Средство возможно оправдано лишь целью. Но так как и цель, со своей стороны, должна быть оправдана. С позиций марксизма, что высказывает исторические интересы пролетариата, цель оправдана, если она ведет к увеличению власти человека над природой и к уничтожению власти человека над человеком.
Значит, с целью достижения данной цели все разрешено? — саркастически спросит филистер, найдя, что он ничего не осознал. Разрешено все то, ответим мы, что настояща ведет к освобождению человечества. Так как достигнуть данной целы возможно лишь революционным методом, то освободительная мораль пролетариата имеет, по необходимости, революционный темперамент. Она непримиримо противостоит не только догмам религии, по и всякого рода идеалистическим фетишам, этим философским жандармам господствующего класса. Она выводит правила поведения из законов развития общества, следовательно, в первую очередь из классовой борьбы, этого закона всех законов.
Значит, все же в классовой борьбе с капиталистами разрешены все средства: неправда, подлог, предательство, убийство и другое? — настаивает моралист. Допустимы и необходимы те и лишь те средства, отвечаем мы, каковые сплачивают революционный пролетариат, наполняют его душу непримиримой неприязнью к угнетению, научают его ненавидеть официальную мораль и ее демократических подголосков, пропитывают его сознанием собственной исторической миссии, повышают его самоотверженность и мужество в борьбе. Как раз из этого вытекает, что не все средства разрешены. В то время, когда мы говорим, что цель оправдывает средства, то отсюда вытекает для нас и тот вывод, что великая революционная цель отвергает в качестве средств все те методы и низменные приёмы, которые противопоставляют одну часть рабочего класса вторым его частям; либо пробуют осчастливить массу без ее участия; либо понижают доверие массы к себе самой и к собственной организации, подменяя его преклонением перед «вождями». В первую очередь и непримиримее всего революционная мораль отвергает сервилизм по отношению к буржуазии и высокомерие по отношению к трудящимся, т. е. те качества, каковые полностью пропитывают мелко-моралистов и буржуазных педантов.
Эти критерии не дают, очевидно, готового ответа на вопрос, что разрешено и что недопустимо в каждом отдельном случае. Таких автоматических ответов и не может быть. Вопросы революционной морали сливаются с вопросами революционной стратегии и тактики. Верный ответ на эти вопросы дает живой опыт перемещения в свете теории.
Диалектический материализм не знает цели и дуализма средства. Цель конечно вытекает из самого исторического перемещения. Средства органически подчинены цели. Ближайшая цель делается средством для более отдаленной цели. В собственной драме, «Франц фон Сикинген», Фердинанд Лассаль влагает следующие слова в уста одного из храбрецов:
«Укажи не только цель, укажи и путь.
Потому что так нерасторжимо врастают приятель в приятеля путь и цель,
Что одно постоянно меняется вместе с другим,
И путь другой порождает иную цель».
Стихи Лассаля очень несовершенны. Еще хуже то, что в практической политике Лассаль сам отклонялся от выраженного им правила: достаточно напомнить, что он докатился до тайных сделок с Бисмарком! Но диалектическая взаимозависимость между целью и средством вырасупруга в приведенных четырех строчках в полной мере верно. Нужно сеять пшеничное зерно, чтобы взять пшеничный колос.
Допустим либо недопустим, к примеру, личный террор с «чисто моральной» точки зрения? В данной абстрактной форме вопрос совершенно не существует для нас. Консервативные швейцарские буржуа и по сей день воздают официальную хвалу террористу Вильгельму Теллю. Отечественные симпатии всецело на стороне ирландских, русских, польских либо индусских террористов в их борьбе против национального и политического гнета. Убитый Киров, неотёсанный сатрап, не приводит к никакому. Отечественное отношение к убийце остается нейтральным лишь вследствие того что мы не знаем руководивших им мотивов. Еслиб поступила информация, что Николаев выступил сознательным мстителем за попираемые Кировым права рабочих, отечественные симпатии были бы полностью на стороне убийцы. Но решающее значение имеет для нас не вопрос о субъективных мотивах, а вопрос об объективной целесообразности. Способно ли мнимое средство вправду вести к цели? В отношении личного террора теория и опыт свидетельствуют, что нет. Террористу мы говорим: заменить массы запрещено; лишь в массовом перемещении ты имел возможность бы отыскать целесообразное использование собственному героизму. Но в условиях гражданской войны убийства отдельных насильников перестают быть актами индивидуального терроризма. Если бы, скажем, революционер взорвал на воздушное пространство генерала Франко и его штаб, вряд ли это стало причиной бы нравственное возмущение кроме того у демократических евнухов. В условиях гражданской войны подобный акт был бы и политически в полной мере целесообразен! Так, кроме того в самом остром вопросе — убийство человека человеком — моральные абсолюты оказываются совсем негодны. Моральная оценка вместе с политической вытекает из внутренних потребностей борьбы.
Освобождение рабочих возможно лишь делом самих рабочих. Нет, исходя из этого, большего правонарушения, как обманывать массы, выдавать поражения за победы, друзей за неприятелей, подкупать вождей, фабриковать легенды, ставить фальшивые процессы,— словом, делать то, что делают сталинцы. Эти средства могут служить лишь одной цели: продолжить господство клики, уже осужденной историей. Но они не могут служить освобождению весов. Вот из-за чего Четвертый Интернационал ведет против сталинизма борьбу не на судьбу, а на смерть.
Массы, очевидно, вовсе не безукоризненны. Идеализация весов нам чужда. Мы видели их в различных условиях, на различных стадиях, притом в величайших политических потрясениях. Мы замечали их сильные и не сильный стороны. Сильные стороны: решимость, самоотверженность, героизм находили неизменно самоё яркое выражение на протяжении подъема революции. В это время коммунисты находились во главе весов. После этого надвинулась другая историческая глава, в то время, когда вскрылись не сильный стороны угнетенных: неоднородность, недочёт культуры, узость кругозора. Массы устали от напряжения, разочаровались, утратили веру в себя и — очистили место новой аристократии. В это время коммунисты («троцкисты») были изолированы от весов. Мы фактически проделали два таких громадных исторических цикла: 1897—1905, годы прибоя; 1907—1913, годы отлива; 1917—1923 гг.— период невиданного в истории подъема; наконец, новый период реакции, что не закончился еще и сейчас. На этих громадных событиях «троцкисты» обучались ритму истории, т. е. диалектике борьбы классов. Они обучались и, думается, до некоей степени обучились подчинять этому объективному ритму собственные субъективные замыслы и программы. Они обучились не приходить в отчаяние от того, что законы истории не зависят от отечественных личных вкусов либо не подчиняются отечественным моральным параметрам. Они обучились собственные личные вкусы подчинять законам истории. Они обучились не страшиться самых могущественных неприятелей, в случае если их могущество находится в несоответствии с потребностями исторического развития. Они могут плыть против течения в глубокой уверенности, что новый исторический поток могущественной силы вынесет их на тот берег. Не все доплывут, многие утонут. Но принимать участие в этом перемещении с открытыми глазами и с напряженной волей — лишь это и может дать высшее моральное удовлетворение мыслящему существу!
P. S. Я писал эти страницы в те дни, в то время, когда мой сын, неизвестно для меня, боролся со смертью. Я посвящаю его памяти эту маленькую работу, которая, я надеюсь, встретила бы его одобрение: Лев Седов был настоящим революционером и ненавидел фарисеев.
