Правила пролетарской литературы Неприятным намерено не обосновывались. Его страстная полемика с декадентами лежит в той же плоскости, что и высказывания вторых писателей-реалистов — Л.Толстого, И.Бунина — и подкреплялось апелляцией к традициям литературы Х1Х в. Статью В.И.Ленина Партийная партийная и организация литература (1905) кроме этого нельзя рассматривать как литературный манифест. Не смотря на то, что в ней и были сформулированы определенные правила партийной литературы (привёдший к гневной отповеди Брюсова), но в целом она была посвящена не проблемам развития художественной литературы, а партийной печати. Канонизация ее положений случилась не в разглядываемый период, а значительно позднее.
Итак, в начале века социалистический реализм существовал как художественная тенденция никак не именуемая, а подчас и не осознаваемая. Она вызревала в романтико-реалистическом художественном мире раннего Горького. В сравнении с Гаршиным, Короленко, кроме этого тяготеющими к неоромантизму, аллегории и легенды Неприятного отличались более звучной мажорной нотой, более конкретно выраженной надеждой на будущее, более понятной и дешёвой широким весам художественной формой. В творчестве Неприятного, вступившего в литературу в один момент с нарастанием рабочего движения, были многократно усилены идеологические и эстетические поиски, характерные для его старших современников. Предстоящее художественное воплощение пролетарских настроений в образах храбрецов, за которыми, по выражению Б.Бялика, стояла собственная новая среда, было, непременно, новаторством Неприятного. Но не нужно через чур быстро противопоставлять его в этом замысле реализму ХХ в., потому что общеизвестны факты дружеской и творческой близости Неприятного к прозаикам реалистам, их участия в горьковском издательстве Знание. Таковой альянс возможно растолковать выводом В.Келдыша об обновлении художественной совокупности реализма в начале века. Одним из наиболее значимых доводов исследователя явилось то, что в указанный период изменяется темперамент взаимоотношений между средой и личностью; вопреки позитивистским концепциям утверждается относительная независимость личности от социальной среды, ее активизм. Последний часто и не без оснований просматривается через призму влияния на русскую литературу философии Ницше.
Нам уже приходилось сказать о том, что теория соцреализма представляется нам синтезом трех начал: ницшеанства, богостроительства и марксизма (22). Подтверждение отечественной точки зрения мы позднее нашли у В.Страды, что к трем источникам социалистического реализма относит: 1) богостроительство, которое связано с марксизмом и ницшеанством; 2) марксистское направление гегельянского толка, возглавляемое в 30-е г.г.Г.Лукачем и М.Лифшицем в издании критик ; 3) теорию партийности литературы и шире — по большому счету теория пролетарской и социалистической революции, и практика тотального управления построением коммунизма. (51; 97). Потому, что отмеченные В.Страдой второй и третий источники относятся к 30-м г.г., другими словами к новому этапу развития явления, мы в вопросе о генезисе соцреализма ограничимся рассмотрением ницшеанских, марксистских, богостроительских его корней.
Отношение основоположника соцреализма Горького к сверхчеловеку Ницше и к храбрецам народничества хватало противоречивым: от Ницше… нравится мне до Я был человеком толпы, и храбрецы Лаврова-Михайловского… не увлекали меня, кроме этого не увлекала и мораль господ, которую очень красиво проповедовал Ницше. Разумеется, эта противоречивость разъясняется маргинальными изюминками личности писателя, однако ницшеанские мотивы в творчестве раннего Горького самоочевидны.
Увлекаемый марксистскими идеями об авангардной роли рабочего класса, Неприятный, казалось бы, поменял ницшеанскую идею индивидуализма на убеждения коллективиста. Возвышенное боевое настроение пролетариата, понявшего якобы предназначенную ему роль освободителя человечества и хозяина мира, он именовал смелым романтизмом коллективизма. Отличительные изюминки социалистического реализма проявлялись в художественном претворении и трактовке материала, получившем социально-конкретные формы. Во Неприятелях и, в особенности, в Матери очевидно иное соотношение между совершенным и настоящим, чем в творчестве его предшественников,потому что, как сказал Луначарский, Неприятный — дитя времени, в то время, когда чертами мировоззрения стали страстные порывы к претворению идеала в реальность, в то время, когда идеал понимался как часть действительности а также как ее внутренняя сущность (Максим Горький). Для этого щедро употреблялись краски романтического стиля, в том числе и в рассказах А.Серафимовича, посвященных первой русской революции.
Смена ориентации сказалась на характере храбреца. Павел Власов, не смотря на то, что и возможно поставлен в ряд с Данко, увлекшим за собой людей, все же не похож на подлинно ницшеанских храбрецов раннего Горького, не затруднявших себя вопросом Что я сделаю для людей?. Фактически в отказе от них, от их индивидуализма критик начала века Д.Философов заметил финиш Неприятного как живописца, но сущность эволюции заключалась в смене художественной концепции храбреца. К храбрецу социалистического реализма — коллективисту, выразителю интереса собственного класса (а Ницше классовый подход отрицал) уже не приложим ницшеанский сверхчеловек, что общается с людьми, серея от отвращения и избавляется (курсив Ницше) от толпы (По ту сторону добра и зла). Для Горького не приемлемо и характерное для Ницше элитарное познание культуры, презрение к общепринятым книгам, которым пристает запах мелких людей. Не выдерживает критики тезис Б.Парамонова о том, что Неприятный усвоил из Ницше лишь одну формулу: падающего толкни (39). На деле Неприятный противопоставил ей другую: восстающего поддержи. Но, двигаясь в новом направлении, Неприятный сохранил соотносимую с ницшеанством идею волюнтаристского преобразования мира, последствия которого ужаснули в 1917-1918г.г. его самого. Активизм Горького, обретая очень революционные формы в духе марксова Философы прошлого лишь растолковывали мир, а задача пребывает в том, дабы поменять его, сближался с активизмом Ницше. (Примечательно, что определение философского кредо Ницше в одном из русских переводов — в 1909г. звучал как парафраз указанного тезиса Маркса: Ницше стремился больше к тому, дабы преобразовать мир, чем осознать его в некотором роде). В письме И.Микколе от 28 июля 1921г. Неприятный писал: Я верю в энергию личности более твердо, чем в энергию весов, и эта вера сочеталась с определенным недоверием к демократизации. Известна его фраза: …Победа демократизма будет не победой Христа, как думают иные, а — брюха.
Не ссылаясь ни на Маркса, ни на Ницше, а, может и не ощущая собственной причастности к их идеям (они, как говорится, носились в воздухе), Неприятный-живописец утверждал собственный активное отношение к миру, испытывал желание его кардинально переделать. Если сравнивать с литературой Х1Х в., возможно сказать о как следует новом характере социальной активности горьковского хорошего храбреца. Слова Неприятного Лишь люди бессердечно-прямые и жёсткие, как мечи, — лишь они пробьют возможно поставить эпиграфом к галерее хороших храбрецов соцреализма. Ницше, вычислявший всякую мораль собственного рода тиранией по отношению к природе, сказавший о моральном лицемерии повелевающих, питал иллюзии большевизма об искоренении ветхой морали на благо общества. Кстати, это стало настоящим основанием для достаточно нередкого отождествления советского мастерства с мастерством Фашисткой германии (А.Гангус назвал соцреализм нацизмом в культуре). В мастерстве советском и фашистском видят неспециализированные, восходящие к Ницше традиции, но ни советская литература в целом, ни публицистика не скатились до человеконенавистничества и пропаганды насилия.
Ницшеанский сверхчеловек обернулся храбрецом нового типа — суперменом революции с глазами металлической синевы, громившим дома предместий с бронепоездных батарей, не способным к состраданию: Мы разучились нищим подавать…, — как писал Н.Тихонов.
Но снова же выделим сообщение ницшеанского храбреца с воззрениями радикального народничества. Еще Лавров полагал, что народу необходимы их мученики и мифы, легенда о которых переросла бы их подлинное преимущество, их настоящую заслугу. Им припишут энергию, которой у них не было (…). Они станут недосягаемым, неосуществимым идеалом перед толпою. Число гибнущих тут не имеет значения. Легенда их постоянно размножит до последней возможности. Такое познание хорошего храбреца, питало богостроительский сюжет не только революционного времени, но и будней (в обязательном порядке смелых) социализма. Что-то родственное позднейшему горьковскому пониманию социалистической практики возможно отыскать в По ту сторону добра и зла, где ставилась задача подготовить великие, отважные коллективные испытания в деле воспитания и дисциплинирования с целью положить этим финиш тому случайности и ужасающему господству неразумности, которое до сих пор именовалось историей. Ницшеанская потребность в энтузиазме, экстазе в полной мере вписывалась в складывающуюся эстетику социалистического реализма.
Имеется еще одна особенность теории социалистического реализма, сближающая его с эстетикой Ницше — определенная сакральность. Причем последняя предполагала практическую воздейственность произведений искусства на поведение и сознание реципиента. Отыщем в памяти тезис Ницше о роли мифа в мастерстве нового времени, мифа, напоминающего о высшей радости и другом бытии. Творцам для того чтобы искусства, как полагал Ницше, его народ будет обязан восстановлением германского мифа. Необычное развитие этих идей возможно заметить в докладе М.Горького на Первом съезде писателей, в его суждениях о романтизме, лежащем в базе мифа и возбуждающем революционное отношение к миру, отношение, фактически изменяющее мир. Так мысль активизма укоренялась в нюансе культуры.
Пристрастие Неприятного к социальному активизму, его высказанное на заре ХХ в. кредо Человек же, утверждающий пассивное отношение к миру,- кто бы то ни был, — мне враждебен… Тут я фанатик подтверждалось его продолжительной полемикой с Л.Толстым и Ф.Достоевским. Кроме того в 1918 г., в то время, когда писались Несвоевременные мысли, которыми автор отделял себя от коммунистов, в то время, когда возможности начатых социальных опытов приводили к сомнению у большинства, а также у него самого, Неприятный повторял: По существу мое отношение к социальной педагогике Толстого, Достоевского не изменилось и не имеет возможности измениться. Суть двадцатипятилетней работы моей, как я понимаю ее, сводится к страстному моему жажде разбудить в людях действенное отношение к судьбе. Отвергая проповедь о необходимости терпения, Неприятный додавал: Подобные проповеди органически враждебны мне, и я считаю их непременно вредными для моей страны. Эта идея кроме этого вошла в теоретический канон социалистического реализма.
Как относиться нам к данной полемике на данный момент, в то время, когда активизм Горького именуется сатанинским (Б.Парамонов), а храбрецы послеоктябрьской лет заклеймены за то, что они мечутся, как угорелые? Думается, что позиция Достоевского и Толстого, с одной стороны, и Горького — с другой, два полюса в диалектике правды, каковые нужно не противопоставлять друг другу как взаимоисключающие, а учитывать в поступательном перемещении общества. Вопрос об активизме тревожит и современную философию (42; 12-13). Оправдавшиеся сомнения Достоевского, Толстого в эффективности социальных преобразований, отыскавшие отзвук и в произведениях писателей последующего поколения, их предостережения о негативных сторонах социальных катаклизмов не должны пониматься как безотносительный довод против активного преобразования судьбы. Но это при условии, что ни одна из тенденций не будет искусственно насаждаться в административно-репрессивном порядке и обретать тот тотально-разрушительный темперамент, как это произошло в послереволюционной России. В случае если ранее идеи Толстого и Достоевского побивались авторитетом Неприятного, то нельзя допускать и обратного.
Итак, изменение марксистских и ницшеанских начал в эстетике социалистического реализма очевидны. Возможно дать согласие с Л.Колобаевой в том, что мостом между ними были идеи судьбы-борьбы, сопротивление среды, условности морали, пафос активизму, установка на волевой тип человека (29; 172). Но раскрытие генезиса социалистического реализма будет не полным не учитывая третьей его составляющей — богостроительства.
Богостроительство, которым занимались кружки Богданова-Луначарского при активном участии Неприятного, нужно отличать от богоискательства (см. выше). богостроители и Богоискатели сближались в критическом отношении к официальной церкви. В остальном их позиции были различные, что часто приводило к полемике. Богостроительство по сути дела означало пропаганду марксизма в форме понятной народу религиозной проповеди. Появившись как религия без Всевышнего (выражение Луначарского), оно приходит к мысли, что восставшие рабы смогут иметь собственного Всевышнего (34; 49) и новое религиозное пролетарское сознание, Примечательно то, что в сознании Луначарского революционно-богостроительские идеи соединялись с ницшеанским: в мире ненужно, но мы должны дать ему суть. Сверхчеловек воспринимался как мост, ведущий в Эдем будущего, и Луначарский думал, что Ницше обожал в нем еще не законченного Всевышнего.
Современные философы (31; 30) сближают отношение Луначарского к людям, не талантливым двигаться в Эдем будущего с позицией автора Антихриста: не сильный и неудавшиеся должны умереть: первое положение отечественного человеколюбия и нужно еще оказать помощь им в этом. Из этого культивирование жестокости как отличительная черта послеоктябрьской действительности. Волюнтаристская богостроительская утопия начала века, склонность части коммунистов к мифотворчеству обернется в 30-е г.г. действительностью обожествления главной личности, с его ужасным ритуалом, претворением мифа в действительность посредством всесильной национальной автомобили. А волшебство слова, о которой писал Богданов в утопическом романе Красная звезда, выродится в кривое зеркало партийной пропаганды застойных времен. Не нужно во всем последующем видеть какую-то личную вину Ницше, Луначарского либо Богданова. Стремительное распространение идей говорит о подготовленности к ним общества, в то время, когда люди уже не нуждаются в текстах того либо иного автора, дабы жить и ощущать по его прогнозу.
Опираясь на работы А.Луначарского Базы хорошей эстетики, социализм и Религия, А.Гангус и Б.Парамонов выводят соцреализм за пределы мастерства. Для них он — замаскированная религия, а автор выступает в роли жреца. Но, сама по себе сакральность искусства вовсе не довод для его перечеркивания. Помимо этого, опора на религиозный миф есть одним из дорог укоренения литературного произведения в культуре, безотносительно к миросозерцанию его автора (Ленин, яростно выступавший против богостроительства как идеологии и против богостроительского увлечения Неприятного, однако это событие учитывал).
Революционное преобразование мира у автора Матери мыслится как построение царства Божьего на земле в духе первохристианства. По замечанию западных экспертов по теологии, видеть в настоящем ростки будущего (принцип нового творческого способа) — это имеется, светская попытка подспудного осмысления христианской идеи. В Матери же закладывался и канон храбреца, приносящего привлекательную жертву, переступающего во имя высокой цели не только через собственные жажды, но и через собственных родных. Апостольское имя Павел, его строгое лицо, монашеская суровость, обреченность на ссылки и тюрьмы, яркие отсылки к Евангелию рождают ассоциации со словами известного послания: Меня уже приносят в жертву… Но ты переноси скорбь.., совершай дело благоверника.., проповедуй слово (5; 546). Тут вспоминаются и более позднее жизнеописание другого Павла — о следовании житийному канону в романе Н.Островского неоднократно упоминалось в зарубежной критике. Рассказ о благочестивом и праведном Симеоне — Семене Давыдове и т.д. Одновременно с этим совершенства, утверждаемые соцреализмом, сближались и с ницшеанской концепцией человека, пренебрегающего любовью к ближнему во имя отдаленных целей (Все обожают близкое, но в громадном сердце — и далекое,- говорит в Матери Андрей Находка), открывая долгую цепь обычных для соцреализма сюжетных перипетий: конфронтации-неприязни с родителями, обрекание на смерть собственного ребенка во имя идеи и т.д.
Следующий ход соцреалиста Горького — повесть Исповедь, которая в советском литературоведении противопоставлялась Матери как неточность писателя. Но как справедливо писал А.Синявский в статье Роман Максима Неприятного Мать как ранний пример социалистического реализма (25а; 91), повесть была закономерным и логическим развитием идеи богостроительства, глубоко заложенной еще в романе Мать.
В Исповеди Горького на первый замысел выходят фактически религиозное искание храбреца в этом случае Матвея (Матфея). Полагая, что всевышних не ищут — их создают, Неприятный говорит о необходимости строительства Всевышнего в душе человека. К такому выводу его подводили живучие социально-утопические идеи сознания народа, легенды о почва обетованной и избавителе и безоглядная убежденность в их истинности (23; 29-36). В финале Исповеди храбрец, разочаровавшись в официальных формах религии, приходит к идее народобожия, а создатель под богостроительством осознаёт устроение народного бытия в духе коллективистическом, в духе единения всех по пути к единой цели — освобождению человека от рабства внутреннего и внешнего. Такая сакральность в отношении к народу как целому, наровне с храбрецом, приносящим себя в жертву неспециализированному делу, сохранилось на всех последующих этапах развития социалистического реализма; она исключала полифоничность точек зрения, потребовала в начале нейтральности, а позднее и авторитарности стиля, его однонаправленной воздейственности на читателя. Богостроительские идеи сохранялись у Горького до самой смерти.
СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ И РЕАЛИЗМ
И тут нужно разграничить понятие социалистический реализм и реализм не только в диахронике, учитывающий отличие позиции Неприятного от позиции его предшественников, но и в синхронном замысле; больше того — в творчестве одного писателя. Мать и Жизнь Клима Самгина Горького, Поднятая целина и Негромкий Дон Шолохова, Города и годы и Неординарное лето Федина, конечно же несут отпечаток идиостиля авторов, но тяготеют к различным идейно-художественным совокупностям. Те особенности Негромкого Дона либо Жизни Клима Самгина, каковые в большинстве случаев приводились в подтверждение их соцреалистичности в действительности выясняются неспециализированными родовыми особенностями реализма ХХ в. Разумеется, нужно признать, что социалистический реализм, имеющий собственные художественные успехи и оказавший определенное влияние на литературу ХХ в. все же есть течением значительно более узким, чем нам это представлялось во время СССР. Абрам Терц (А.Синявский) в статье Что такое социалистический реализм (1957) выяснил сущность его так: Телеологическая специфика марксистского образа мысли толкает к тому, дабы все подряд понятия и предметы подвести к Цели, соотнести с Целью, выяснить через Цель… Произведения социалистического реализма очень разнообразны по содержанию и стилю. Но в каждом из них присутствует понятие цели в прямом либо косвенном значении, в открытом либо завуалированном выражении. Это или панегирик коммунизму и всему, что с ним связано, или сатира на его бессчётных неприятелей (48).
Вправду, характерной изюминкой литературы социалистического реализма, социально-педагогической, по определению Неприятного, есть ее сильно выраженное сращение с идеологией, сакральность, и то, что эта литература практически была особенной разновидностью массовой литературы, по крайней мере, делала ее функции. Это были функции агитационно социалистические. Отыщем в памяти отзыв Ленина о Матери — книге нужной и своевременной: …Большое количество рабочих приняло участие в революционном перемещении несознательно, стихийно, и сейчас они прочтут Мать с громадной пользой для себя. Подобный суть имело напутствие Неприятного начинающему Серафимовичу. Не просто так о рассказе У обрыва сохранилась такая партийная резолюция: … Создатель проповедует революционные идеи. Он обосновывает, что революцию нужно продолжать (47; 408). четко выраженная агитационность литературы соцреализма проявлялась и в будущем — в заметной заданности сюжета, композиции, довольно часто другой (собственные/неприятели), в явной заботе автора о доступности его художественной проповеди, другими словами некоей прагматичности.
Очевидно, степень агитационности искусства могла быть различной: одно дело — МатьГорького, второе — стихи Д.Бедного. Разграничить уровни агитационности возможно и в поэзии Маяковского. Луначарский в статье середины 20-х г.г. — Значение мастерства с коммунистической точки зрения внес предложение условное разграничение социалистического мастерства на Пропагандистское и Громадное. Громадное — это которое преследует художественную цель, другими словами, которое дает полностью не приспособительно к недостаточному культурному уровню той либо другой аудитории мысли и эмоции, волнующие живописца. Пропагандистское же одевает собственные поучения в художественность совершает так эти поучения более действенными и иллюстративными, добавим мы. Но громадный талант преодолевал иллюстративность, как в Поднятой целине Шолохова.
Как всякое новое художественное явление, пролетарская литература сразу же стала объектом литературной борьбы. В критике начала века повторялись суждения типа: Неприятный все более и более переходит на партийную точку зрения. Неприятный решил отказаться от художественного творчества, дабы превратиться в партийного агитатора. Пропагандистский темперамент литературных произведений воспринимался не только как финиш Неприятного (Д.Философов), но и как объективное уровень качества нового явления. Так А.Амфитеатров в статье &в наше время;Новый Неприятный отмечал практическую целесообразность Матери, четкое осознание автором, для чего и для кого он пишет, а из этого и — что и как он пишет. Из этого определение Матери как книги для рабочих. Сравнивая роман с боевым патроном, Амфитеатров заключал: Это роман-программа, роман-пропаганда. В.Львов-Рогачевский заметил в Матери грех романтизма — из этого сопоставление Данко с Павлом — в то время как более убедительными критик вычислял Рыбина и образы Весовщикова. Уничижительные эпитеты, которыми награждали нового Неприятного Амфитеатров и Львов-Рогачевский (и в этом они появились едины с З.Гиппиус, Эллисом) не заслоняют от нас достаточно четко сформулированные изюминки того, что позднее стало называться социалистический реализм.
Такую же роль в воспитании подрастающего поколения в 20-е г.г. игрались семь дней Либединского, Чапаев Фурманова, Металлический поток Серафимовича (а в 1934г. задача идейной воспитания и переделки трудящихся в духе социализма была отражена в Уставе Альянса писателей — в определении социалистического реализма). Но, как верно пишет М.Голубков, эти и подобные им произведения были только одной из тенденций: монистическая концепция литературного развития еще не сформировалась, другие социалистическому реализму течения развивались достаточно вольно, подчас защищаемые самой верховной властью от произвола литературных государственныхы служащих. К таким другим течениям относился реализм, включая и его социально-критическое ответвление, представленное, к примеру, В.Вересаевым; неоромантизм в самых различных его проявлениях, неонатурализм (в 20-е г.г. с ним связывали имя А.Радостного). Заявки на новые направления находились в ряде манифестов литературных групп.
#Соцреализм #живопись
