Фобия — метафора недостающей нехватки

Метафора дефицита как такой, фобия несет в себе черты слабости означающей совокупности субъекта. Нужно осознать, что эта метафора пишет себя не в словесной риторике, а в неоднородности психологической совокупности, созданной из представлений влечений и из представлений предметов, которые связаны с вербальными представлениями. Юность мелкого Ганса совсем не растолковывает эту слабость означающей совокупности, которая обязывает метафору оборачиваться влечением, и напротив. Нужно думать кроме этого, как утверждают взрослые, страдающие фобией, что что-то в символической власти, которая связана с функцией отца, остается неясным на эдипальной стадии, формирующей субъекта. Не играется ли папа Ганса через чур громадную роль, затмевающую маму? Не через чур ли он озабочен собственными знаниями? В случае если фобия — это метафора, которая совершила ошибку местом, покинула язык для видения и влечения, то это указывает, что папа не осилит, будь то папа субъекта либо его матери.

Фрейд замечательно это осознавал. По окончании первых рассказов отца Ганса он подсказывает этому Гермесу вернуть себя в памяти его сына и попытаться, пускай это будет только на основании его усов и бинокля, занять место лошадей.

Лечение было очевидно успешным, по крайней мере, до того момента, пока Ганс не вошел в игру и не ринулся создавать… другие метафоры собственного страха перед неназываемым, в риторике, которая выплескивается в моменты влечения либо, лучше сообщить, делает их истерическими. Ужас, вправду, отступает, уступая место отвращению к малиновому сиропу, один лишь цвет которого как нож острый…

Но вправду ли провалилась сквозь землю фобия? Думается, нет. По крайней мере, по двум обстоятельствам.

В первую очередь, фрейдовское лечение, отсылая к полюсам домашнего треугольника, что нам видится как ужас перед неназываемым — ужас перед кастрацией и нехваткой? — в действительности возвращает фобию. Это лечение предоставляет страдающему фобией основание. Фрейд дает Гансу основание: ты не можешь не опасаться кастрации, на твоем страхе я основываю истину теории. Тем самым он рационализирует данный ужас и, не смотря на то, что эта рационализация будет в действительности, благодаря трансферу, некоей обработкой, ужас остается частично контрнагрузкой фобии. Определенное поддержание психоаналитического курса может оказаться противофобным лечением, в случае если лишь данный курс удержится на уровне фантазма и не спустится на уровень более узких механизмов метафорической обработки, что он уже прошел: названное и «объект» фобии, в том смысле, что это представление влечения, а не наличествующего объекта. Вправду, как первым об этом заявляет Фрейд, механизм психоанализа оказывается не на уровне этого фобического сгущения, потому, что он не в состоянии его развернуть:

«В то время, когда фобия конституируется при помощи бессознательных мыслей, происходит сгущение, и вот из-за чего курс психоанализа ни при каких обстоятельствах не имеет возможности следовать за развитием невроза».[64]

Эта констатация, разумеется, только устанавливает различие между процессом и психоаналитическим процессом невротического сгущения. Но это возможно кроме этого осознать и как невнимание линейной и трансферной тактики психоанализа (тем более что она довольно часто ведется на уровне мнимого а также сверх-Я) к механизмам сгущения, предшествующим деятельности фобии. Дабы приступить к этим механизмам, они требуют возобновления работы интроекции, и особенного внимания к сгущениям и перемещениям означающей цепи.

Вместо того, учесть эту метафоричность означало бы разглядывать страдающего фобией как субъекта в состоянии дефицита метафоричности. Неспособный создать метафоры посредством одних лишь знаков, он их создаёт в самой ткани влечения, и тогда оказывается, что единственная риторика, на которую он способен, — это аффект, довольно часто спроецированный в образы. Тогда для психоанализа обращение будет идти о том, дабы вернуть память, соответственно, и язык, неназываемым и именуемым состояниям страха, особенное внимание уделяя первым, потому, что они являются самую недоступную часть бессознательного. Обращение кроме этого будет идти о том, дабы одновременно с этим и в той же логике продемонстрировать разбираемому вакуум, на которой выстроены игра с означающим и первичные процессы. произвольность и Эта пустота данной игры являются самым настоящим эквивалентом страха. Но не сводит ли это процесс психоанализа к литературе, кроме того к стилистике? Не требует ли это от психоаналитика занятий стилем, «письма» вместо «интерпретации»? Не предлагает ли это поставить развращающему страху фетишистский заслон слова?

В развертывании фобии имеется характерный фетишистский эпизод. В то время, когда субъект выступает против искусственности объектного отношения, что делается на место дефицита, которая лежит в базе этого отношения, фетиш, по всей видимости, с неизбежностью делается тем нужным спасательным кругом, призрачным и скользким. Не есть ли как раз язык отечественным последним и неотъемлемым фетишем? Потому, что он основывается конкретно на фетишистском отказе («я не знаю совершенно верно, но однако», «символ не есть вещью, но однако», «мать это неназываемое, но однако я говорю» и т. д.), он определяет нас по отечественной сущности говорящего существа. Фетишизм «языка», являясь базой анализа, возможно, выясняется единственным неанализируемым.

Письмо, мастерство по большому счету, станет тогда единственным — нет, не лечением, но «ноу-хау» обращения с фобией. Мелкий Ганс делается режиссером-постановщиком в опере.

Наконец, и это вторая обстоятельство того, что фобия не исчезает, а скрывается за язык, — объект фобии есть протописьменным, и напротив, всякое речевое проявление, однако связанное с письмом, — язык страха. Я имею в виду язык дефицита как такой, нехватки, которая расставляет по местам символ, объект и субъект. Не желающий обмен сообщениями либо объектами, каковые передаются в соответствии с социальному соглашению о коммуникации и жажде по ту сторону дефицита. Это язык страха и нехватки, что подступает к нему и ограничивает его. Тот, кто пробует сказать об этом «еще не месте», этом не-месте, начинает, конечно, с обратного, другими словами с подчинения лингвистического и риторического кода. Но как к последней инстанции он обращается к страху: устрашающая и ужасная отсылка. Мы видимся с этим дискурсом в отечественных снах либо в отечественном соприкосновении со смертью, в то время, когда она заставляет нас утратить то состояние уверенности, в которой нас держит автоматическое применение речи, уверенности в том, что мы это мы, другими словами безукоризненные, неизменные, бессмертные. Но автор сталкивается с этим языком неизменно. Автор: страдающий фобией, которому удается метафоризировать, дабы не погибнуть от страха, а воскреснуть в символах.

Как лечить фобии.

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector