Хождение семена по мукам

Шере повел дело энергично. Весенний сев он создавал по гестипольному замыслу, сумел сделать данный замысел живым событием в колонии. На поле, в конюшне, в свинарне, в спальне, легко на дороге либо у перевоза, в моем кабинете и в столовой около него постоянно организовывалась новая сельскохозяйственная практика. Парни не всегда без спора встречали его распоряжения, и Шере ни при каких обстоятельствах не отказывался выслушивать деловое возражение, время от времени приветливо и сухо, в самых скупых выражениях приводил маленькую ниточку доводов и заканчивал безаппеляционно:

— Делайте так, как я вам говорю.

Он по?прошлому проводил целый сутки в напряженнйо и одновременно с этим несуетливой работе, по?прошлому за ним тяжело было угнаться, и одновременно с этим он умел терпеливо простоять у кормушки два?три часа либо пять часов проходить за сеялкой, вечно имел возможность, через шесть раз в час, забегать в свинарню и приставать, как смола, к свинарям с вежливыми и назойливыми вопросами:

— В котором часу вы давали поросятам отруби? Вы не забыли записать? Вы записываете так, как я вам показывал? Вы приготовили все для купанья?

У колонистов к Шере показалось отношение сдержанного восхищения. Очевидно, они были уверены, что «отечественный Шере» лишь потому так оптимален, что он отечественный, что во всяком втором месте он был бы менее прекрасен. Данный восхищение выражался в немногословном признании его авторитета и в нескончаемых беседах о его словах, ухватках, недоступности для всяких чувст и его знаниях.

Я не удивлялся данной симпатии. Я уже знал, что парни не оправдывают интеллигентского убеждения, словно бы дети смогут обожать и ценить для того чтобы человека, что к ним относится любовно, что их ласкает. Я убедился в далеком прошлом, что наибольшая любовь и наибольшее уважение со стороны ребят, по крайней мере таких ребят, какие конкретно были в колонии, проявляются по отношению к вторым типам людей. То, что мы именуем высокой квалификацией, уверенное и четкое знание, умение, мастерство, золотые руки, полное отсутствие и немногословие фразы, постоянная готовность к работе — вот что увлекает ребят в громаднейшей степени. » У Андр Мих Батуева, см. в файле BATUEV.00*. » » Кстати, об старших и отношениях ребят. — ПЕДАГОГ ОБЯЗАН ЗНАТЬ » СОБСТВЕННЫЙ ПРЕДМЕТ ПО?НАСТОЯЩЕМУ Прекрасно, И ТОГДА ЕГО БУДУТ УВАЖАТЬ И » СЛУШАТЬСЯ, ДАЖЕ ЕСЛИ ОН РЕЗКИЙ ЧЕЛОВЕК. НО КАКИМ БЫ ВЫ » ДОБРЕНЬКИМ НИ БЫЛИ, ХОТЬ КОРМИТЕ ИХ КОНФЕТАМИ, ЕСЛИ ВЫ СОБСТВЕННОГО » ПРЕДМЕТА НЕ Понимаете — ВАС И В ГРОШ НЕ БУДУТ ЦЕНИТЬ. ВЫ Станете » Всегда ОБЪЕКТОМ ИЗДЕВАТЕЛЬСТВ и НАСМЕШЕК. ВАМ БУДУТ ГОТОВИТЬ » КАВЕРЗЫ и Всякие ПОДВОХИ — И ВСЕ ИЗ?ЗА ОТСУТСТВИЯ УВАЖЕНИЯ. См. и в файле BYVALAYA.TB2. Вы имеете возможность быть с ними сухи до последней степени, требовательны до придирчивости, вы имеете возможность не подмечать их, если они торчат у вас под рукой, имеете возможность кроме того безразлично относиться к их симпатии, но если вы блещете работой, знанием, успехом, то нормально не оглядывайтесь: они на вашей стороне, и они не выдадут. Все равно, в чем проявляются эти ваши способности, все равно, кто вы таковой: столяр, агроном, кузнец, преподаватель, машинист.

И напротив, как бы вы ни были нежны, занимательны в беседе, хороши и приветливы, как бы вы не были красивы в быту и в отдыхе, в случае если ваше дело сопровождается провалами и неудачами, в случае если на каждом шагу видно, что вы собственного дела не понимаете, в случае если все у вас оканчивается браком либо «пшиком», — ни при каких обстоятельствах вы ничего не заслужите, не считая презрения, время от времени снисходительного и иронического, время от времени гневного и уничтожающе враждебного, время от времени назойливо шельмующего.

Как?то в спальне у девочек ставил печник печку. Заказали ему круглую утермарковскую. Печник забрел к нам вскользь, протолкался в колонии сутки, у кого?то починил плиту, исправил стенку в конюшне. У него была занятная наружность: целый кругленький, облезший и одновременно с этим целый сияющий и сахарный. Он сыпал словечками и прибаутками, и по его словам выходило, что печника, равного ему, на свете нет.

Колонисты ходили за ним толпой, весьма недоверчиво относились к его рассказам и встречали его повествования довольно часто не теми реакциями, на каковые он рассчитывал.

— Тамочки, детки, были, само собой разумеется, печники и постарше меня, но граф никого никого не желал признавать. «Позовите, — говорит, — братцы, Артемия. Данный в случае если уж складет печку, так будет печка». Оно, само собой разумеется, что я юный был печник, а печка в графском доме, сами осознаёте… Бывало, взглянуть на печку, значит, а граф и говорит: «Ты, Артемий, уж попытайся…»

— Ну, и выходило что?нибудь? — задают вопросы колонисты.

— Ну, а как же: граф постоянно посмотрит…

Артемий принципиально важно задирает облезшую голову и изображает графа, осматривающего печку, которую выстроил Артемий. Парни не выдерживают и заливаются хохотом: весьма уж Артемий мало похож на графа.

Утермарковку Артемий начал с праздничными и особыми беседами, отыскал в памяти по этому поводу все утермарковские печки, и хорошие, сложенные им, и никуда не годные, сложенные вторыми печниками. Наряду с этим он, не стесняясь, выдавал все тайны собственного искусства и перечислял все трудности работы утермарковской печки:

— Самое основное тут — радиусом совершить верно. Второй не имеет возможности с радиусом трудиться.

Парни совершали в спальню девочек целые паломничества и, притихнув, замечали, как Артемий «проводит радиусом».

Артемий большое количество тараторил, пока складывал фундамент. В то время, когда же перешел к самой печке, в его перемещениях показалась некая неуверенность, и язык остановился.

Я зашел взглянуть на работу Артемия. Колонисты расступились и заинтересованно на меня посматривали. Я покачал головой:

— Что же она такая пузатая?

— Пузатая? — задал вопрос Артемий. — Нет, не пузатая, это она кажет, по причине того, что не закончено, а позже будет как направляться.

Задоров прищурил глаз и взглянуть на печку:

— А у графа также так «казало»?

Артемий не осознал иронии:

— Ну а как же, это уже любая печка, пока не кончена. Вот и ты, к примеру…

Через три дня Артемий позвал меня принимать печку. В спальне собралась вся колония. Артемий топтался около печки задирал голову. Печка стояла среди помещения, выпирая во все стороны кривыми боками, и… внезапно упала, загремела, завалила помещение прыгающим кирпичом, скрыла нас друг от друга, но не имела возможности скрыть в ту же секунду взорвавшегося смеха, визга и стонов. Многие были ушиблены кирпичами, но никто уже не был в состоянии подметить собственную боль. Смеялись и в спальне, и, выбежав из спальни, в коридорах, и на вдоре, практически корчились в судорогах хохота. Я выбрался из разрушения и в соседнем помещении наткнулся на Буруна, что держал Артемия за ворот и уже прицеливался кулаком по его засоренной лысине.

Артемия прогнали, но его имя на долгое время сделалось синонином ничего не опытного, хвастуна и «партача». Говорили:

— Да что это за человек?

— Артемий, разве не видно!

Шере в глазах колонистов меньше всего был Артемием, и исходя из этого в колонии его сопровождало общее признание, и работа по сельскому хозяйству отправилась у нас споро и удачно. У Шере были еще и дополнительные свойства: он умел отыскать вымороченное имущество, обернуться с векселем, по большому счету кредитнуться, исходя из этого в колонии начали появляться новенькие корнерезки, сеялки, буккеры, кабаны а также коровы. Три коровы, поразмыслите! Где?то близко запахло молоком.

В колонии началось настоящее сельскохозяйственное увлечение. Лишь парни кое?чему обучившиеся в мастерских не рвались в поле. На площадке за кузницей Шере выкопал парники, и столярная готовила для них рамы. Во второй колонии парники подготавливались в грандиозных размерах.

В самый разгар сельскохозяйственной ажиотации, в первых числах Февраля, в колонию зашел Карабанов. Хлопцы встретили его восторженными обьятиями и поцелуями. Он кое?как скинул их с себя и ввалился ко мне:

— Зашел взглянуть, как вы живете.

Радующиеся, обрадованные рожи заглядывали в кабинет: колонисты, воспитатели, прачки.

— О, Семен! Наблюдай! Здорово!

До вечера Семен бродил по колонии, побывал в «Трепке», вечером пришел ко мне, грустный и немногословный.

— Поведай же, Семен, как ты живешь?

— Да как живу… У батька.

— А Митягин где?

— Ну его к линии! Я его бросил. Отправился в Москву, думается.

— А у батька как?

— да что ж, селяне, как обыкновенно. Батька еще молодец… Брата убили…

Как это?

— Брат у меня партизан, убили петлюровцы в городе, на улице.

— Что же ты думаешь? У батька будешь?

— нет… У батька не желаю… Не знаю…

Он дернулся решительно и придвинулся ко мне.

— Понимаете, что, Антон Семенович, — внезапно выстрелил он, — а ну как я останусь в колонии? А?

Семен скоро посмотрел на меня и опустил голову к самым коленям.

Я сообщил ему легко и радостно:

— Да в чем дело? Само собой разумеется, оставайся. Будем все рады.

Семен сорвался со стула и целый затрепетал от сдерживаемой тёплой страсти:

— Не можу, осознаёте, не можу! Первые дни так?сяк, а позже — ну, не можу, вот и все. Я хожу, роблю, чи в том месте за обидом как отыщу в памяти, прямо хоть кричи! Я вам так сообщу: вот привязался к колонии, и сам не знал, думал — пустяк, а позже — все равно, отправлюсь, хоть взгляну. А сюды пришел да как побачил, що у вас тут делается, тут же прямо так у вас добре! От ваш Шере…

— Не переживай так, чего ты? — сообщил я ему. — Ну и было бы сходу прийти. Для чего так мучиться?

— Да я и сам так думал, да как отыщу в памяти все это непотребство, как мы над вами куражились, так аж…

Он махнул рукой и замолчал.

— Добре, — сообщил я, — кинь все.

Семен с опаской поднял голову:

— Лишь… возможно, вы что?нибудь думаете: кокетую, как вы говорили. Так нет. Ой, если бы вы знали, чему я лишь обучился! Вы мне прямо сообщите, верите вы мне?

— Верю, — сообщил я без шуток.

— Нет, вы правду сообщите: верите?

— Да отправился ты к линии! — сообщил я смеясь. — Я думаю, прошлого ж не будет?

— От видите, значит, не совсем верите…

— Зря ты, Семен, так нервничаешь. Я всякому человеку верю. Лишь одному больше, второму меньше: одному на пятак, второму на гривенник.

— А мне на какое количество?

— А тебе на сто рублей.

— А я вот так совсем вам не верю! — «вызверился» Семен.

Вот тебе и раз!

— Ну, ничего, я вам еще докажу…

Семен ушел в спальню.

С первых часов он сделался правой рукой Шере. У него была четко выраженная хлебородская жилка, он большое количество знал, и очень многое сидело у него в крови «з дида, з прадида» — степной унаследованный опыт. Одновременно с этим он жадно впитывал новую сельскохозяйственную идея, стройность и красоту агрономической техники.

Семен смотрел за Шере ревнивым взором и старался продемонстрировать ему, что и он способен не уставать и не останавливаться. Лишь самообладанию Эдуарда Николаевича он подражать не умел и всегда был взволнован и немного поднят, всегда бурлил то негодованием, то восхищением, то телячьей эйфорией.

семь дней через две я позвал Семена и сообщил легко:

— Вот доверенность. Возьмёшь в финотделе пятьсот рублей.

Семен открыл глаза и рот, побледнел и посерел, неудобно сообщил:

— Пятьсот рублей? И что?

— И больше ничего, — ответил я, заглядывая в коробку стола, — привезешь их мне.

— Ехать верхом?

— Верхом, само собой разумеется. Вот револьвер на всякий случай.

Я передал Семену тот самый револьвер, что в осеннюю пору вытащил из?за пояса Митягин, с теми же тремя патронами. Карабанов машинально забрал револьвер в руки, дико взглянуть на него, стремительным перемещением сунул в карман и, ничего больше не сообщив, вышел из помещения. Через десять мин. я услышал треск подков по мостовой: мимо моего окна карьером пролетел наездник.

Перед вечером Семен вошел в кабинет, подпоясанный, в маленьком полушубке кузнеца, стройный и узкий, но сумрачный. Он без звучно выложил на стол револьвер и пачку кредиток.

Я забрал пачку в руки и задал вопрос самым равнодушным и невыразительным голосом, на какой лишь был способен:

— Ты вычислял?

— Вычислял.

Я неосторожно кинул пачку в коробку.

— Благодарю, что потрудился. Иди обедать.

Карабанов для чего?то передвинул слева направо пояс на полушубке, метнулся по помещению, но сообщил негромко:

— Добре.

И вышел.

Прошло 14 дней. Семен, видясь со мной, здоровался пара угрюмо, как словно бы меня стеснялся.

Так же угрюмо он выслушал мое новое приказание:

— Отправься, возьми две тысячи рублей.

Он продолжительно и негодующе наблюдал на меня, засовывая в карман браунинг, позже сообщил, подчеркивая каждое слово:

— Две тысячи? А вдруг я не приведу денег?

Я сорвался с места и закричал на него:

— Пожайлуста, без идиотских бесед! Тебе дают поручение, ступай и сделай. Нечего «психологию» разыгрывать!

Карабанов дернул плечом и тихо сказал неизвестно:

— Ну, что ж…

Привезя деньги, он пристал ко мне:

— Посчитайте.

— Для чего?

— Посчитайте, я вас прошу!

— Да так как ты вычислял?

— Посчитайте, я вам кажу.

— Отстань!

Он схватил себя за горло, как словно бы его что?то душило, позже рванул воротник и зашатался.

— Вы нужно мною издеваетесь! Не может быть, дабы вы мне так доверяли. Не может быть! Чуете? Не может быть! Вы специально рискуете, я знаю, специально…

Он задохнулся и сел на стул.

— Мне приходится дорого платить за твою услугу.

— Чем платить? — рванулся Семен.

— А вот замечать твою истерику.

Семен схватился за подоконник и прорычал:

— Антон Семенович!

— Ну, чего ты? — уже мало испугался я.

— Если бы вы знали! Если бы вы лишь знали! Я ото дорогою скакав и думаю: хоть бы всевышний был на свете. Хоть бы всевышний отправил кого?нибудь, чтобы ото лесом кто?нибудь набросился на меня… Пускай бы дюжина, чи в том месте какое количество… я не знаю. Я стрелял бы, зубами кусав бы, рвал, как собака, аж до тех пор пока убили бы… И понимаете, чуть не плачу. И знаю ж: ваы отут сидите и думаете: чи привезет, чи не привезет? Вы ж рисковали, правда?

— Ты чудак, Семен! С деньгами неизменно риск. В колонию доставить пачку денег без риска запрещено. Но я думаю так: если ты будешь возить деньги, то риска меньше. Ты юный, сильный, замечательно ездишь верхом, ты от всяких преступников удерешь, а меня они легко поймают.

Семен весело прищурил один глаз:

— Ой, и умный же вы, Антон Семенович!

— Да чего мне хитрить? Сейчас ты знаешь, как приобретать деньги, и дальше будешь приобретать. Никакой хитрости. Я ничего не опасаюсь. Я знаю: ты человек такой же честный, как и я. Я это и раньше знал, разве ты этого не видел?

— Нет, я считал, что вы этого не знали, — сообщил Семен, вышел из кабинета и закричал на всю колонию:

Хождения по мукам в армейском городе Воздвиженка.

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector