Что я посеял там, в горах

Ожидание. миллионы и Тёмное море рассыпанных по небу звезд. С северной стороны — мрачное, необъятное пространство, с южной — отдаленный тёмный силуэт берега. И легкий, чуть ощутимый, прерывистый бриз с суши, касающийся воды маленькими, необычно фосфоресцирующими вспышками.

Мрачная красота, наконец решила она. Да, так мрачная красота.

Она не хорошо умела высказывать подобные вещи словами. Дабы подобрать эти, у нее ушло сорок мин.. Но как бы то ни было, как раз таким — мрачным и красивым — был пейзаж, и Тереса Мендоса созерцала его без звучно. С самой первой из этих сорока мин. она сидела без движений, не разжимая губ, чувствуя, как ночная сырость мало-помалу попадает через ее джинсы и свитер. Сидела, пристально прислушиваясь к звукам почвы и моря. К приглушенному шуму включенного на минимальную громкость радио, настроенного на сорок четвертый канал.

— Посмотри-ка, что в том месте, — сообщил Сантьяго.

Он тихо сказал это чуть слышно. Море, растолковал он ей еще при одной из их первых встреч, сообщает голоса и звуки по-особенному. Время от времени возможно услышать то, что говорится на расстоянии мили. Так же и со светом; исходя из этого «Фантом», скрытый среди ночи и моря тёмной матовой краской, которой были выкрашены его кожух и корпус мотора, был загружён в темноту. И исходя из этого оба молчали, а Тереса не курила; они практически не шевелились. Ожидали.

Тереса прижала лицо к резиновому конусу, закрывавшему экран радара «Фуруно». Радиус действия у него был восемь миль; при каждой развертке антенны в нижней части рамы темнел идеально четкий очерк марокканского берега — изображение бухты, луком изогнутой книзу между мысами Крусес и Аль-Марса. Все другое было чисто: на морской поверхности ни единого сигнала. Тереса два раза надавила кнопку дальности, увеличив радиус наблюдения с одной до четырех миль. При следующей развертке изображение берега стало меньше и дольше; к нему прибавилось выдающееся на большом растоянии в море четко очерченное пятно острова Перехиль. В том месте также было чисто. Ни корабля, ни лодки. Ни кроме того фальшивого отраженного сигнала волны. Ничего.

— Вот скоты, — донесся до нее негромкий шепот Сантьяго.

Ожидать. Это было составной частью работы; но с того времени, как они начали выходить в море совместно, Тереса успела усвоить, что хуже всего не само ожидание, в противном случае, что воображаешь себе, ожидая. Ни плеск воды о скалы, ни шум ветра, что легко спутать с шумом марокканского патрульного катера (на жаргоне плавающих через Пролив он именовался «мавром») либо вертолета испанской таможни, не тревожат так, как данный продолжительный покой, в котором мысли преобразовываются в злейшего неприятеля. Кроме того конкретная угроза, враждебное эхо, внезапно появляющееся на экране радара, гул мотора, борющегося за скорость, жизнь и свободу, бегство со скоростью пятьдесят узлов, в то время, когда патрульный катер чуть не врезается тебе в корму, удары волн о днище, замечательные выбросы поочередно то адреналина, то отчаянного страха — все эти обстановки были для нее лучше, чем неопределенность штиля, спокойное воображение. Как не хорошо, в то время, когда мысли ясны. В то время, когда холодно оцениваешь то зло и тот кошмар, каковые до тех пор пока скрыты неизвестностью. Это нескончаемое ожидание сигнала с суши либо по радио было похоже на серые восходы солнца, что так же, как и прежде каждое утро заставали ее в кровати без сна; сейчас они приходили к ней и в море, в то время, когда нерешительная ночь начинала светлеть на востоке, от сырости и холода палуба делалась скользкой, а одежда, руки и лицо мокрыми. Линия побери. Нет для того чтобы страха, что не было возможности бы пережить; основное, дабы у тебя не было времени и возможности поразмыслить о нем. К такому выводу она пришла.

Уже пять месяцев. Время от времени та, вторая Тереса Мендоса, которую она неожиданно видела в глубине зеркала, на углу улицы, в серой мути восходов солнца, так же, как и прежде пристально за ней замечала, выжидая, смотрела за мало-помалу происходившими в ней переменами. До тех пор пока что они были не через чур громадны, да и относились скорее к ситуациям и внешнему поведению, чем к настоящим событиям, каковые происходили у нее внутри, вправду изменяя возможности и жизнь. Но она предчувствовала их наступление, не ведая ни дня, ни срока, но зная, что неотвратимо они случатся за вторыми, так же, как предчувствовала, что несколько суток подряд у нее будет болеть голова либо вот-вот наступят — неизменно нерегулярно и болезненно — неудобные, но неизбежные дни. Исходя из этого было весьма интересно а также познавательно таким вот образом выходить из самой себя и входить обратно, иметь возможность видеть себя и снаружи, и изнутри. Сейчас Тереса знала, что все — ужас, неопределенность, страсть, наслаждение, воспоминания, собственное лицо, которое выглядит старше, чем пара месяцев назад, — возможно разглядывать с данной двойной точки зрения. С ясностью и математической точностью, характерными не ей самой, а той, второй даме, что живет в ней. И эта свойство к столь необыкновенному раздвоению, которую она открыла, а правильнее, интуитивно почувствовала в себе в тот сутки — с него не прошло и года, — в то время, когда в Кульякане зазвонил телефон, разрешала ей на данный момент холодно следить за самой собой. Вот она сидит в этом катере, застывшем в темноте моря, которое она сейчас начала выяснять, вблизи содержит угрозу берега страны, о самом существовании которой ей еще сравнительно не так давно, можно считать, кроме того не было известно. Рядом безмолвная тень мужчины — его она не обожает (быть может, считает, что не обожает), но рискует из-за него до конца своей жизни гнить в колонии. От одной данной мысли — призрак Лало Вейги был третьим участником их команды в каждой экспедиции — она содрогалась, и ее охватывала паника, в то время, когда, как на данный момент, у нее было время, дабы задуматься.

Но все это было лучше Мелильи и лучше того, что она ожидала. Что-то более личное, более чистое. Временами ей казалось, что это кроме того лучше, чем Синалоа; но позже образ Блондина Давилы поднимался перед нею, как упрек, и она в глубине души раскаивалась, что предает воспоминание. Лучше Блондина не было ничего — во многих отношениях. Кульякан, прекрасный домик в Лас-Кинтас, рестораны на набережной, мелодии уличных музыкантов, танцы, прогулки на машине до Масатлана, пляжи Альтаты, все, что она считала настоящим миром, жизнь в котором была так приятна, складывалось в неточность. В действительности она жила не в нашем мире, а в мире Блондина. Это была не ее жизнь, а вторая, в которой она, устроившись уютно и благополучно, существовала, пока ее неожиданно не выкинули оттуда звонок телефона, слепой кошмар бегства, похожая на лезвие мокрого ножа ухмылка Кота Фьерроса и грохот «дабл-игла», зажатого в ее собственных руках. Но сейчас показалось что-то новое. Неопределимое и не такое уж нехорошее и в этом ночном мраке, и в спокойном, кротком страхе, что она испытывала, оглядываясь около, не обращая внимания на близкую тень мужчины, что — она усвоила это с того дня в Кульякане — ни при каких обстоятельствах больше не сможет вынудить ее опять обманываться, считая себя защищенной от кошмара, смерти и боли. И, как ни необычно, это чувство не только не пугало ее, но кроме того, напротив, заставляло собраться. Оно побуждало ее внимательнее разбирать саму себя с любопытством, не лишенным уважения. Как раз исходя из этого Тереса иногда продолжительно наблюдала на фотографию, где некогда была вместе с Блондином. И иногда всматривалась в зеркало, задавая себе вопрос, какое расстояние, все более возрастая, разделяет этих трех дам — девушку с удивленными глазами, наблюдающую с кусочка фотобумаги, Тересу, живущую сейчас по хода и эту сторону жизни времени, и незнакомку, замечающую за обеими из собственного — все менее четкого — отражения.

Путешествие по горной Ингушетии

Похожие статьи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Adblock
detector