История критики полнится множеством примеров поразительного благородства, честности, мужества, рвения к полной объективности со стороны её адептов. Но с сожалением приходится признать, что людская натура содержит в собственном составе не только хорошие качества, а исходя из этого в 60 секунд психотерапевтической слабости, малодушия либо, исходя из природных этических несовершенств, критик может показать не самые лучшие особенности характера. Нравственная вибрация, недостаток твёрдости и самокритичности смогут толкнуть его на совершение неблаговидных поступков. Но в случае если в отдельных случаях для того чтобы рода издержкам возможно отыскать частичное оправдание, то в других человек, призванный быть примером принципиальности и порядочности, сам идёт на шаги, продиктованные только чёрными сторонами его души, мизантропическим складом и эгоистическими целями собственного характера.
Во второй половине 90-ых годов двадцатого века у нас вышла книга, составленная Абрамом Ильичём РЕЙТБЛАТОМ(р. 1949) «Видок Фиглярин. Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение». То, что Фаддей Венедиктович сотрудничал с тайной полицией, и ранее ни для кого не было секретом. Собственных родных взаимоотношений с А.Х. Бенкендорфом, М.Я. фон Фоком, Л.В. Дубельтом он ни при каких обстоятельствах не скрывал, а скорее афишировал. К тому же, внимательное прочтение переписки Булгарина с ними создаёт тройственное чувство. С одной стороны, бoльшая часть его сообщений касается не писательского мира, а, потому, что по происхождению издатель «Северной пчелы» был поляком, настроений среди польского населения в Российской Федерации, например, в Литве. С другой, обычно он вправду жалуется руководству на собственных литературных соперников, информирует канцелярию о неблаговидных, с его точки зрения, поступках писателей. А с третьей, нежданно обнаруживается, что временами Булгарин не доносит на авторов, а скорее оправдывает их, старается реабилитировать ту либо иную фигуру в глазах лиц, осуществляющих идеологический надзор. Вот, что, например, он информирует о поведении Пушкина, которому не запрещалось покинуть Михайловское и жить в столицах: «Поэт Пушкин ведёт себя превосходно прекрасно в политическом отношении. Он непритворно обожает Правителя а также говорит, что Ему обязан жизнию, потому что жизнь ему так наскучила в вечных привязках и изгнании, что он желал погибнуть. Сравнительно не так давно был литературный обед, где венгерское и шампанское вино пробудили во всех честность. Шутили большое количество и смеялись и, к удивлению, сейчас, в то время, когда прежде подшучивали над правительством, сейчас восхваляли Правителя открыто и чистосердечно. Пушкин сообщил: “Меня должно прозвать либо Николаевым, либо Николаевичем, потому что без Него я бы не жил. Он дал мне жизнь и, что значительно более, свободу: виват!”»[262] И тут тяжело совершить разграничительную линию между ходатайством и доносом, собственного рода заступнической запиской, которая не столько подвергает обрисовываемое лицо осуждению, сколько пробует обелить его в глазах руководства. Думается, многие писатели настоящего и прошлого хотели, дабы на них писались для того чтобы рода «доносы».
В других случаях вправду Булгарин в негативном смысле оценивал действия собственных оппонентов-писателей, но это было средством ведения литературной борьбы. К примеру, в то время, когда многие критики очень плохо встретили выход из печати его романа «Иван Выжигин» (1829), он подал жалобу главе ведомства А.Х. Бенкендорфу на преследования со стороны соперников: «Меня гонят и преследуют сильные сейчас при Дворе люди: Алексей и Жуковский Перовский, за то как раз, что я не желаю быть орудием никакой партии. Кое-какие вельможи а также женщины специально призывали меня, чтобы предостеречь и уведомить, что мне смогут повредить, потому что принимая за предлог бранить в обществах “Выжигина”, заканчивают обращение бранью автора…
Издания: “Галатея”, “Славянин”, “Столичный вестник”, “Вестник Европы”, “Атеней” весь год ругают “Выжигина”. Особенно в № 9 “Атенея” на 1829 год и в № 10 и 11 “Вестника Европы” помещены самые неотёсанные брани без доказательств»[263]. Апелляция к власть предержащим – не самый хороший метод ответить своим художественным соперникам, но в открытом противостоянии для нанесения удара по неприятелям часто пренебрегают мыслями благородства. Булгарин, владея большим авторским самолюбием, болезненно принимал резкую критику одного из первых русских романов и прибег к самый удобному для него и действенному приёму действия на собственных хулителей и добился весомого результата: кое-какие из перечисленных им изданий скоро прекратили собственное существование. Обращение осведомителя было не единственной обстоятельством закрытия изданий, но, без сомнений, оказали собственное действие.
Но в случае если Булгарин в полной мере прозрачно обозначал собственную литературно-национальную позицию, то авторы следующих эр последовательно дистанцировались от данной стороны собственной деятельности. Это в значительной мере затрудняет изучение этого нюанса литературно-критического процесса. О многих подробностях данной стороны литературной ментальности мы можем делать выводы лишь по жертвам свидетельствам и скудным фигурантам этого явления; о собственном участии в нём многие предпочитали не упоминать.
В 20–30-е годы ХХ века в литературной судьбе СССР наблюдалось принципиальное идеологическое и эстетическое размежевание. В тех условиях, в то время, когда в стране существовало много официально и неофициально оформленных объединений и литературных групп, происходила напряжённая борьба за влияние на власть, умонастроение читателей, публичное вывод. В ожесточённом противостоянии, как мы знаем, особенного разбора в средствах не бывает. Исходя из этого многие действующие лица этих идейно-творческих столкновений не гнушались для того чтобы действенного средства, как обращение в национальные структуры с жалобами на собственных оппонентов.
Точных документов в этом вопросе не так много, как хотелось бы: многие высших переписки инстанций и детали литераторов до сих пор находятся вне неспециализированной доступности. В сети возможно отыскать много свидетельств и любопытных фактов, но нет гарантии того, как они соответствуют действительности. К текстам, взявшим доступ к публикации, также направляться относиться с определённой долей сомнения. Однако, возможно сделать кое-какие выводы о тех открытых и подковёрных схватках, о которых поведал М.А. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» (линия чиновников и отношений Мастера МАССОЛИТа).
К данной тактике ведения литературно-критической борьбы часто прибегали фавориты РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей) и её филиалов: Л.Л. Авербах, В.М. Киршон, Ю. Н. Либединский, В. П. Ставский, Д. А. Фурманов, А.А. Фадеев. Личность последнего скорее возможно отнести к жертвам событий: как человек гениальный и совестливый, он глубоко переживал пропасть, существовавшую между его литературной ролью и функционерскими обязанностями. И позднее, занимая важные посты в Альянсе писателей, он был должен всегда лавировать между официозной и личной точками зрения. Его идеологически выдержанные записки и письма в высшие инстанции соседствовали с бессчётными сочувственными ходатайствами о судьбах их семей и писателей. Фадеев хлопотал и просил о реабилитации, снятии судимости либо легко улучшения условий судьбы писателей Н.А. Заболоцкого, И.И. Катаева, П.Д. Маркиша, А.П. Селивановского, М.Б. Чарного и многих вторых.
Эти хлопоты не имели бы прямого отношения к критике, если бы писателю не приходилось аргументировать и отстаивать права сотрудников по перу посредством изложения их преодоления ошибок и литературных заслуг: «В Ленинграде в только тяжёлых материальных и жилищных условиях живёт узнаваемая поэтесса Ахматова. Вряд ли необходимо сказать Вам о том, как несправедливо это по отношению к самой Ахматовой, которая при всём несоответствии её поэтического дара отечественному времени, однако была и остаётся наибольшим поэтом дореволюционного времени, и какое негативное чувство создаёт это не только на ветхую поэтическую интеллигенцию, но и на молодёжь, много обучавшуюся у Ахматовой»[264].
Но не всегда амбивалентное отношение к литературным реалиям шло на пользу Фадееву как творческой личности. Часто под давлением внешних событий, увеличивавших степень его несвободы, ему приходилось выполнять поступки и писать вещи, далёки от отечественного современного понимания. К примеру, в письме к издательскому функционеру Генсек Альянса советских писателей 5 апреля 1948 года выносит строгий вердикт касательно стихотворений Николай Заболоцкого, сейчас признанных шедеврами его лирики: «Из сборника полностью должны быть изъяты следующие стихотворения: “Утро”, “Начало зимы”, “Видоизменения”, “Засуха”, “Ночной сад”, “Лесное озеро”, “Уступи мне, скворец, уголок”, “Ночь в Пасанаури”».
Кое-какие из этих стихов при втором окружении имели возможность бы существовать в сборнике, но в данном контексте они перекашивают целый сборник в ненужном направлении.
Пускай Николай Алексеевич не смущается тем, что без этих стихов сборник покажется “мелким”, Но он будет цельным…»[265]. Очевидно, возможно высказать предположение, что Фадеев не только перестраховывался, но и желал увести поэта от твёрдых нападок, но объективный критик в его лице обратился в трусливого и однобоко мыслящего читателя. Это подтверждает и следующее письмо-отчёт перед руководством, написанное на другой сутки по окончании заявлений о книге Заболоцкого: «Секретариат ССП не дал выпустить в свет уже напечатанный сборник избранных произведений Б. Пастернака, предполагавшийся к выходу в издательстве “Коммунистический автор”… Предполагалось, что в сборник смогут войти его социальные вещи: “1905 год”, “Лейтенант Шмидт”, стихи периода Отечественной войны и кое-какие лирические стихи. Но секретариат не проследил за формированием сборника, доверился составителям, и в сборнике преобладают формалистические стихи аполитического характера… сборник начинается с идеологически вредного “вступления”, а кончается похабным стихом ахматовского толка “Свеча горела”»[266]. Ясно, что отношение к лирике во многом определяется вкусом, но принимать ответ не производить к читателю опубликованную книгу – это уже через чур решительное действие на литературно-критический процесс. Само собой разумеется, тут проявились характерные показатели идеологии того времени, но никакая историко-культурная ситуация не снимает с критика, какой бы большой пост он ни занимал в писательских и национальных структурах, личной моральной ответственности за все слова и шаги, им предпринятые.
Гениальный и вдумчивый человек, Фадеев без сомнений, осознавал неясность собственного положения в писательском мире. Ясно, что для того чтобы рода раздвоение личности не имело возможности длиться продолжительно, что стало причиной глубокому психотерапевтическому кризису и закончилось ужасной смертью влиятельного организатора и даровитого прозаика литературной судьбе.
Довольно доказанным фактом возможно признать последовательность публичных и закрытых выступлений литературного критика и функционера Владимира Владимировича ЕРМИЛОВА(1904–1965): так, к примеру, 4 января 1947 года в «Литературной газете» была опубликована его статья «Клеветнический рассказ Андрея Платонова», направленная против текста «Семья Ивановых (ранее с идеологических позиций разносились его произведения «Усомнившийся Макар», «Впрок» и др.). Но, Ермилов в течении многих лет занимал высокое положение в литературно-критической и имел все возможности чтобы высказывать собственные взоры в открытой печати, что не снимает с него ответственности за многие несправедливые и выпады и тенденциозные суждения. Честным итогом данной деятельности стало то, что на похороны известный функционера не пришёл фактически никто из собратьев по перу и прежних соратников.
глубокое размежевание и Идеологическая борьба в советском писательском сообществе обозначились в 60-е годы, в то время, когда по окончании сталинской автократии наступила пора некоторых послаблений. Появилось, как минимум, три литературных группировки, сложившихся около популярных «толстых» изданий. Ясно, что для того чтобы рода подразделение во многом схематично и не отражает всей пестроты писательских убеждений, но, в принципе, модель была как раз таковой: партийно-правительственная («Октябрь»), либерально-демократическая («Новый мир»), национально-патриотическая («Молодая гвардия»). Другие издания в той либо другой степени примыкали к тому либо иному направления. Конечно, что в условиях принципиальной самоидентификации авторы повели между собой эмоциональную, а временами — ожесточённую полемику. В то время, когда людьми, сколь творческими и культурными они ни были, двигают чувстве, подчас появляется непреодолимое желание очернить либо опровергнуть противоположную сторону, исходя из этого ко общественности и властным органам всегда поступали обращения, в открытой либо закрытой форме требующие урезонить, проставить на место, скомпрометировать собственных оппонентов и оградить себя от для того чтобы рода нападок. Возможно по-различному относиться к таким формам критической деятельности, но приходится признать, что она есть значительной частью литературного процесса, одной из его бессчётных граней.
Выступление Путина позвало истерику у западных СМИ — Российская Федерация 24
