Гуманный абсурд техники

Я затрагиваю тут вопрос, что думается фактически философским. Делается ли человек благодаря техническим средствам более добрым? Придем ли мы к собственного рода мутации людской существа? Разрешит ли техника выполнить старый добрый проект? Это было, например, верой Тейяра де Шардена… На конкретном примере современного мастерства видно, что техника совершила радикальный разрыв и самые современные технические средства, применяемые в мастерстве (музыке, живописи, скульптуре, архитектуре), привели, к созданию продукции которая, строго говоря, ничего общего не имеет с тем, что человек продолжает, по крайней мере, в течении пяти тысяч лет, вычислять творениями мастерства, т.е. каковые владеют смыслом, красотою, гармонией, связью со счастьем, возвышенностью духовных состояний. Современное мастерство предстает совсем противоположным всему этому. Мы не будем говорить, следовательно, что техническое мастерство не есть мастерством, а только что все реализованное весьма на большом растоянии от исполнения доброго проекта античности, противоречит ему во всем и разрушает его.

При всем наряду с этим, стал ли человек «более добрым»? Я приведу пример, что я уже довольно часто приводил, по причине того, что он думается мне весьма показательным. Большой французский издание в 60-х годах, в начале генетических манипуляций, совершил опрос двух десятков нобелевских лауреатов — биологов, химиков, генетиков и т.д. — по вопросу о будущем технических средств, каковые они начали применять, и о людской модели, которую имели возможность сохранять надежду отработать посредством манипуляций над эмбрионами. Так вот, как вопросы, так и ответы этих великих ученых были совсем безлюдны. Они были неспособными (за исключением банальностей наподобие того, что они желали бы сделать человека лучше и умнее) сообщить, какая людская модель казалась им желательнее.

В конечном итоге никто точно не знает, что свидетельствует заявление, что человек будет более добрым… Для Гитлера это означало арийскую генетическую селекцию… Следовательно, неизвестно, что делать с этими превосходными и страно действенными средствами. Это указывает, что будет создаваться что попало (вовсе не обязательно создадут Франкенштейнов). Но в мою задачу не входит изучить подобный объект: прямой вопрос, которым я задаюсь перед лицом сегодняшних технических средств, влияющих на существующего человека, ребенка и взрослого, и обусловливающих их возможное развитие, это вопрос о типе человека, что создан и действительности в миллионах экземпляров, уже сейчас, и без мельчайшего вмешательства генетики. Итак, я характеризую этого человека таким, каким я его встречаю, человеком очарованным, ошарашенным, завлеченным.

Человек отечественного общества, по окончании периода одержимости в труде, превратился в человека, очарованного разнообразием картин, интенсивностью шумов, дисперсией информации. В этих трех областях речь заходит о действии технических средств на любого человека, даже если он не увлечен телевидением либо пьесами. Он практически не имеет возможности избежать этого. Я думаю о общем усилении шума во всех формах современной музыки.

Само собой разумеется, кто-то сообщит: «Это не вина техники, это человек, пользователь включает собственный приемник на полную мощь» (в то время, когда речь не идет о концерте). Но именно это мне и думается вызывающим беспокойство. Как раз факт, что слушатель требует, дабы его снабжали музыкой, всецело давящей, разрушающей сознание, и как раз этим он очарован. Он будет в состоянии наркомана, что не хочет ничего другого. А что мне думается одновременно худшим и самым показательным в аналогичной обстановке, так это — развитие «плейера». Делается абсурдным и безумным положение, в то время, когда констатируешь, что юные просто не смогут прожить часа без данной музыки, которая расплющивает мозг. Они так отравлены этим шумом, что стирает все другое, что они нуждаются в нем в поезде, в машине… Они не смогут вырваться больше из этого магнетизма, что мешает им осознавать внешний мир, приобретать другие впечатления, жить в реальности, выбраться из собственной одержимости. Данный шум… удваивает шум муниципальный среды. В большинстве случаев все согласны с тезисом о вредности этого постоянного шума (машины, рабочие станки…) а также время от времени борются против него. Но вот музыка навязывает второй ужасный шум и еще более вредный, по причине того, что он добровольно выбран.

То же самое происходит со вторжением картин, не только тех, каковые распространяются на телевидении либо в кино, а картин рекламы, к примеру, каковые уже не являются рекламой нейтральной и неподвижной, изображаемой настенными афишами, а двигающейся и активной, следовательно, очень привлекательной. Картины закабаляют внимание и одновременно с этим развлекают. Человек захвачен вселенной случайных и массово навязываемых возможностей. Само собой разумеется, я вовсе не желаю заявить, что подобная реклама заставляет брать слушателя продукт. Проблема заключаеться не в этом. Но многочисленность этих захватывающих картин растворяет, удерживает человека в всецело неестественной вселенной. Тут нет никакой рефлексии, никакого выбора, никакого вероятного дискуссии. Так что такая реклама вовсе не безобидна. Если она преуспевает, так по причине того, что учитывает действительности современного человека, его недочёты, его жажды. А в то время, когда имеется тема насилия (весьма свойственны рекламные серии по разным объектам, но вращающимся около императива: «Будьте современны», — и имеющие в собственной базе, все подряд, картины агрессивности, завоевания, могущества, насилия), а иначе, представлена, не смотря на то, что и значительно меньше, тема женщин и мужчин идиллически радостных, прекрасных и т.д., т.е. имеется и целое рекламное течение, пропагандирующее дружбу, гостеприимство, знакомство именно по поводу того, что напоминает такое отношение менее всего.

А компьютер делается настоящим помощником, нужным по мере того, как излишество информации угрожает для обычного человека превратиться в дезинформацию. К счастью, эта информация будет взята, всецело записана, усвоена и будет постоянно пребывать в вашем распоряжении благодаря совокупности памяти. Но и тут чудеса означают, что человек предстает неимущим. Компьютер не есть инструмент, что находится лишь на работе человека. У него имеется собственная функция, а человек лишается собственной хранения информации и специфической власти выбора и ее комбинирования. А это полностью не та же самая операция, которая возлагается на компьютер. Она как следует изменяется по мере того, как в составление и распределение информации человеком вторгается основной субъективный фактор, неизбежно отсутствующий у аппарата. Этот субъективный фактор делает данные, составленную человеком, увязанной с принятием ответов. Ответ ни при каких обстоятельствах не входило в задачу неприятности (которая может осуществляться компьютером), а постоянно являлось «ответом», составляющим «гордиев узел».

Все эти примеры приведены чтобы разрешить понять, что я подразумеваю под очарованным человеком. Это окружение из картинок и шума так захватывающе, суггестивно и развлекающе, что человек не имеет возможности жить в стиле отстраненности, созерцания, размышления, а должен поддерживать стиль немедленности, гипнотической деятельности и очевидности. Это и имеется три характеристики вздора в экзистенциальном смысле.

Заключение

По окончании этих нескольких зарисовок обстановок, которые связаны с применением современной техники, я не могу, само собой разумеется, заявить, что человек сам по себе абсурден, либо что нелепо общество само по себе. Это было бы в конечном итоге позицией метафизической. Но я говорю, что мы делаем человека и общество абсурдными в философском смысле. Я полагаю, что это всецело новый опыт в истории и что необходимо постараться углубить знание того, что свидетельствует эта обстановка.

Первая очевидность, с которой мы видимся, пребывает в том, что нет философии вероятной техники, как нет и «технической культуры». Философии техники нет вследствие того что таковая не имеет ничего общего с мудростью, а, наоборот, высказывает только гибридность. Она воображает наконец-то вероятное отсутствие эмоции меры и отражает такое излишество, которое, с одной стороны, производится неохотно человека либо кроме того без его деятельности, а иначе, достигает таких чрезмерных масштабов, что человек не может кроме того уследить, что создаёт техника, исходя из этого отныне требуется аппарат, записывающий то, что создаёт второй аппарат. Лишь компьютер может записать сообщения межпланетных зондов либо фотографий…

Так, человек вправду выведен, из игры собственными изображениями. Он не может перевоплотить эти изобретения в философию, поскольку последняя определяет пределы, дефиниции и достаточно обрисованные области бытия, чего именно не разрешает сделать техника. Философия, выстроенная в соответствии с техникой 1950 г., не имеет никакой никакого смысла и ценности в 1980 г. В базе тут та же самая неприятность: с одной стороны, скорость трансформаций технических средств, иначе, их качественная модификация (потому, что возможно заявить, что имеется качественное изменение технического ансамбля в связи с переходом от энергии пара к электричеству, а после этого — второе качественное изменение от индустриальной совокупности к совокупности информационной).

Не стремясь к созданию философии техники либо технической культуры, мы вправе поставить вопрос: ориентации человека и каковы тенденции, ринувшегося в эту авантюру? Мне думается, что их две, четко выраженных: поиск обоснования и поиск компенсации. По мере нарастания дезориентации, обусловленной постоянными преобразованиями среды техникой, человек ищет компенсаций, каковые находятся вообще-то на уровне бегства. Я не говорю о бегстве экстремальном и упрощенном: к примеру, наркомания либо пьянство, — а о бегстве в религию, в иррациональное, что думается ему тем более нужным, чем более страшным и непонятным делается данный мир. Как раз в эту категорию входят новомодные верования сакрального характера, появляющиеся везде, будь то вера в парапсихологию либо возврат к замкнутому религиозному мистицизму, либо еще вера в открытие себе аналогичных в малоизвестных мирах, откуда к нам снизошли бы Суть, Счастье, Помощь… внеземных существ.

Имеется и второй нюанс этих реакций. Это поиск обоснования. Но обращение редко идет о прямых обоснованиях технического феномена либо технического прогресса, скорее — это опосредованные обоснования через, к примеру, политику либо интеллектуализм… Тут я имел возможность бы заявить, что высшим обоснованием есть обоснование вздором (либо нигилизмом). Нет ничего, что имеет смысла, нет ничего, что имеет сокровище, следовательно, развитие техники так же приемлемо, как и все другое. Дабы закончить эту тему, затронем мало более своеобразны философский вопрос, но в продолжение того, что тут говорилось. «Я», личность может конструироваться, существовать, иметь историю, «Я» может вольно собой стать только тогда, в то время, когда входит в игру вероятного и нужного либо необходимости и свободы. Нет индивида, нет «доброго человека», нет «Я», в случае если нет никакой свободы, никакой возможности. Безтолку жить, в случае если нет определенного поля свободы, на котором выращивается «Я». Напротив, нет никакой истины данной свободы, если не основываются и не натыкаются на необходимость, на совокупность необходимостей. Как раз игра этих двух реалий разрешает человеческое существование.

Человек заключен в сеть детерминаций, но он создан именно чтобы господствовать над ними, применять их и так осуществлять собственную свободу. «Я» воображает уже самое себя (необходимость), но оно должно кроме этого им стать (возможность). «Высвобожденное от возможности «Я» — безнадежно, так же как «Я», высвобожденное от необходимости». В случае если разрешённая войти на самотек возможность опрокидывает и разрушает необходимость… так, что «Я» выплескивается через самое себя, не оставляя никакой необходимости, к которой обращаются и с которой сравнивают себя, то получается «безнадежность вероятного». «Я» делается абстрактной возможностью, которая крутится и исчерпывается в вероятном, оставаясь на месте и ничего не достигая.

Со своей стороны, в то время, когда человек думает только при помощи необходимости, в то время, когда он считает, что все детерминировано, в то время, когда все становится неизбежно нужным, то появляется кроме этого безнадежность, настоящая безнадежность… Свобода имеется лишь при наличии необходимости и в соответствии с ней, но действительность имеется лишь в борьбе за свободу, и это действительно как для отдельного индивида, так и для социального тела: будучи самим собой — он нужное, а перед лицом становления — он вероятное.

Так вот, эта диалектическая игра была основательно потрясена, я сообщил бы кроме того уничтожена универсализацией техники на двух уровнях. В первую очередь техника стала тем, что разрешает делать все. Она — возможность в одно да и то же время универсальная и полная. Она разрешает человеку шагать по Луне… Она делает вероятным скорость, мгновенность, непосредственность, мощность и т.д. Все, о чем человек думает либо чего хочет, он может реализовать, и современному человеку думается, что скандальным есть встреча с препятствием; В то время, когда имеется что-то, что современный человек не имеет возможности сделать, то он вычисляет это ненормальным. К примеру, лечить рак еще не смогут либо не смогут изготовить жизнь из ничего… Но тут же направляться радикальное суждение, претендующее на то, что в случае если все быть может, то ничего неосуществимого нет. Ничего нет неосуществимого для «Я», по причине того, что объект — вероятное.

…Нет более никакой действительности, по причине того, что действительность имеется синтез вероятного и нужного, но уже нет (в видимости, иллюзии, фантасмагории) никакой необходимости. И это — одна из обстоятельств нескончаемой тоски современного человека.

В случае если техника делает все вероятным, то она делается сама безотносительной необходимостью. Тридцать лет тому назад я писал, чти техника стала фатальностью — судьбой современного человека. Полагаю, что это с лихвой подтвердилось. Техники не избежать. Все области, все виды деятельности, все реалии схвачены техническими средствами и больше не осталось никакого «резерва» вне ее досягаемости. И она сама по себе предстает обстоятельством себя. Но вот эта народная формула превратилась в последний абсолют во всех рассуждениях по этому поводу. Идет ли обращение об опасностях, стоимостях и т.д., по исчерпании доводов, ученый либо техник заключает дискуссию фразой: «По крайней мере прогресс не остановить».

Следовательно, предполагается что-то полное; неоспоримое, против чего ничего не сделаешь, чему человек обязан , это — технический рост (так как непременно в отечественном обществе прогресс сводится к этому росту…). В противном случае говоря, для человека не имеется никакой возможности. Не имеется никакой свободы по отношению к технике, поскольку свобода тут состоит легко в том, дабы сообщить «да» либо «нет». А вот… кто сообщит «нет» космическим зондам либо генной инженерии? Как раз тут и лишь тут мы обнаруживаем полный детерминизм для человека (а не в его генах либо в его культуре). Это и имеется обстоятельство, ключ фундаментальной безнадежности современного человека. Он неисправим, по причине того, что ничего не имеет возможности, а смутно чувствует это, не осознавая. Это обстоятельство наркомании и некоторых качеств перемещения хиппи.

Но последний ход еще не сделан: он осуществляется тогда, в то время, когда человек поймёт и начинает обосновывать обстановку. Но в этом случае поймут лишь один из качеств явления. И тогда вы станете иметь теоретиков полной свободы, предоставляемой человеку техникой. Теоретики не только отрицают другую сторону, но, более того, пробуют раздавить человека серьезностью, всецело нечеловеческой: в случае если действительно, что техника делает меня суверенно свободным, в случае если действительно, «Что я могу сделать все, тогда я становлюсь важным за все. Значит, и за резню в Аргентине либо в Афганистане, за голод в государствах третьего мира и т.д. Другого выхода, нежели суицид, тогда не существует. Совершенно верно так же обстоит дело и с теми, кто не желает видеть ничего, не считая обратной стороны: полного механической интерпретации и детерминизма истории политики и экономики при отрицании любой возможности, любого вмешательства свободного акта. Это происходит, в то время, когда трансформируют тяжеловесную императивную необходимость техники в долг-бытие. Подобный детерминизм имеет хватает воображения, дабы перевоплотить в безнадежность вероятное, но и хватает возможности, дабы открыть невозможность. Тогда человек заговаривает «дубовым языком», высказывая исчезновение сознания. И нет другого выхода, нежели рабство (в роскоши либо нищете, в конформизме либо в концентрационном лагере). И в том и другом случае человек, философ, осуществляя это осознание, намного усиливает тяжесть аналогичного людской условия, подчиненного технике и переходящего от экзистенции к метафизике.

Но необходимо сделать еще один ход. Что происходит, в то время, когда вместо осознания (и оправдания) или освобождения от техники либо детерминизма осознается и то и другое в один момент? Другими словами, без того, дабы наблюдалась диалектическая сообщение одного с другим, без того, дабы имелось напряжение, конфликт, а, наоборот, наблюдалась бы идентичность, соответственно, в то время, когда знают, что то, что имело возможность бы высвободить человека, предстает именно тем, что стало его фатальностью… В случае если в данной технической среде осознают, что возможность есть необходимостью, а необходимость делается единственной вероятностью для человека, тогда достигают именно вздора. Но вздора отныне — без выхода. Сейчас уже не в философской диссертации, не в случайном примере (потому, что возможно постоянно найти противоположный пример), а в самом сердце обстановки. Так, присоединяются вторым методом к философскому вздору, о котором я сказал сначала, но что не имеет более ничего метафизического, что превратился в собственного рода онтологию мира, организованного техникой. Так, начиная с этого момента, примеры, приводимые тут, перестают быть «частными» случаями, преобразовываясь вправду в показательные и непротиворечивые. Таковым мне думается значение вздора в технической вселенной.

[1] Перевод третьей главы из кн.: EllulJ. Le bluff iechnologique. P., Hachelle, 1988.