Наутро, пробудившись от сна, Кэт не сходу отыскала в памяти, где она находится и какие конкретно события повлекли за собой такую резкую перемену в ее жизни. Безлюдная, холодная помещение, беленные известкой стенки и узкая металлическая кровать привели ей сперва на память больничную палату, в которой она побывала в один раз в Эдинбурге, и ее первой мыслью было, что с ней что-то произошло и ее отвезли в поликлинику. Но это заблуждение в тот же час рассеялось, потому что, похолодев от страха, она тут же отыскала в памяти все, что случилось. Увы, из этих двух зол Кэт предпочла бы поликлинику.
Маленькое окно ее спальни прикрывала нечистая муслиновая занавеска. Кэт поднялась с постели и, отодвинув занавеску, поглядела в окно. Ей припомнилась дорога ко мне, и у нее зародилась надежда, что ее одиночество в данной колонии, в которую ее запрятали, будет скрашено хотя бы красотой окружающей природы. Но то, что предстало ее взгляду, развеяло эту надежду, как дым. подъездная аллея и Старый парк пребывали по другую сторону дома, а перед окном Кэт простирался унылый плоский илистый берег, и только где-то далеко на горизонте показывалась узкая полоса моря. На протяжении прилива это огромное грязно-серое пространство мокрого песка и ила бывало покрыто водой, но на данный момент оно лежало перед ней во всей собственной отталкивающей наготе, как настоящий знак безлюдья, тоски, одиночества. Две-три худосочных камышинки да клочок ядовито-зеленой пены, оставшейся на поверхности ила, тщетно пробовали оживить данный безрадостный пейзаж. Везде, куда бы ни обратился взор, был все тот же серый ил; только кое-где его бесцветную монотонность нарушали своры чаек и других морских птиц, опускавшихся на берег в надежде, что море, отхлынув, покинуло им чем поживиться. И лишь на горизонте искрилась под солнцем кайма белой пены, за которой лежал океан.
В восточной стороне, приблизительно милях в двух от дома, Кэт различила на берегу очертания домиков и светло синий дымок, поднимавшийся к небу. Она додумалась, что это, возможно, был тот самый рыбачий поселок Ли-Клакстон, о котором упоминал день назад их возница. И, глядя на мачты и крошечные хижины рыбачьих баркасов, Кэт почувствовала внезапно, что кроме того в этом глухом, уединенном месте она не совсем одна на свете, что и тут имеется честные сердца, к сочувствию которых она может при крайней потребности прибегнуть.
Кэт все еще стояла у окна, в то время, когда раздался стук в дверь, и она услышала голос старая женщина, которая явилась ее будить.
— Ланч на столе, — сообщила старая женщина, — и хозяин задаёт вопросы, чего это вы прохлаждаетесь.
По окончании для того чтобы приглашения Кэт быстро оделась и по скрипучей винтовой лестнице спустилась в столовую, где ужинала незадолго до. Воистину каменное сердце должен был иметь Гердлстон, дабы оно не оттаяло при виде этого прелестного юного создания. Но его лицо оставалось все таким же твёрдым и непреклонным, и он встретил Кэт гневным взором из-под нахмуренных бровей.
— Вы опоздали к завтраку, — сообщил он холодно. — Потрудитесь запомнить, что вы не на Эклстон-сквер. «Кто зевает, тот воду хлебает», — говорит пословица. Вы находитесь тут, дабы обучиться дисциплине, и обязаны дисциплинировать себя.
— Прошу меня простить, — сообщила Кэт. — Возможно, я устала с дороги.
При свете дня столовая имела еще более унылый и нежилой вид, чем вечером. На столе стояла яичница с ветчиной. Джон Гердлстон положил кусок яичницы на тарелку и пододвинул тарелку Кэт. Женщина опустилась на один из древесных некрашеных табуретов и без всякого аппетита принялась за еду, раздумывая, чем все это может кончиться.
По окончании завтрака Гердлстон приказал старая женщина выйти за дверь, стал перед камином, заложив руки за пояснице и обширно расставив долгие дистрофичные ноги, и предельно светло, быстро и кратко изложил Кэт собственные намерения.
— Уже давно мною было решено, — сообщил он, — в случае, если вы начнёте действовать вопреки моим жаждам и упорствовать в собственной безрассудной привязанности к этому шалопаю, послать вас в какое-либо уединенное место, где бы вы имели возможность пересмотреть собственный поведение и выработать для себя более разумный образ действий на будущее. Данный деревенский дом превосходно отвечает таковой задаче, а в то время, когда стало известно, что моя прошлая служанка госпожа Джоррокс живёт поблизости, я попросил ее привести дом в порядок, чтобы мы имели возможность прибыть ко мне в любую 60 секунд. Но бессердечие и ваше сумасбродство вынудили меня ускорить дело, и мы явились ко мне раньше, чем были закончены нужные изготовление. Исходя из этого в будущем ситуация в этом доме будет менее примитивной, чем на данный момент. И тут, моя дорогая, вы станете оставаться до тех пор, пока не проявите стремления и раскаяния исправить содеянное вами зло.
— Если вы желаете сообщить: , пока я не соглашусь стать женой вашего сына, то это значит лишь, что я останусь тут окончательно и тут и погибну, — мужественно отвечала женщина.
— Все будет зависеть лишь от вас. Как я уже сообщил, вы находитесь тут, дабы обучиться дисциплине, и дом на Эклстон-сквер может показаться вам райским садом если сравнивать с тем образом судьбы, к которому вам нужно будет привыкать тут.
— Могу я забрать ко мне мою служанку? — задала вопрос Кэт. — Как тут жить, в случае если в доме нет никого, не считая данной старая женщина?
— Ко мне приедет Ребекка. Эзра сказал мне об этом весточкой, и он сам будет наведываться к нам на день-два каждую семь дней.
— И Эзра будет тут! — в кошмаре вскрикнула Кэт. Единственным утешением для нее среди всех этих треволнений была идея о том, что именно поэтому переезду она по крайней мере отделается от собственного ужасного поклонника.
— А из-за чего бы нет? — со злобой задал вопрос старик. — Либо вы уж так восстановлены против мальчика, что желаете отнять у него кроме того общества отца ?
От предстоящих попреков Кэт спасло появление старая женщина, которая пришла убрать со стола. Последнее сообщение, нанеся Кэт ужасный удар, одновременно с этим очень ее изумило. Что делать этому повесе и гуляке, этому муниципальному щеголю в таком мрачном жилище? Кэт прекрасно знала Эзру и была уверена, что он не из тех, кто начнёт менять собственные привычки либо терпеть хоть мельчайшее неудобство без крайней необходимости. И инстинктивно ей почудилась в этом еще одна петля той ужасной сети, которой ее стремились опутать.
В то время, когда опекун вышел из помещения, Кэт попросила госпожа Джоррокс дать ей листок бумаги. Но ветхая карга лишь покачала головой, язвительно выпятив собственную отвислую губу.
— Господин направляться так и знал, что вы станете просить бумаги, — сообщила она. — Нет тут ни бумаги, ни карандаша, ни чернил.
— Как? Ничего нет? Дорогая госпожа Джоррокс, умоляю вас, сжальтесь нужно мной, дотянитесь мне хоть какой-нибудь клочок, пускай хоть нечистый, хоть мятый! Вот смотрите, у меня имеется самую малость денег. Я с удовольствием заплачу вам, если вы дадите мне возможность написать письмо.
Мутные глазки госпожа Джоррокс с желанием впились в монеты, каковые протягивала ей женщина, но она опять покачала головой.
— Никак запрещено, — сообщила она. — Меня прогонят с места.
— Тогда я сама отправлюсь в Бедсворт, — гневно сообщила Кэт. — Никто не имеет возможности запретить мне написать на почте письмо.
Ветхая карга затряслась в тихом смехе; жилы на ее морщинистой шее натянулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Она все еще фыркала и кряхтеть, в то время, когда в столовую вошел Гердлстон.
— Что тут происходит? — задал вопрос он строго, переводя взор со старая женщина на Кэт и обратно. Всякое проявление радости было так неприятно его природе, что неизменно вызывало в нем раздражение. — Из-за чего вы смеетесь, госпожа Джоррокс?
— Вот над ней смеюсь, — прохрипела старая женщина, тыча в Кэт трясущимся пальцем. — Выпрашивает у меня бумагу и говорит, что отправится в Бедсворт и напишет в том месте письмо на почте.
— Вы должны уяснить себе раз и окончательно, — загремел Гердлстон, быстро оборачиваясь к девушке, — что вы тут всецело отрезаны от внешнего мира. Я не собирается оставлять вам никаких лазеек, каковые вы имели возможность бы применять для сношения с нежелательными мне лицами. Я распорядился, дабы никто не смел снабжать вас ни бумагой, ни чернилами.
Рушилась последняя надежда бедняжки Кэт. Сердце у нее совсем упало, но она храбро старалась не подавать виду, не хотя, дабы опекун заподозрил, как подействовали на нее его слова. В голове у нее уже созрел отчаянный замысел, и она считала, что ей легче будет привести его в выполнение, в случае если Гердлстон не будет все время начеку.
Утро она провела в собственной маленькой каморке. Ее снабдили огромной библией в коричневом переплете с бережно оторванными чистыми страницами, и она пробовала ее просматривать, не смотря на то, что мысли ее витали на большом растоянии. По окончании полудня Кэт услышала стук копыт и громыхание колес на подъездной аллее. Спустившись вниз, она заметила, что приехала подвода с мебелью из Бедсворта. Возница посредством Гердлстона начал перетаскивать на второй этаж столы, шкафы, другие предметы и ковры. старая женщина также была наверху. Кэт сделала вывод, что на данный момент самый эргономичный момент привести в выполнение собственный план: так как таковой случай имел возможность больше не представиться. Она надела начала и шляпку с рассеянным видом прогуливаться перед домом, иногда подбирая с запущенного газона опавшие листья. Прогуливаясь так, она как бы невзначай приблизилась к аллее, боязливо посмотрела назад по сторонам, скользнула между деревьев и припустилась бежать.
О, какую радость испытала она, в то время, когда высокие деревья заслонили от нее громадной белый дом, уже ставший ей столь ненавистным! Она прекрасно запомнила дорогу, о которой ехала вчера вечером, и ей казалось, что сейчас все ее тревоги остались в прошлом. в первых рядах, в конце данной аллеи, были ворота, а за ними Бедсворт и освобождение. Она отправит врачу Димсдейлу письмо и весточку и растолкует ему все, что с ней произошло. В случае если лишь этому хорошему и энергичному человеку станет известно о ее судьбе, он не позволит ее в обиду. Она напишет ему, а позже возвратится, и пускай опекун делает с ней, что желает, она уже не будет трепетать перед ним. в первых рядах показались замшелые каменные столбы с полуразрушенными гербами наверху. Чугунные ворота были растворены. С весёлым восклицанием Кэт прибавила шагу. Еще мгновение, и она была бы уже за воротами, на проселочной дороге, но тут…
— Эй, эй, куда это вы направляетесь? — послышался неотёсанный оклик. Голос доносился откуда-то из-за кустов, росших по обе стороны ворот.
Женщина замерла на месте, вся дрожа. В тени под деревом стоял складной стул, и на нем сидел свирепого вида мужчина, одетый в тёмную плисовую несколько, и курил потемневшую от времени глиняную трубку. Бронзово-красное, обветренное лицо его было щедро разукрашено оспой; болезнь данный покинул по окончании себя и другую память один глаз несчастного взирал на мир голубоватым невидящим бельмом. Человек поднялся со стула и шагнул вперед, преграждая Кэт путь за ворота.
— Чтобы мне подохнуть, в случае если это не она, — медлительно проговорил он, оглядывая Кэт с головы до пят. — Сообщили, девчонка что нужно. Что ж, верно, так оно и имеется. — И, вынеся данный вердикт, он отошёл еще на ход и опять осмотрел Кэт своим единственным глазом.
— Весьма вас прошу, — сообщила Кэт дрожащим голосом, потому что наружность этого человека никак не имела возможности придать ей бодрости, — мне необходимо пройти, я желаю попасть в Бедсворт. Вот вам шиллинг, прошу вас, не задерживайте меня.
Человек протянул нечистую ручищу, забрал у Кэт монету, подбросил ее в атмосферу, поймал, попытался на зуб и загрузил в карман собственных плисовых брюк.
— Тут нет проходу, девушка, — сообщил он. — Я дал слово хозяину, значит, не отправлюсь на попятную.
— Но вы не имеете права задерживать меня! — гневно вскрикнула Кэт. — У меня имеется приятели в Лондоне, и вы ответите за это.
— А она, наверное, планирует буянить, — сообщил одноглазый. — Похоже, убей меня всевышний!
— Все равно я пройду! — в полном отчаянии вскрикнула Кэт. Дорога, ведущая на свободу, была всего в десяти шагах, и Кэт метнулась в сторону, по женской собственной неопытности сохраняя надежду как-нибудь проскользнуть мимо этого ужасного стража, но он обхватил ее ручищами за талию и без того грубо отшвырнул назад, что перебросил через аллею, и Кэт чуть не упала, но, налетев со всего маху на дерево, устояла на ногах. Она была вся в царапинах и ссадинах и еле переводила дух.
— Ну так и имеется, — сообщил одноглазый, вынимая трубку изо рта, — уже буянит! Провалиться мне, если она еще и не буйнопомешанная. — Он забрал собственный складной стул, поставил его в воротах и уселся на него. — Вы видите, девушка, — увидел он, — все вы это напрасно. Убежите из этого, так посадят в сумасшедший дом.
— В сумасшедший дом? — ахнула Кэт, всхлипывая от страха и боли. — Вы что же думаете, что я безумный?
— Ничего я не думаю, — сообщил одноглазый нормально. — Я знаю, что безумный.
Это было новым потрясением для Кэт. Но, она была в таковой тревоге и расстройстве, что не хорошо отдавала себе отчет, что все это значит.
— Кто вы таковой? — задала вопрос она. — Из-за чего вы так грубо со мной обращаетесь?
— Ну, вот, в далеком прошлом бы так, — сообщил одноглазый с довольным видом, эргономичнее вытягивая ноги и пуская вверх огромные клубы дыма. — Это уже больше похоже на разумный беседу. Кто я таковой, задаёте вопросы? Меня кличут Стивенс — Билл Стивенс, эсквайр из Клакстона, из графства Хэнтс. Я являлся матросом на корабле — могу продемонстрировать пенсионную книжку. А позже трудился в лечебнице для умалишенных в Портсмуте. Был вторым смотрителем в отделении для самоубийц; больше двух лет проторчал в том месте. А позже сидел без работы, и господин Гердлстон пришел ко мне и говорит: «Вы станете Уильям Стивенс, эсквайр?» — «Я», — говорю. «Вам приходилось иметь дело с умалишенными?» — задаёт вопросы он. «Приходилось», — говорю я. «Значит, вы тот, кто мне нужен, — говорит он. — Станете приобретать фунт стерлингов в неделю, работы от вас никакой не потребуется». «Самое разлюбезное дело», — говорю. «Станете сидеть у ворот, — говорит он, — и следить, дабы одна отечественная пациентка не убежала, лишь и всего». Ну, а позже вас привозят из Лондона, а я приезжаю из Клакстона, и вот мы оба тут, и все обстоит идеально. Так что видите, девушка, все это вы напрасно, вам тут все равно никак не пройти.
— Но если вы меня пропустите, господин Гердлстон поразмыслит, что вы опоздали меня поймать, по причине того, что я пробежала весьма скоро, и не будет особенно злиться, а я дам вам больше денег, чем он дает.
— Нет, нет, — сообщил одноглазый, решительно тряся головой. — Я собственному слову не поменяю, пускай меня повесят! Чтобы меня кто подкупил, для того чтобы еще не бывало да и не будет, разве что вы положите деньги на бочку, в противном случае посулить-то каждый может. Пожилому человеку все подавай на данный момент, что ему жить-то осталось.
— Увы! — горестно вскричала Кэт. — У меня при себе нет денег, всего пара шиллингов.
— Ну и давайте их ко мне. — Монеты провалились сквозь землю в том же кармане плисовых брюк. — Хорошо, все будет в порядке, девушка, — шепнул одноглазый, обдав Кэт запахом пива. — Я, так и быть, ничего не сообщу мистеру Гердлстону о том, что вы тут вытворяли. Слово даю. А слово Уильяма Стивенса, эсквайра, верное! В противном случае так как хозяин взбеленится, в случае если определит. О, линия, вон моя старая женщина плетется с обедом! Брысь, брысь из этого! В случае если моя хозяйка заметит, что мы тут с тобой беседы говорим, она тебе все волосы повыдергает. Уж больно ревнива, вот в чем беда. Как померещится ей, что какая-нибудь девчонка заглядывается на меня, так она прямо вся не собственная сделается и, не говоря дистрофичного слова, бросится прямо за волосы. Да уж, попадись ей лишь, перья и пух полетят! Брысь из этого, тебе говорят!
Бедняжка Кэт, напуганная возможностью нажить себе еще одного неприятеля, повернулась и безрадостно побрела по аллее обратно к дому. Посмотрев назад, она заметила дистрофичную даму с хмурым, жёстким лицом, направляющуюся к воротам с жестяным судком в руке. потерянная Кэт и Одинокая все же еще не совсем потеряла надежду и, свернув с дороги, начала пробираться среди кустов и деревьев к ограде. Это была массивная каменная стенки, футов девяти в вышину; последний последовательность каменной кладки поблескивал торчащими из него зазубренными кусками битого стекла. Колючие кустарники исцарапали в кровь ласковую кожу Кэт, пока она пробиралась на протяжении стенки. В итоге ей было нужно убедиться, что перелезть через стенке нереально. Она нашла в стенке лишь одну мелкую древесную калитку, выходившую на ЖД полотно, но и та была закрыта на замок.
Пробраться за стенке возможно было лишь через столь надежно защищаемые ворота. Щемящая тоска сжала сердце Кэт, в то время, когда она внезапно четко осознала, что, только имея крылья, имела возможность бы она вырваться из этого либо хотя бы отправить кому-то о себе весть.
Усталая, измученная, с растрепавшимися волосами возвратилась она к себе по окончании собственных бесплодных поисков. Гердлстон встретил ее на крыльце; на губах его игралась язвительная ухмылка.
— Как вам понравился парк? — задал вопрос он, и Кэт в первый раз в жизни уловила в его голосе что-то похожее на игривый смешок. — А каменная ограда и ее разнообразные украшения? А отечественный привратник? Как вам все это понравилось?
Кэт собралась с духом, дабы дать ему хороший и храбрый ответ, но старания ее были тщетны. Губы ее задрожали, глаза наполнились слезами и с возгласом, выполненным горя и такого отчаяния, что он, казалось, имел возможность бы прикоснуться сердце зверя, она ринулась по лестнице к себе в помещение, упала на постель и расплакалась столь неприятными слезами, горше которых не проливала еще ни одна дама на земле.
