— Слушайте, вы тут учительница? — Толстая седая старая женщина пробирается ко мне, отпихивая в родителей и сторону детей.— Сообщите ей, если она не наденет их, я ее водить не буду. — старая женщина подталкивает ко мне рыжую девочку лет пяти. Девочка. без звучно стоит передо мной, склонив набок голову, зрачок левого глаза уплыл вглубь, за ширму-переносицу.
— Ей без очков запрещено, залепила ей глаз, она пластырь содрала!
— Идите, я сама разберусь,— успокаиваю я бабушку, но она не успокаивается.
— С ней разберешься! Это не ребенок, а изверг какой-то! Желаешь как лучше, для нее стараешься…
Девочка, в тёмном рабочем халатике, в рыжих, как ее голова, рейтузах, сосборенных на коленях, без звучно кусает губы, трет маленькими пальчиками дужки торчащих из кармана очков. Она пережидает, в то время, когда все это кончится: бабушкина обращение, чужие дети, чужие взрослые…
Наконец взрослые покидают класс, уводят с собой шумную бабушку.
— Как тебя кличут? — задаю вопросы рыженькую, усаживая ее на лавку рядом с детьми.
— Надя,— выдыхает.
— А где твой пластилин?
— Нет.
— А что ты можешь лепить?
— Ничего.
Я выбегаю из класса, отыскиваю в родительской толпе очкастого папу.
— Дети, посмотрите, правда прекрасный дядя!
— Прекрасный,— соглашаются.
— А сейчас снимите очки.
Дядя послушно снимает очки, наблюдает на нас близоруким беззащитным взором.
— Бедный дядя, как ему не хорошо без очков! Наденьте, наденьте на данный момент же! А сейчас дядя опять прекрасный, правда?
Надя добывает очки из кармана.
— Громадное благодарю,— благодарю я дядю,— вы понимаете, грежу об очках. Попросила доктора прописать мне их, а он заявил, что это нужно заслужить, очки выдаются лишь заслуженным.
Надя устанавливает очки на нос-кнопку, победоносно оглядывает детей — она заслужила право носить толстые стеклянные линзы.
Бывают дети, с первого взора западающие в душу. Еще ничего не знаешь о них, а какая-то теплая волна захлестывает, прибивает ких берегу. Это встреча. Встреча, которая что-то сулит обеим.
— Надя у нас, это я вам сообщу по секрету, дабы между нами, раз уж вы нашли к ней подход…— Бабушка не легко дышит, распухшая от заболевания, она похожа на бегемота, лишенного природной среды обитания.— Растет без отца, без матери, все на моих руках.— Бабушка показывает мне собственные вздутые жидкие пальцы.— Отца мы не видали, а мать из колонии не выходит. А сейчас вот с этими очками! Один глаз у нее совсем не сильный, а второй получше. Прописали его пластырем заклеивать, так с этим пластырем, мама родная! Я вам в второй раз принесу, может, вы ей заклеите.
Надя трется подбородком о мой бок, видно, не первый раз выслушивает эту историю. А я думаю: забрать бы к себе эту рыжую девочку окончательно. Такие мысли посещают, в то время, когда видишь бесприютных животных, — благие намерения, неосуществимые в нашей жизни. Из-за чего неосуществимые? Из-за чего? Корчак с чужими детьми отправился в газовую камеру, а мы чужих к себе в дом принять не можем, слова изобретаем: громадная важенность; подвиг не по силам и т. д. и т. п.
— Я ее в интернат сдам, немного лишь глаза подправлю. на данный момент-то куда ее, на английский?
Бабушка берет Надю за руку, та упирается, не желает на английский. Наблюдает на меня, увлекаемая бабушкой, наблюдает так, что мне делается стыдно. Но отчего? В чем моя вина?
— Урок, кстати, начался, а вы не идете,— говорит мне жёсткая родительница.— Все дети однообразные, а вдруг это ваша знакомая, занимайтесь с ней в нерабочее время.
Весьма интересно, чья это мама? Рассматриваю детей, пробуя найти ребенка, похожего на эту даму. Все такие милые…
За окном ураган, ветер сшибает с деревьев последние листья, гонит чёрные тучи.
В дверном стекле — рыжая голова. Надя сбежала с английского. Раскрываю перед ней дверь, иди, лепи.
Надя садится за стол. Подперев подбородок ладонями, наблюдает на меня, как прирученный зверек на собственного хозяина.
—В том направлении запрещено,— слышу я голос жёсткой мамаши,— это вам не проходной двор, а студия эстетического воспитания!
— Да нужна нам эта студия! — кричит Надина бабушка.
— Вот и не водите, лишь вторых отвлекаете. Британский сорвали, сейчас отечественной группе лепку срываете. Это на каком таком основании ваша девочка вперлась в отечественную группу? Везде блат.
Не слышать бы их!
Низко склонив голову над столом, Надя мнет пластилин. Мнет и разглядывает, что оказалось. «Вот кошка, нет не кошка, это девочка: ма-аленькая Дюймовочка…» |
Думается, она не слышит, о чем говорим, все силы тратит на то, дабы рассмотреть небольшие формы. И все-таки до ее слуха донеслось, что мы лепим Дюймовочку, вот она и вклепалась в нее носом. Знала бы, что Надя сбежит с английского, придумала бы «великанскую» тему.
— Кто же тебя научил лепить? — задаю вопросы.
— Вы,— выдыхает. У нее вся обращение на выдохе. Так взглянуть, девочка не хуже вторых — плотненькая, румяная, разве что косенькая да губы грызет.
Оставшиеся четыре занятия просидела у меня в классе. Как бабушка ни увещевала ее, что деньги плачены за все, а она лишь лепит, и музыкальные пропустила, и английский язык , такие же ответственные предметы для развития,— Надя молчит, губы сжаты, дескать, не приставай ко мне.
— А где вы живете? — задаёт вопросы, видя, как я спешно убираю класс по окончании уроков, значит, ухожу, а куда, на большом растоянии от нее либо нет?
— Да тут рядом.
— А это все ваши ученики слепили, дети? — разглядывает скульптуры на полках.
— Да.
— И я так смогу?
— Да.
— А на следующий день будет?
Забрасывает меня вопросами, я отвечаю односложно; тороплюсь к своим детям. Приручила ребенка с ходу, сейчас устанавливаю инстанцию. Подло, по-взрослому подло действую, но Надя не подмечает холода в голосе. Наблюдает на меня не отрываясь, влюбленным взором. Вот оно — бремя любви. Его несет тот, кого обожают. Позорные мысли, мне стыдно, но я не могу побороть инерцию, не могу прекратить торопиться — так как меня ожидают мои личные дети. Собственная рубаха ближе к телу. К телу, увидьте. А к душе? Душа-то какой мерой мерит: собственный — чужое? Нет, что-то не так в отечественном мире, больно отзывается во мне личная черствость, больно, но инерция сильней.
Закрываю класс на ключ, практически силой выставляю Надю с бабушкой и уже на бегу машу «Здравствуй, до субботы!».
В субботу Надя не пришла. И через несколько дней не пришла. Да что ж такое, для чего я себя наказала, из-за чего не сообщила бабушке: «В обязательном порядке приводите Надю, не думайте вы о деньгах, я безвозмездно буду с ней заниматься, лишь приведите!»
Не сообщила — сейчас сообщу. Роюсь в анкетах. А вот и Надина, с двумя прочерками в графе «родители» и бабушкиной подписью:
«Я такая-то, такая-то, обязуюсь каждый месяц вносить плату за обучение в размере 12 рублей». Телефон дан соседский.
Соседка подозвала бабушку к телефону.
— Болеем мы, болеем,— говорит, да не верится.
— Приводите Надю лишь ко мне, безвозмездно. Она талантливая (какая она талантливая, но любой бабушке лестно, что ее внучка талантливая), ей нужно заниматься для зрения.
— Благодарю вас. Я вас отблагодарю, колбаски подкину хорошенькой.
— Ничего мне от вас не нужно! — кричу на старая женщина.— Приводите сейчас же!
Ровно через час бежит ко мне рыженькая, у самых ног роняет коробку с пластилином.
Ползаем с ней по полу, сбираем брикеты в коробку. Надя пыхтит, личико близко-близко к моему, через ласковую розовую кожу проглядывают погасшие за осень веснушки, карие глаза сверкают через толстые стекла очков, такая жалость собственными руками заклеивать один из мерцающих огней, но нужно…
— А вы сами мне станете заклеивать? — предугадала мои мысли,— на данный момент?
Послушно подставляет личико, следит косым глазом за тем, как я обрезаю пластырь.
— А вы на большом растоянии живете? — Бедная, видит меня и опасается утратить.— А кто вас учил лепить? — задаёт вопросы, сама прилаживая глаз к белому непрозрачному овалу, старается уменьшить мне работу.
— У меня также была учительница, и мы с ней до сих пор дружим. Довольно часто видимся.
Радуется радостной ухмылкой (а глаз-то залеплен, непривычно, неприятно, мешает ей эта блямба), какую радужную перспективу я перед ней открыла — дружить всю жизнь!
— А в то время, когда будет возможно, вы сами это отлепите, да?
— Само собой разумеется. Ну пошли заниматься.
В те дни, в то время, когда я трудилась, бабушка приводила Надю в 10, а уводила в два часа дня. Группы сменяли одна другую, изменялись занятия, дети, а Надя все сидела, низко склонившись над собственной работой, лепила, рисовала, то и дело посматривая на меня.
Убедившись, что я тут, с ней, что я о ней не забыла, Надя утыкалась в работу. Ей было все равно что делать. Если бы я занималась сборкой электросхем, Надя с таким же усердием собирала бы электросхемы. Так я думала тогда, склонная к поспешным умозаключениям. Дети, к счастью, замечательные разбиватели всяческих отечественных «устойчивых» представлений.
Целую вечность сидит другой ребенок над куском глины и ничего не имеет возможности извлечь из материала. В мыслях ты поставил на нем крест, а он забери да и выдай шедевр. Как будто бы месяцами он не имел возможности переместить тяжеленный камень с места, а в какой-то миг камень сам поддался, без всяких упрочнений со стороны ребенка.
Все дети лепят лебедей — это легко. Вытянул из бесформенного куска шею, загнул крючком финиш — и готово.
Но Надя на этом не остановилась. Она подставила под птицу высокую пирамиду, установила на нее лебедя под углом плоскости, расправила ему крылья, стрелой выгнула ему шею — он воспарил. Она отыскала верное соотношение между углом наклона и массой птицы, недаром ей пригодилась пирамида как бы удержалась глиняная птица в таковой позе, не будь под ней подпорки.
Лебедь воспарил и замер.
До сих пор он пробует взлететь с подвесной полки.
Определит ли когда-нибудь Надя, из-за чего нас с ней разлучили?
А вот из-за чего. Нашлись родители, которым не пришлось по нраву «особенное» положение Нади. Из-за чего ей делают исключение? Из-за чего она ходит лишь на лепку, занимается с различными группами? Придрались к тому, что бабушка своевременно не заплатила по квитанции. И готова жалоба, скоро достигшая цели,— Нади в студии не стало.
Как растолковать родителям, что среди детей нет исключений потому, что любой из них исключение.
Мало кто обращает внимание на Надиного лебедя. Среди детских работ имеется творения в самом деле поразительные, а лебедь известно, птица избитая.
Знали бы вы, что это за девочка! Рыженькая, косенькая, здоровый глаз залеплен пластырем, девочка, которой двигала одна любовь, любовь, и ничего больше — руки не сильный, не видит, куда палец ткнуть, воображение среднее, никаких «перлов», уникальных высказываний. Стоит, бывало, выкатив пузо вперед, стоптанные ботинки носками вовнутрь, и наблюдает, задрав рыжую голову, наблюдает без звучно прямо тебе в глаза, а в косящем вглубь глазе такая мольба — мы еще встретимся, мы не потеряемся и будем, как вы со своей учительницей (которую я, увы придумала), дружить всегда-всегда…
А выходит, одурачила я ребенка. Где ему осознавать про всякие жалобы? Была я — и нет меня. Значит, одурачила. Так же как и про учительницу. Хоть бы телефон сообразила переписать той соседки, да не до того было тогда. А должно было быть до того.
И вот жизнь дарит последний шанс. Воспользуйся!Она,Надина бабушка, стоит с мешком творога в очереди в кассу. Торговый работник — а стоит в очереди. Быть может, приврала она про торговлю? Я на нее не в обиде. Я готова ринуться к ней, обнять ее толстые распухшие плечи, поскольку она протянула мне финиш нити, надежду снова заметить Надю.
Она меня не приняла. Я напомнила ей о студии.
— А,— махнула рукой,— лучше б вас и не было. какое количество слез пролито, сколько подушек заревано, а ей нужно нервы беречь. Нервы с глазами связаны.
— Приходите с Надей ко мне. Легко к себе приходите. Вот вам адрес, телефон, в любое время, пожалуйста.
Бабушка кивнула. Но данный кивок ничего не означал. А я снова торопилась. Забирать сына из школы. Первые дни, растеряется, что меня нет, расплачется. А сын-то мой! Мне его жалко.
Бабушкин путь в другую сторону.
— А вы на большом растоянии из этого живете? — Задаю быстро вопрос, и как иглой пронзает: «Вопрос-то — тот, Надин!»
Ничего не ответила, махнула рукой, дескать, какая вам отличие.
— Я бы к вам посмотрела, позанималась бы с Надей,— уже навязываюсь сама.
— Нечего ребенка задевать,— бормочет,— для вас — поигрались и кинули, а для нее так как пытка какая! Хорошо, не болейте в том месте!
…Прошло пять лет. И до сих пор, как завижу в толпе рыжую головку, так и припущусь за ней. И замедляю ход. Видно, не права была я, в то время, когда считала, что бремя любви несет тот, кого обожают. Его несет и тот, кто обожает. Несовпадение — лишь во времени, а осознание — с потерей. Такая математика.
Симс 4: Снимай трусы . Сериал Охота на парней ( 4 серия)
