную с Джоном сторону и продолжала:
— В то время, когда вам, Мэри, было пять либо шесть лет, а Джудит — семнадцать, она без памяти влюбилась в вашего отца. Меня это нисколько не поразило. Ему исполнилось всего тридцать пять, и он был именно тем человеком, что имел возможность привести к восхищению у таковой девушки, как Джудит. К тому же, он был весьма красив; им все восхищались и отзывались о нем лишь самым лучшим образом, а это постоянно производит особенное впечатление на девушек, каковые только что стали достаточно взрослыми чтобы посчитать, словно бы они сейчас имеют основания на то, чтобы всю землю интересовался ими. Забавно было видеть, сколь снисходительно относилась Джудит к более юным своим поклонникам; но вашего отца она глубоко уважала и обожала его мужественный нрав и зрелую красоту. Я так была радостна. Темперамент Джудит нуждался в том, дабы его развивал человек старший ее самой; а уж мне-то было известно о преимуществах вашего отца. Не знаю, право, как проходило ухаживание. Но все шло легко превосходно. Его права на данный его связи и дом не разрешали распространяться толкам. Он сказал со мной. Я знала о эмоциях Джудит к нему и была легко радостна и подготовилась к скорой свадьбе. Но тут Роджер что-то задумал . С этого все и началось. Он через чур недооценивал себя и переоценивал те преимущества, каковые даст ему брак с Джудит. Он не до конца доверял ей и мне. Он желал, дабы она взглянуть на вторых мужчин… ну, сами понимаете… «свет», Лондон… Он поддерживал отношения с ней лишь на собственных условиях. Не смотря на то, что, само собой разумеется, все это делалось, вычислял он, лишь для нее самой, дабы она ни при каких обстоятельствах не пожалела потом о собственном выборе и не вынудила и его пожалеть, что он наслушался сладкой лести, которая, как он считал, всегда окружала его в этом доме. Так он тянул впредь до того момента, как ей исполнился двадцать один год. Мы съездили тогда в Лондон, и он около семь дней совершил с нами в осеннюю пору в этом замке. Позже, в то время, когда он уехал, я осознала, что Джудит плохо расстроена, потому, что он снова не дал согласие поверить ей. Но все же, перед тем, как уехать, он поболтал со мной и в его голосе было больше любви, чем я слышала от него когда-либо прежде. Но наступила весна, и мы опять приехали в Лондон. У Джудит было большое количество поклонников. Ваш папа довольно часто бывал у нас, но он кроме этого уступал собственный место и вторым. Он считал, что настал час его торжества и что Джудит, имея возможность выйти за более хороших джентльменов, выберет сейчас его. Но Джудит, устав от нескончаемых опробований, в одно несчастное утро сказала ему, что приняла предложение майора Грея. Я была в отчаянии. Я сделала вывод, что мое сердце разбито; но Роджер повел себя тогда в высшей степени необычно. Передо мной он изливал собственную тоску чуть ли не ручьями страстных слез, которыми он оплакивал собственный поражение; но по отношению к ней, к Джудит, он стал ласковым, нежным, практически по-отечески снисходительным советчиком и втором; и за год, что продолжалась ее помолвка с майором, он просветил ее довольно всех тонкостей составления брачного договора, и помог назначить сутки бракосочетания и взял на себя заботы по устройству торжеств и церемонии.
— Как это великодушно с его стороны! — в восхищении вскрикнула я. — Как это бескорыстие похоже на моего отца! Какое благородство!
— Это благородство было доведено им до вздора, моя дорогая девочка, — оборвала меня леди Макуорт. — О честной любви возможно и должно честно и сказать. А вот противопоставлять все почести и богатства мира чистой любви юной девушки и взвешивать, что перетянет, легко недальновидно и возможно названо эгоизмом с тем же успехом, как и благородством. Если бы Джудит не была богата и не обладала бы Колверли-Кортом, он, я точно знаю, не стал бы обращаться с ней столь жестоко. Я посчитала, что Роджер неправ, и без того ему и заявила. Но мне нечего было сообщить плохого о майоре Грее, так что сутки свадьбы был назначен. Другое, мне думается, вы понимаете. Она возвратилась к себе — дело было в Лондоне — и заявила, что порвала с ним. С той поры она неузнаваемо изменилась. И кроме того, с той же поры никакие мои попытки не могли вынудить вашего отца помириться со мной. Но все-таки тут кроется какая-то тайна. Это не только любовь, которую постигло разочарование. Мне думается, что он сейчас ненавидит Джудит и недолюбливает меня. В его записках с отказами приехать находятся необычные намеки относительно того, что возможно было бы сделать. Я в полном удивлении. Я ничего не знаю. Я кроме того не могу строить предположения о содержании этих намеков, по причине того, что у Джудит также имеется собственная тайна. Лишь день назад она сообщила мне: «Он в один раз возвратится; но я еще не готова.» Тогда я задала вопрос ее: «Так это зависит от тебя?» И она ответила: «Это мой крест, я появилась, дабы нести его.» Вот и сами судите, что мне делать?
Нереально было не пожалеть леди Макуорт; но мы ничем не могли ей оказать помощь: Джудит было уже тридцать, и, как мы знали по рассказам Джона, чьи наезды в Колверли были регулярны, она не планировала — да и не имела возможности уже — избавиться от собственного одиночества; она жила собственной судьбой, поглощенная, в основном, благотворительностью, ни при каких обстоятельствах ни с кем не советовалась и лишь иногда просила леди Макуорт стать хозяйкой замка, а ее, Джудит, перестать трогать и разрешить ей жить так, как она желает.
Все это мало-помалу было в тот вечер сказано нам ее матерью вперемежку с тысячью милых извинений, так что между нами нежданно установились самые дружеские отношения; леди Макуорт была тронута отечественным вниманием к ее бедам и надеется на то, что отечественный приезд не останется без следа, а принесет ей долгожданное облегчение. Так незаметно пролетело время, и пришла пора отходить ко сну.
ЭТО ОТКРЫТИЕ ПОВЕРГЛО В ШОК!
