Хвала господу за убиенных монахов

Он пришел.

Он пришел, дабы отыскать меня.

В то время, когда Мик заворачивает за угол и исчезает из поля зрения, я прислоняюсь к стенке в собственном укрытии (за кружевной занавеской в фойе строения через дорогу), ощущая себя так, словно бы в действительности наколдовала заклинания, а не зажимала цветные бусинки между пальцами, и продолжительно выдыхаю.

Мик пришел, дабы отыскать меня.

Разве я считала, что он не придет? Не знаю, не знаю. Я через чур взволнована, дабы устанавливать что-то, наподобие продолжительного зрительного контакта, а без него сложновато измерить интерес. Но замечая за ним из укрытия, словно бы чертовски ужасный серийный убийца, мне хватило времени, дабы я смогла сосредоточиться на его лице и поверить, что… он выглядит заинтересованным. Разве нет? Ну, он постоянно выглядит заинтересованным, он же собственного рода инопланетянин, но прямо на данный момент он думается… завороженным.

«А тебе не думается, что он выглядит завороженным?» — задаю вопросы я кота, что трется у моих ног. Он проскользнул ко мне именно с возникновением Мика, как словно бы приложив все возможные усилия старался привести его ко мне, и в то время, когда кот стал звучно урчать, как будто бы трактор, я поразмыслила, что Мик совершенно верно услышит. Мне нужно было как-то приглушить урчание. Заглушить кота. И что, вы думаете, я сделала? Я замурлыкала еще громче.

— Я делать, как ты захочешь, — так и не сказал вслух кот.

Не обращая внимания на то, что это не привело ни к каким страшным последствиям, мое беспокойство выяснилось мало глупым. О чем я думала? Что Мик откроет дверь и потребует ответа: «Из-за чего ты мурлычешь, кошка?».

Кот продолжает собственный мурлык-фест, что я расцениваю как: «Да, Мик определенно заворожен». А как он имел возможность остаться равнодушным? Я его околдовала. За что благодарю нужно сообщить скаппам. Двум. Один на постукивание о витрину, второй на — полет бабочки. Пуф! Пуф! И их, как ни бывало. Хотелось бы мне иметь целое ожерелье Кару. Кару. Я пишу ей смску. Марионетка, Которая Кусается, была бы горда.

По причине того, что, ну да, как бы я додумалась до оживления марионетки?!

Но, это не копирование. Это дань уважения. Ну да, да, так говорит любой артист, в то время, когда крадёт чужую идею. И все же, в этом случае, это, действительно, дань уважения, за мою собственную веру в волшебство два года назад. И думается весьма верным, что Мик будет пробужден совершенно верно таким же образом. Что мы должны терять отечественную волшебную невинность одинаково. Посредством ужасных марионеток, на протяжении снегопада.

(Ладно-ладно. Это звучит как-то не так. Но вы же осознаёте, что я имею в виду.)

Но, настаиваю, что бабочка была моей идеей, и считаю ее чем-то наподобие вишенки на торте, которая как бы информирует: «О, это так как фокус? Ну и как же я его сделала, умник?». Я пробую вообразить, что бы было, если бы это произошло со мной, но не могу. В то время, когда определишь, что волшебство существует, весьма сложно отыскать в памяти, как оно было, в то время, когда ничегошеньки об этом не знал. Это похоже на попытку осознать, как вы выглядите с закрытыми глазами.

(Я уже раз пробовала. В то время, когда маленькой была. Неясно, с чего мне внезапно стало весьма интересно, как я выгляжу с закрытыми глазами… ну, я…. гмм… подошла к зеркалу и… закрыла глаза.)

(Ну, да. Я смотрелась как раз так, как выглядит внутренняя сторона век.)

(Я ни при каких обстоятельствах не утверждала, что я — гений.)

Я выжидаю, хорошенько чешу тёмного котяру и разрешаю Мику уйти на достаточное расстояние, перед тем как вынырнуть из собственного укрытия. На улице холодно. Морозный воздушное пространство бодрит. Мое сердце стучит в такт веселенькой мелодии, а губы словно бы готовятся к параду, а вся другая я, как будто бы мелкий народец, рвущийся в небо, но удерживаемый тросами на земле.

К тому же, я умираю с голоду и плохо желаю в туалет.

Я наподобие как желаю встретиться с Миком в «Отравленном гуляше». Вернее, имела возможность бы. Я имела возможность бы за ним следом и окликнуть:

— Хорошо порезвились, красавчик. А сейчас давай съедим по штруделю, а позже поцелуемся. Когда я сбегаю до туалета.

Но я еще не совсем его заворожила. У меня имеется еще скаппы, каковые нужно израсходовать до наступления того самого беседы. Я весьма надеюсь, что данный разговор окажется тоненьким слоем между, частью с ошеломлением и частью, где будут поцелуи, подобно глазури между слоями торта.

(Ммм. Тортик.)

Не то дабы мне не хотелось поболтать с ним. Весьма — меньше, в придуманной версии сегодняшнего вечера, в которой мне вообще-то удается составить из слов предложения, и не просто какие-то разрозненные, случайные, притягательные, поэтические строфы, а предложения, каковые не приводят к логическому выводу, что у меня повреждение мозга. Легко… я не могу сходу броситься растолковывать ему, из-за чего такая срочность с поцелуями. По окончании продолжительных размышлений, я пришла к выводу, что самоё вероятное объяснение пребывает в том, что я клон, запрограммированный на немедленное исполнение этого действия, либо же мгновенно самоуничтожусь.

Либо имеется еще одно: бархатистая няшность Мика. Он, как будто бы кексик, лишь в обличье юноши.

Я отправилась вперед, остановившись, дабы выглянуть из-за угла, и убедиться, что он совершенно верно ушел. Я двигаюсь к Мелка Стране, останавливаясь у кафе по дороге, дабы уменьшить более актуальные из моих физический потребностей (ни губы, ни желудок, нет; это ничто, если сравнивать с требованиями мочевого пузыря), а позже иду , спеша, но осторожничая, всматриваясь вперед, и убеждаясь, что меня еще не застукали за преследованием. Я не вижу никаких показателей Мика, не смотря на то, что и тешу себя мыслями наподобие, не эта ли цепочка следов, на занесенном снегом Карловом мосту, в собственности ему.

Эта? Вероятно.

В то время, когда я почувствовала прилив нежности к вероятным следам Мика, то осознала — у меня важные проблемы. Тот факт, что я не могу кроме того собраться, дабы выказать себе в отвращение, говорит о том, как на большом растоянии все зашло. Я пропала.

Приблизительно в то время, в то время, когда я прокралась во двор «Отравленного гуляша» — под арку, украшенную тёмной замерзшей лозой плюща, в сад средневековых каменных плит, под которыми были погребены монахи — начинаю задаваться вопросом, не пугающая ли я. Ну, в смысле, не пугаю ли я. Не переходит ли машинально пугание в пугающую? И может ли это уничтожить… романтику?

Бьюсь об заклад, все преследователи вычисляют себя офигенными романтиками. «Офицер, я отправился на это для любви».

Не пересекла ли я линии? Я о том, что планирую пялиться на Мика в окно. Не известно почему, это думается хуже, чем пялиться на Мика из окна, как я только что делала с чистой совестью. В итоге, чрезмерно интересные люди заглядывают в, а не выглядывают из. Но это все еще публичное место, уговариваю я себя. Я не пялюсь в его окно. Я бы ни при каких обстоятельствах на такое не решилась. Это кафе. Более того, это наподобие как мое кафе. Мое и Кару. Ну, очевидно, не в юридическом смысле. Кафе нам не в собственности, разве что в духовном смысле.

Что значительно выше, чем какие-то в том месте юридические бумажки на право собственности. Потому я крадусь, совсем не в пугающем смысле слова, к окну.

А… в том месте… в том месте, на выступе — маленькие, пушистые, тёмные перышки. Я знаю, чьи они. Кто тут был. Ко мне прилетал Кишмиш и стучал клювом по стеклу, дабы привести к Каре. У меня комок подступает к горлу, в то время, когда я вспоминаю его мелкое обгоревшее тельце на ладонях Кару, и эти перья являются напоминанием о том, как несложна моя жизнь, как легковесен данный вечер, и как не-страшны для жизни последствия неудачи. И без того же это напоминает мне о моем долге поделиться с Кару оголтелой сказкой, потому я смело наблюдаю в окно, готовая к волшебству.

И именно тогда, в то время, когда я вижу Мика, именно там, где он и должен быть, кто-то окликает меня по имени. Ну, не совсем по имени, по одной из предположений моего имени:

— Сусанка? — раздается у меня за спиной, во дворе.

Лишь один человек меня так именует, если он по большому счету заслуживает зваться «человеком». Неа, не заслуживает. Лишь один козел меня так кличет, и я ощущаю, как по моим жилам струится ледяной яд, готовый выплеснуться. Терпение. Я не поворачиваюсь, дабы ответить, по причине того, что замечаю за Миком, что прямо в эту секунду усаживается на бархатном диванчике у «Чумного» — это отечественная с Кару духовная территория, которая ожидала его с табличкой «ЗАРЕЗЕРВИРОВАН» и любовно вырезанной марионеткой ангела — и мне нужно, дабы волшебство случилось прямо на данный момент.

— Что ты тут делаешь? — задаёт вопросы Казломиров голос.

Моя рука уже у меня в кармане. Мои пальцы находят скаппу. Мик наблюдает на новую марионетку, как будто бы это приятель, что посторожил ему место. Это аналог сатаны (которого он держит на коленях): у ангела те же пропорции. Я сделала их в прошлом сентябре, для представления на сутки Святого Николая, на оценку по Марионеточному мастерству, за что, очевидно, взяла пять.

Я загадываю желание. Я не могу видеть его воплощение, но бисеринка исчезает у меня между пальцев и по тому, что я вижу, как качнуло от удивления Мика, осознаю — что-то случилось.

В то время, как у дьявола имеется канарейка, качающаяся вместо сердца, у ангела вырезано в виде сердца отверстие на груди, и в нем — бенгальский огонек… что только-только зажигается, перевоплотив его сердце в мини-фейерверк. В шоу я зажигала его спичкой. В этом случае, я загадала самовозгорание. Надеюсь, выглядит это потрясающе. Из этого мне не видно, да и не смотря ни на что, у меня появилось менее приятное воротиле, которое необходимо уладить. Я оборачиваюсь.

— Что тебе необходимо. — Никаких вопросительных интонаций. Ничего, не считая непреклонного ядовитого презрения.

Все для Каза. Казимир Андраско — стихийное бедствие Кару, в качестве первого ее парня. Первого и последнего. Того, кто отнять у неё кое-чего. Она считает, что я ничего не знаю, но это не верно. И давайте-ка кое-что проясним по поводу меня. Я обожаю месть, как обычные люди обожают закаты, а другие — прогулки по пляжу. Я ем месть ложкой, как мед. В действительности, может, я вовсе и не человек, а сама месть во плоти. Мои родители клянутся, что я была настоящим малышом, а не результатом сделки с сатаной. Ну, очевидно, что они еще сообщат. Результат: во мне много нерастраченной мести, дабы функционировать от имени обиженных и обиженных девушек во всем мире, с которыми обращаются, как с вещами, а на данный момент мы еще и говорим о Кару.

От имени Кару, Каз добился наивысшего статуса Немезиды Первого Класса, но еще пока не был подвергнут Полному Уничтожению — лично созданному замыслу Сусанны.

До тех пор пока.

— Легко желаю поздороваться, — говорит он озадаченно, потому как в действительности думал, что я буду безумно счастлива ему.

— В чем твоя неприятность? — задаёт вопросы он.

— В чем моя неприятность? У меня их большое количество, но по большей части они связаны с тенденцией к насилию и, быть может, с демоническим происхождением, каковые имеют отношение к тебе.

— Че? — Он тупо смотрит на меня, что со своей стороны, есть особенно разочаровывающим ответом на добротную реплику Немезиды. Каз, возможно, имеет статус «Первый класс в Правонарушениях по Наивысшей Тупизне», но в качестве неприятеля он слеплен из сырья.

Я вздыхаю и без обиняков говорю:

— Ты не являешься хорошим соперником.

— О чем ты говоришь? Соперником для чего?

— Соперником для противостояния. Тупица. Что ты тут делаешь, Казломир?

— Сама как думаешь? Кару тут? Ты с ней видишься тут?

Я смеюсь.

— Ты же это не без шуток, что ищешь Кару, — говорю я, но по его тупорылому лицу вижу, что он в полной мере себе важен. — В прошедшую вашу встречу, она выбросила тебя в окно. Неужто, это воздействие все еще покинуло место для надежды?

— В то время, когда она это сделала, то просто не знала, что это был я, — возразил он. — Что произошло-то с ней тем вечером, а? Она в порядке?

Это Кару-то в порядке? Нет. Нет, она определенно не в порядке, но сейчас в совокупности ее неприятностей, Каз превратился в что-то столь же значительное, как комар, которого неожиданно вдохнул Всевышний. Никому не необходимая мелочь. Я лишь качаю головой:

— О, Казломир, — говорю, как я надеюсь, с ласковой жалостью. — Бедняжка Казломир. Давай-ка, я тебе кое-что растолкую. Знаешь, это как в сказках, в то время, когда имеется кучка принцев, и все пробуют победить право на руку принцессы, но все они тщеславны, родовиты и поглощены лишь собой, а потому проваливают задания и отправляются на смерть? А позже приходит тот, кто умен и хорош, и он побеждает и приобретает собственный «продолжительно и счастливо» рядом с ней? Ага, ну вот, ты — первый тип.

Я похлопываю его по плечу.

— Для тебя все кончено.

Все та же тупая рожа. А позже он говорит:

— Ты желаешь заявить, что она встретила другого?

— О, Боже! — Лишь и имела возможность я, что засмеяться. — Говорить с тобой, сродни игре в мяч с малышом. Проваливай, Каз. Ты что думал, я шутила до этого? Тебе тут не рады. Имрих тебя в гроб вложит, а я забью гвозди в крышку.

Столики в «Отравленном гуляше» сделаны из настоящих гробов, и его одноглазый обладатель Имрих, благоволил мне и Кару. Мы приходили ко мне, как минимум, трижды в неделю в течении двух с половиной лет. Мы расписали в обмен на гуляш уборные заведения. Так что Имрих — на отечественной стороне.

— Ага, — говорит Каз, закатывая глаза, то ли не веря, то ли испугавшись, на секунду. — Тогда вперед. Надеюсь, у тебя гробовые гвозди наготове. — И он делает ход вперед, контролируя, не блефую ли я.

Линия подери.

А это ни фига не блеф! Имрих так и поступит. Он не совсем в собственном уме. И я вовсе не шучу — да вы посмотрите лишь на его кафе! Да Всевышнего для, оно же полно противогазов и черепов. Это не бутафория, они настоящие. Имрих уж церемониться не станет, и совсем совершенно верно вложит Каза в гроб, и, ответ утвердительный, у него имеется гвозди для заколачивания гроба. Как и все другое в «Отравленном гуляше», они древние и настоящие. Он говорит, что это гвозди из гробов, эксгумированных в Кутна-Гора*, по окончании того, как пара монахов в средние века окропили округу грязью с Голгофы**, сделав это кладбище самым популярным в Центральной Европе. Самое популярное кладбище в Центральной Европе, что тут сообщишь! И в почве вам удается пробыть погребенным ровно , пока вас не выкопают, дабы высвободить место для следующего юноши. И — о! После этого, в конце девятнадцатого века, были наняты резчики по дереву, дабы сделать предметы мастерства из всех выкопанных костей. Вот крутотень! Лишь представьте себе жизнь скелета по окончании смерти, в качестве светильника. Ага, вот так.

Итого: гвозди — имеется. Гроб — имеется. Чокнутый одноглазый Имрих и его друзья из бара, готовые сцапать мальчика-зайчика и познакомить его с шелковистым интерьером шестиугольного ящичка?

Имеется.

Может и мне поучаствовать? Не.

В каждый вечер. В. Любой. Второй. Вечер. Но сегодняшний вечер не для мести. Я делаю глубочайший вдох. Он для ошеломления.

Я не наблюдаю в окно. Я так усиленно не наблюдаю в окно, что моя шея вот-вот окаменеет. Я умираю от желания выяснить, что происходит у Мика, но не желаю, дабы Каз перехватил мой взор. Он может все сломать на данный момент, в то время, когда у меня все идет по шепетильно выверенному графику.

Имрих принес уже чай Мику? Замысел таковой. «Чумной» (отечественный с Кару столик, запрятанный под громадной конной статуей Марка Аврелия) не занимается, благодаря табличке «ЗАРЕЗЕРВИРОВАН», и марионетка-ангел сидит с перекрещенными ногами на сиденье, обитом бархатом, и в то время, когда (в случае если) Имрих заметит парня, которой войдет и сядет в том направлении, он обязан принести ему поднос с чаем. Последний ключ к разгадке будет засунут в чашу с мышьяком (Это сахарница. Чай в «Гуляше» подается в древних серебряных сервизах — на сахарнице и молочнике выгравировано «стрихнин» и «мышьяк», «болиголов», «цианид». Мило, не правда ли?)

Так что по существу: в случае если Имрих уже принес чай, а Мик отыскал последнюю подсказку, то он может выйти в эту дверь в любую секунду, а я буду тут столбом, и Казимир Андраско станет свидетелем отечественных самых первых слов, сообщённых друг другу.

Вот еще! Я обязана закончить эту борьбу «умов».

— Вообще-то, — говорю я Казу. — У меня другие замыслы. Но сделай одолжение, сходи в том направлении. И в то время, когда ты окажешься закрытым в гробу, в темноте, умирая от жажды и голода, отчаянного желания и галлюцинаций пописать, в то время, когда кафе закроется и не останется никого, кто бы услышал твои крики, … я о тебе и думать забуду.

Я жестом указала на дверь, и в довершение всего, как будто бы нанеся ему coup de grace***, одарила его… Одержимым Взором Маньяка. Данный взор, как бы говорит: «У меня имеется что-то такое, что пленит и очарует. Пошли, покажу — оно в подвале». Один из моих любимых взоров, и, кстати, самый нелюбимый моим братом, по причине того, что он (взор) неизменно сигнализировал о начале боевых действий, поднятых до отметки священной мести, которому он (мой брат) ни при каких обстоятельствах не имел возможности соответствовать. Брат просто не мог с этим совладать. Томаш знал: «Ты не можешь победить Одержимую Маньячку. Можешь лишь вызвать ее».

Каз имел возможность не знать этого на своем опыте, но почувствовал это интуитивно. Мои глаза напугали его до чертиков. Я это вижу. Он струсил. То и дело посматривает на дверь. Одаривает меня презрительным взором, кривя рот. Такую рожу в большинстве случаев корчат хулиганы, в то время, когда опасаются кого-нибудь. Позже он назовет меня больной. Ожидаем-с.

— Сусанна, ты больная.

— Ага, — подтверждаю я с удовольствием, усиливая интенсивность взора. — В курсе.

Вот и все. Он принимает ответ. Он разворачивается и уходит. Я испытываю в один момент облегчение и разочарование. Разочарование от того, что Каз был так близок к тому, дабы появляться замурованным в гробу, а я отговорила его, и облегчение, по причине того, что я ужасное орудие, а это — в значительной мере моя миссия.

С уходом Каза, я кидаюсь к окну…

…и вижу, как Мик идет в мою сторону! В одной руке он держит ангела, в второй — дьявола, и у меня не больше трех секунд, дабы раствориться в воздухе, перед тем как успеет открыться эта дверь.

Это, либо ныряние за ближайший надгробный камень.

Хвала Господу за убиенных монахов!