Им понравилась гостиница «Белый бык» на площади Ам Гоф, она мало изменилась со времен Моцарта, и хозяин похвастался, что шестилетний Моцарт останавливался в ней, в то время, когда в первый раз приезжал в Вену. Полицейское управление пребывало поблизости.
Утро было солнечное, теплое, по-осеннему прозрачное, но у направляться пришлось нелегко на душе. События у городских ворот покинули неприятный осадок и не давали спокойствия. допрос и Обыск так его потрясли, что он уже не испытывал эйфории от нахождения в том самом доме, где некогда обитал Моцарт.
Карета проехала по Богнерштрассе через Кольмаркт, по Грабену до полицейского управления, минуя многие места, в свое время прекрасно привычные Моцарту, но нет ничего, что могло развеять мрачного настроения Джэсона. Моцарт жил и на Кольмаркт, и на Грабен, данный город Моцарт обожал, но сейчас Джэсону все было безразлично. какое количество раз он предвкушал собственный первый сутки в Вене, грезил насладиться каждым ее уголком, а сейчас обязан думать о том, какой допрос ему учинят в милицейском управлении.
Полицейское управление выяснилось мрачным серым строением с зарешеченными окнами и тяжелыми коваными дверями. Джэсон покинул Ганса на улице, а сам с Деборой проследовал за караульным в чёрную приемную. На грубо сколоченных скамейках, в спертом воздухе сидело множество людей; то были крестьяне, приехавшие в Вену искать работу.
Дебора еле разбирала их провинциальный гортанный говор.
– Продолжительно ли нам нужно будет ждать? – задала вопрос Дебора караульного.
– До конца дня. Быть может, и до на следующий день. Кое-какие ждут целую семь дней.
– Но нам назначено свидание. Караульный насмешливо улыбнулся.
Но в то время, когда Дебора сунула ему два гульдена и заявила, что их ожидает сам господин Губер, караульный скоро припрятал деньги и приказал им следовать за ним.
По окончании неприглядной приемной кабинет Губера поразил Джэсона своим убранством, сказавшим об изысканности вкуса хозяина. Тяжелые красного бархата занавеси закрывали окна, стулья сверкали позолотой, массивная печь из белого кафеля занимала целый угол, а сам Губер восседал за отделанным мрамором столом. Он очевидно поджидал их. Его превосходно сшитый шёлковый галстук и серый сюртук отвечали самой последней моде. Но встреча, по всей видимости, не давала слово ничего хорошего.
Увидев, что Дебора рассматривает обнаженную, в человеческий рост мраморную фигуру, Губер гордо заявил:
– Это Венера, госпожа Отис, она скрашивает мне жизнь. Как вы ее находите?
– Прошу вас, господин Губер, отдайте отечественные паспорта.
– Вы не одобряете моего вкуса?
– Мы приехали ко мне из Бостона не чтобы изучать мастерство.
– Не сомневаюсь.
Наступило неловкое молчание, и Джэсон поспешил добавить:
– Господин Губер, день назад вы заверили нас, что дадите нам паспорта.
– Неправда, я лишь заявил, что вам нужно явиться ко мне и ответить на кое-какие вопросы. Это неизбежная формальность, пока вы находитесь в отечественном стране.
– Что вы желаете узнать, господин Губер? – задал вопрос Джэсон, с большим трудом сохраняя невозмутимость.
– Антон Гроб говорит, что у вас качественные советы и что ваш свекор влиятельный бостонский банкир. Он отправил Гробу на ваше имя тысячу гульденов. Как вы предполагаете ими распорядиться?
– Это отечественное личное дело, – возразила Дебора.
– Рекомендую вам отвечать на мои вопросы.
– Но это вас не касается.
– Госпожа Отис, нас касается все происходящее в Вене. Как продолжительно вы планируете пробыть в городе?
Деборе нетерпелось ответить: ни единого дня, но она сдержалась:
– Все зависит от мужа. И от его встречи с господином Бетховеном.
– Нам необходимы правильные сроки.
– Мне потребуется около трех месяцев, господин направляться, – ответил Джэсон.
– И где вы планируете их совершить?
– В Вене.
– Лишь в Вене?
– Быть может, кроме этого в Зальцбурге.
– Отчего в Зальцбурге?
– Говорят, что прекрасный город. Он заслуживает визита.
– К тому же в том месте появился Моцарт.
Джэсон желал было ответить, что ему это безразлично, но Губер опередил его:
– Вы очевидно интересуетесь Моцартом. Гроб только подтвердил мои подозрения. Ваш свекор написал об этом Гробу. Как я осознаю, господин Пикеринг не разделяет данной вашей страсти. Надеюсь, вас интересует лишь его музыка.
– Я уже сказал, господин Губер, что я композитор. Тут я могу пополнить собственный музыкальное образование.
– И, однако, для визита Зальцбурга вам потребуется особенное разрешение.
– Это правило в обязательном порядке для всех? – удивился Джэсон.
– Для некоторых, по отечественному выбору. Все правила и законы, установленные страной, должны безоговорочно выполняться.
Тоном преподавателя, допрашивающего провинившихся учеников, Губер задал вопрос, где и в то время, когда они появились и какое положение занимают в Америке, а после этого спросил:
– Имеется ли у вас родственники либо приятели в Австрийской империи?
Джэсон ответил, что нет, но что он сохраняет надежду познакомиться с приятелями Бетховена и, быть может, Гайдна и Моцарта.
Дебора сказала, что ее супруг не только композитор, но и хороший пианист. Лучше она назвала бы меня легко банковским служащим, поразмыслил Джэсон.
Им показалось, что допрос окончен, но Губер задал вопрос:
– А вы не студент?
– Нет. Действительно, вы имеете возможность вычислять меня студентом, изучающим музыку Бетховена.
– И вы не планируете поступать в местный университет?
– Нет! К чему мне это?
– Но вы так как останавливались в Гейдельберге?
– Да. По причине того, что Гейдельберг находится на пути в Вену.
– Не виделись ли вы в том месте со студентами? Университетские студенты – главные зачинщики всех беспорядков, – зло сообщил Губер. – Особенно в Гейдельберге и немецких княжествах. Мы не спускаем с них глаз. Мой вам совет, держитесь от них подальше.
– Мы это будем иметь в виду. Благодарю за предупреждение, господин Губер, – сообщила Дебора.
Сейчас они не сомневались, что Губер вернет им паспорта, но тот протянул им временные визы, поперек которых написал: «Настоящи до 1 января 1825 года».
– На три месяца. Если вы захотите пробыть тут продолжительнее, нужно будет обратиться ко мне за продлением.
– Но день назад вы сообщили… – начала Дебора.
– Я давал слово вернуть вам паспорта, если вы удовлетворительно ответите на все вопросы. Вы на них не ответили. Помимо этого, у вас нашли запрещенные книги.
– Я не знал, что они у вас запрещены, – сообщил Джэсон.
– Это не оправдание. Вас возможно арестовать за одни лишь книги. Вот они – пагубные последствия народовластия. Мы пресекаем их в корне. До тех пор пока вы живете в Вене, вам направляться докладываться в полицию. А сейчас, прошу вас, по двадцать гульденов за каждую временную визу. Кстати, что вы планируете делать с вашим кучером?
– Возможно ли нам его покинуть?
– При таких условиях заплатите кроме этого и за него.
– какое количество стоит вид на жительство, господин Губер?
– Пять гульденов.
Джэсон без звучно уплатил деньги.
– Ну как, вы уже виделись в отеле с призраком Моцарта?
– Я не верю в призраков.
– В случае если надумаете переехать, сообщите нам собственный новый адрес.
– А в то время, когда мы возьмём паспорта?
– В то время, когда мы разрешим вам выезд из Вены.
– Это все? – задал вопрос Джэсон, кипя от неистовства.
– Запомните, что за порядок и общественный покой в Вене отвечаю я.
Возвратившись в отель, Джэсон отправил Ганса к Антону Гробу прося назначить им встречу, и банкир отправил немедленный ответ: он приглашал их к себе на Кольмаркт на следующий день вечером. А до тех пор пока Джэсон решил осмотреть дворец Коллальто, тот самый, где Моцарт игрался шестилетним ребенком. Дворец был совсем рядом, стоило лишь пересечь площадь Ам Гоф. Джэсон видел его из окна гостиницы.
Остановившись перед дворцом, Джэсон пристально разглядывал это широкое, в пять этажей строение с бессчётными высокими окнами. Ему внезапно явилась идея позвонить в звонок. На стук отворил ливрейный лакей.
– Могу ли я видеть управляющего? – задал вопрос Джэсон. – Я приехал из Америки, дабы собирать сведения о Моцарте.
Никак не удивившись, как будто бы просьба была самой простой, лакей кивнул и отправился за управляющим. Через 60 секунд к ним вышел большой сухощавый старик с бесстрастным лицом. Он представился как Христоф Фукс, основной управляющий его сиятельства графа Коллальто.
– Правда ли, что Моцарт ребенком давал концерт в этом дворце? – задал вопрос Джэсон.
– Сущая правда. – Управляющий оживился и снисходительно взглянуть на настойчивого молодого человека. – Я сам слышал его игру.
– Но так как это было более шестидесяти лет назад! – удивилась Дебора.
– Я окончательно запомнил тот необычайный сутки. Мне было двадцать лет. В те времена главным управляющим у графа был мой папа. Я ни при каких обстоятельствах не видел ничего аналогичного. Моцарт был необычным ребенком.
– Гости остались довольны его игрой? – задал вопрос Джэсон.
– Они болтали целый концерт от начала до конца. – А позже вам еще приходилось его видеть?
– Неоднократно. Много лет спустя, незадолго до смерти, он жил поблизости, на Юденграссе. Но тогда он уже утратил всех собственных богатых покровителей. в один раз, за год либо два до смерти, я видел его у входа в соседнюю иезуитскую церковь, где исполнялась, его месса, и мой хозяин граф Коллальто прошел мимо, не сообщив ему ни слова. Как будто бы его сиятельство ни при каких обстоятельствах и знаком с ним не был. Мне думается, графу весьма не понравилась его опера «Свадьба Фигаро».
– А вам она понравилась?
Христоф Фукс улыбнулся, но промолчал.
– А вы говорили с ним тогда в церкви?
– Да, по окончании ухода графа.
– И Моцарт с вами разговаривал?
– Дорогая госпожа, поскольку мы с ним довольно часто обедали в одной таверне.
– Неужто вы так прекрасно его знали?
– В мои обязанности входило заключение и устройство концертов торговых сделок.
– А не жаловался ли он когда-нибудь, что к концу судьбы знать отвернулась от него? – задал вопрос Джэсон.
– Он был не в фаворе у многих вельмож, и знал это, но в то время, когда об этом заходила обращение, он наблюдал на все хорошим спокойным взором и только пожимал плечами. Он сочинял собственную музыку, а все другое ему было безразлично.
– Как вы думаете, он подозревал, что не легко болен?
– Не легко болен? Всего за два месяца до смерти он сочинил целых две оперы.
– Тогда отчего он погиб таким молодым?
– Я и сам себя задавал вопросы об этом.
– Может, обстоятельством было его не сильный здоровье? Заболевание почек, как утверждал его врач?
– Сомневаюсь. Разве лишь в том повинен был сам врач.
– Как именно? – задал вопрос Джэсон.
– По небрежности либо по какой второй причине.
– Вы без шуток так думаете?
– Я знал лечившего его доктора. Известно ли вам, – управляющий продемонстрировал на площадь Ам Гоф, – что тут происходили рыцарские поединки Габсбургов? А сейчас лошади имперской кавалерии так звучно стучат по булыжникам, что не позволяют спать. Видно, они до сих пор мнят, что сражаются с Бонапартом.
– Из-за чего они так опасаются Бонапарта? Так как он в далеком прошлом в могиле.
– Но идеи его живы. Бонапарт был человеком, что сам пробил себе дорогу.
– И стал императором!
– Императором по заслугам, не по рождению. Но вы, думается, интересуетесь Моцартом?
– Да. Мы говорили о обстоятельствах его смерти.
– Желаете узнать правду? – задал вопрос Фукс.
– Кто же этого не желает. Вам известны подробности его смерти?
– На мой взор, во всем виновны доктора.
– И вы имеете возможность это доказать? – недоверчиво задала вопрос Дебора.
– Да. Тому имеется свидетель, Йозеф Дейнер. Он был хозяином таверны, которую посещал Моцарт практически до конца жизни. Дейнер говорил мне, что первый увидел, что у Моцарта стало со здоровьем не хорошо; Дейнер пригласил доктора и позже был с больным до самого финиша.
– И данный Дейнер жив? – Рассказ Фукса показался Джэсону убедительным.
– Помой-му жив. Я через чур не сильный, дабы выходить из дома.
– А где живёт Йозеф Дейнер?
– Его таверна была на… – Фукс беспомощно набрался воздуха. – Не припомню. В первой половине 90-ых годов XVIII века его таверна пребывала не на Грабен и не на Кольмаркт, а на какой-то второй улице, рядом от тогдашней квартиры Моцарта. Исходя из этого Моцарт довольно часто в ней обедал. Я пара раз в том месте с ним сиживал. Он не отказывался от стакана вина, в то время, когда ему разрешало здоровье. Разве такое возможно забыть? У него был капризный желудок. Кое-какие кушанья шли ему на пользу, а другие вызывали боли. – Фукс покачал головой. – Уж эти мне доктора.
– Вы знали и Сальери? – задал вопрос Джэсон.
– Императорского капельмейстера? Как же, знал. А вот где жил Дейнер, не припомню.
– Может, мне лучше зайти в второй раз, на следующий день?
– Не следует. В случае если я сейчас не отыскал в памяти, то и на следующий день не отыщу в памяти. Необходимо найти дом, где Моцарт совершил собственные последние дни.
– А вы не ошибаетесь?
– Он был рядом с таверной Дейнера. Дейнер говорил мне, что помог Моцарту добраться до квартиры в тот сутки, в то время, когда Моцарт в последний раз вышел на улицу. Позже он слег и уже больше не поднимался, а скоро скончался, – Фукс заметно опечалился. – Сейчас я сам не собственный. Мне внесли предложение уйти на покой, а я прослужил тут всю жизнь. Всю жизнь помогаешь одному хозяину, и внезапно всему приходит финиш, и ты остаешься в полном одиночестве, никому не необходимый.
Управляющий потянул за ручку звонка и, перед тем как Джэсон успел промолвить слово, лакей отворил дверь, забрал Фукса под руку и увел его вовнутрь, в мертвую тишину ветхого дворца.
оживление и яркое солнце, царящее на площади Ам Гоф, мало рассеяли мрачные мысли Джэсона; где-то в этом городе имеется люди, каковые окажут помощь ему отыскать Йозефа Дейнера либо хотя бы одного из врачей, лечивших Моцарта.
Albert Asadullin Альберт Асадуллин Дорога без финиша
