Шустрые черепахи(1850 г., издание «Экзаминер»)
У меня хороший капиталец. Все, что я трачу, я трачу на себя. Другое прикапливаю. Таковы мои правила, и за правила собственные я держусь прочно и не отступлюсь от них ни при каких обстоятельствах.
Кое-кто пробует изобразить меня скупым, но это неверно. Я ни при каких обстоятельствах ни в чем себе не отказываю. Другой раз, действительно, сообщишь себе: «Сноуди (это у меня фамилия такая), потерпи недельку, приятель, и эти же персики будут дешевле, тогда и полакомишься!» – либо: «Сноуди, повремени с вином; отправишься обедать к себе домой и будешь себе выпивать его безвозмездно!» Ну, а отказывать себе в чем-нибудь – нет! В случае если, к примеру, я вижу, что безвозмездно мне не купить того, что приглянулось, что ж! – я вынимаю кошелек и плачу! Провидение наделило меня хорошим аппетитом, и я не считаю себя вправе пренебрегать этим бесплатно.
Всей родни у меня – один брат. Если он чего и попросит у меня, я не даю. Все люди – братья, так отчего же я обязан делать исключение для него одного?
Живу я в древнем городе, у нас собственный собор. Нет, к церкви я касательства не имею, но это не означает, что у меня нет места. Ну, да это не имеет значение! Возможно, и тепленькое. Возможно, и синекура. Словом, это мое дело. Может, да, быть может – нет. Я и брату ничего не говорю о себе, а я всех людей почитаю за братьев. Негр, скажем, поскольку он – брат и человек, так что же – прикажете отчитываться в собственных делах перед ним? Ну, нет!
Я частенько наведываюсь в Лондон. Хороший город. Я так наблюдаю на это дело: в Лондоне, само собой разумеется, жизнь дорогая, но в том месте вы за собственные деньги приобретаете настоящую вещь – другими словами я желаю сообщить, тут все первостатейное. Для того чтобы вы нигде, ни в каком втором месте не дотянетесь. Потому-то я и говорю всем, кто желает взять за собственные денежки настоящую вещь: «Отправьтесь в Лондон, в том месте и купите, что нужно».
Сам-то я поступаю вот как. Еду прямешенько к госпожа Ским в «Пансион и Частную Гостиницу для коммивояжеров», что около Олдерсгейт-стрит, Сити (в ЖД путеводителе Бредшоу имеется адрес, там-то я его и разыскал), и плачу девять пенсов в сутки за «завтрак и постель, с услугами и мясом включительно». Я вычислил все в точности и убедился, что за мой счет госпожа Ским никоим образом не разживется. Наоборот, полагаю, в случае если б все ее клиенты были бы такими же, как я, эта дама разорилась бы через месяц.
Вы имеете возможность задать вопрос, для чего я останавливаюсь у госпожа Ским, в то время, когда я имел возможность бы остановиться в отеле Клэрен-дон? Давайте рассудим. Что, не считая сна, может предложить мне постель в Клэрендоне? Ничего. Ну так вот, сон в отеле – вещь дорогая, и у госпожа Ским он обходится многократно дешевле. Я произвел расчеты и могу сообщить без обиняков, учитывая все привходящие события, что это дешево. Возможно ли заявить, что сон в номерах у госпожа Ским – товар нехороший, нежели сон в клэрендонской гостинице? Потому, что я одинаково прекрасно дремлю в этот самый момент и в том месте, для меня это равноценный товар. Так для чего же мне тащиться в Клэрендон?
Вы сообщите: а ланч? Прекрасно. Ланч. У госпожа Ским я не возьму тех деликатесов, каковые я имел возможность бы иметь в Клэрендоне. Допустим. А вдруг я их не желаю! Мое вывод такое, что человек – не животное, далеко не весь в плотском. Ему дан интеллект. Если он через чур сытным завтраком данный интеллект заслонит, как же ему потом, днем, употребить собственный интеллект на размышления относительно обеда? Вот так как в чем дело! Мы не должны закабалять собственную душу. Она обязана парить. Так уж положено.
Ланч у госпожа Ским в полной мере сытный (хлеб с маслом в неограниченном количестве; мясо, действительно, порционно) и вместе с тем не через чур обильный. Так природные свойства мои не притупляются, и я могу полностью направить их на упомянутую уже мною цель; к тому же я могу себе сообщить: «Ну, вот, Сноуди, ты сейчас сэкономил шесть… восемь… десять – целых пятнадцать шиллингов! Что бы ты желал сейчас скушать на обед? Заказывай, Сноуди, не скромничай, ты заслужил приз».
За одно я ругаю Лондон – это за то, что он сделался штаб-квартирой самых радикальных воззрений, какие конкретно лишь водятся в Англии. Я считаю, что в этом городе довольно много страшных людей. Я считаю, что данный издание (я имею в виду «Домашнее чтение») – издание очень страшное, и пишу эту собственную статью для того, чтобы нейтрализовать его воздействие. Мое политическое кредо – пускай нам будет прекрасно. Нам так как и без того прекрасно. Мне по крайней мере отлично. И покиньте нас в покое, пожалуйста!
Все люди – братья, и мне думается, что просто не по-христиански, в итоге, сказать собственному брату, что он не развит, унижен, нечист и тому подобное. Это и невежливо и неблагородно. Вот вы мне подсказываете, что я обязан обожать собственного брата. А я отвечаю: «Я его и обожаю». Уверяю вас, я неизменно готов сообщить собственному брату: «Вот что, любезный, я к тебе очень благоволю, а ты отправляйся с всевышним. Ступай себе своим методом, а я – своим. Все, что существует, имеется благо, а чего нет – зло. И незачем поднимать шум». В этом, на мой взор, единственное назначение человека, и лишь настроив собственный дух на таковой лад, и направляться отправляться обедать.
В таком-то умонастроении недавно, будучи в Лондоне, где я воспользовался «завтраком и постелью с услугами и мясом включительно» в пансионе госпожа Ским, я направился пообедать и отыскал в памяти известное изречение, сказанное, в случае если память мне не изменяет, кем-то, когда-то и по какому-то случаю и гласящее, что человек может заимствовать мудрость у низших организмов. Мне показалось очень отрадным фактом, что великую мудрость возможно почерпнуть у для того чтобы добропорядочного животного, как морская черепаха.
В сутки, о котором я говорю, я собрался заказать на обед как раз черепаху. Другими словами я желаю заявить, что черепаха должна была составить основное блюдо в моем меню. Хорошая миска супа, пинта пуншу и – ничего тяжелого! – лишь ласковый, сочный бифштекс. Я обожаю ласковый, сочный бифштекс. И всегда, как закажу себе это блюдо, говорю: «Сноуди, ты поступил верно».
В случае если уж я решу полакомиться, деньги – не в счет. Тут лишь думаешь о том, дабы деликатес был в действительности отменным. И вот я отправился к другу, участнику муниципального совета, и имел с ним нижеследующую беседу:
Я ему: – Господин Грогглз, где самые вкусные черепахи? Он мне: – В случае если вам угодно скушать тарелку супа, забегите, пожалуй, к Берчу. Я ему: – Господин Грогглз, я полагал, что вы меня понимаете. Как же вы имеете возможность сказать о тарелке супа? Нет, я собирается обедать. Мне нужна не тарелка, а миска. Тогда, поразмыслив с 60 секунд, господин Грогглз голосом, в котором слышится решимость, произносит: – Леденхолл-стрит. Наоборот Индиа-Хаус.
Мы расстались. Целый данный сутки я предавался умственной деятельности, а в шесть часов вечера направил собственные стопы к дому, что мне был рекомендован Грогглзом. В углу передней, ведущей в кофейню, я приметил громадной тяжелый сундук и поразмыслил, что в нем, возможно, заключена черепаха невиданных размеров. Сопоставив, но, потом размеры черепахи, которую мне подали к обеду, со счетом, что мне подали по окончании обеда, я осознал, что в сундуке, должно быть, хранилась хозяйская выручка.
Я растолковал официанту, что привело меня ко мне, и упомянул имя мистера Грогглза. Он с эмоцией повторил за мной: «Миску черепахового супа и ласковый, сочный бифштекс». Еще утром жёсткий голос, которым Грогглз сказал собственный совет, вселил в мою душу уверенность, что все будет в порядке. Манеры официанта укрепили меня в этом убеждении. Вся кофейня благоухала черепахой, и пар от сотен галлонов черепахового супа, поглощаемого в этих стенках, осел на них и поблескивал росой. Я бы имел возможность, если бы захотел, начертать собственный имя перочинным ножом на данной эманации бесчисленных черепах. Вместо этого, но, под влиянием теплого пара, витавшего над моей головой, я целый отдался во власть голодной задумчивости и пробовал вообразить себе Вест-Остров и Индию Восхождения.
В это же время обед мой показался и – провалился сквозь землю! Опустив занавес над данной трапезой и закрыв крышку опустевшей суповой миски, сообщу только одно: обед был восхитителен, и уплатил я за него соответственно. Все было кончено, и я сидел, печалясь о том, что благодаря несовершенства земного бытия трапеза не имеет возможности продолжаться всегда. Но тут официант, смахивая крошки со стола, прервал движение моих мыслей и задал вопрос: – Не хотите ли взглянуть черепах, господин? – Каких таких черепах, любезнейший? – нормально задал вопрос я его. – Черепах, что находятся внизу, в резервуаре,– отвечал он. Черепахи в резервуаре! Боже милостивый! – Само собой разумеется!
Официант зажег свечку и совершил меня в подвал, где под чисто выбеленными сводами, при свете газового рожка мне открылась картина столь же необычная, сколь поучительная, говорящая о величии моего отечества. «Ах, Сноуди», – вскрикнул я, и первое, что пришло на ум, было: «Правь, Британия, правь, Британия, владычица морей!» Сводчатый подвал заключал в себе от двух до трех сотен черепах – и все они были живые. Одни плавали в резервуарах, другие выползли подышать воздухом на долгие сухие дорожки, устланные соломой. Тут были черепахи всех размеров, многие – легко огромные. Кое-какие из этих огромных черепах, переплетясь с более небольшими, жались по углам, и, развесив собственные плавники над водопроводными трубами и опустив голову, вздрагивали, по-видимому, уже в предсмертных конвульсиях. Другие нормально лежали на дне резервуара, третьи – лениво поднимались со дна. Те, что пребывали на дорожках, устланных соломой, были покойны и неподвижны. Это было восхитительное зрелище. Я обожаю такие зрелища. Они будят воображение. Если вы желаете испробовать воздействие аналогичного зрелища на себе, входите в домик наоборот Индиа-Хаус – в любой сутки! Пообедайте в том месте, заплатите по счету и позже попроситесь вниз.
Два молодых человека крепкого телосложения, без сюртуков и с рукавами, закатанными под самые плечи, заботились за этими добропорядочными животными. До тех пор пока один из них копался с самой громадной черепахой, подтаскивая ее к краю резервуара, дабы я имел возможность налюбоваться на нее, мне внезапно пришла в голову совсем новая для меня идея. Нужно заявить, что я обожаю мысли. Всегда, что мне забредет какая-нибудь идея в голову, я говорю себе: «Сноуди, запиши!»
Идея, которая забрела мне в голову в этом случае, была… господин Грогглз! Передо мной была не черепаха, а – воплощенный господин Грогглз. Черепаху подтащили ко мне жилеткой вперед, в случае если так возможно выразиться, – совершенно верно такую жилетку я видел на мистере Грогглзе. Тот же крой, практически тот же цвет, и если бы не отсутствие золотой цепочки от часов да свисающих с нее брелоков, я бы сделал вывод, что это и имеется жилетка мистера Грогглза. Черепаху распирало, что еще более увеличивало ее сходство с мистером Грогглзом. Я ни при каких обстоятельствах еще не имел случая рассматривать шею черепахи вблизи. Размещение складок было правильное повторение складок на шейном платке мистера Грогглза. Глаза, в которых светилась идея,– очевидно, в пределах, позволительных для человека умеренного направления,– были глазами мистера Грогглза. В то время, когда крепкий юный человек отпустил черепаху, она не легко шлепнулась на дно резервуара, мотнув головой, – точь-в-точь господин Грогглз, плюхающийся в кресло по окончании собственной очередной речи против санитарных мер, предложенных в муниципальном совете!
Я не имел возможности удержаться и в мыслях сказал: «Аи да Сноуди, аи да молодец! В твоей аналогии заключен глубочайший суть, Сноуди. Поздравляю тебя!» Я подошел к молодому человеку, что в это же время подтащил к краю резервуара еще пара черепах. Все они были похожим первую – любая представляла собой разновидность мистера Грогглза, в каждой обнаруживалось разительное сходство с джентльменами, каковые имели обыкновение этих черепах поглощать. «Прекрасно, Сноуди, – сообщил я, – что ты из этого заключаешь?» «В противном случае, сударь, – ответил я, – что позор и стыд всем этим революционерам и радикалам, всегда толкующим о прогрессе! Сударь, – продолжал я, – я заключаю из этого, что подобное сходство между черепахами и грогглзами неспроста. Оно существует после этого, дабы указать человечеству, что каждый Грогглз обязан брать пример с черепахи и что от Грогглза мы вправе ожидать шустрости черепахи, не более». «Сноуди, ответил я на это, – ты прав. Ты попал в самую точку, Сноуди!»
Идея эта полюбилась мне очень, потому что, в случае если мне что и ненавистно на свете, так это перемены. Очевидно, что миру перемены не необходимы, что они ему ни к чему, что он не создан чтобы изменяться. Требуется одно, в частности (как я, думается, уже показывал) – дабы нам было прекрасно. Вот как я наблюдаю на это дело. Пускай нам будет прекрасно, и покиньте нас в покое! Как раз эту идея и прочёл я в чертах Грогглза, другими словами я желаю сообщить, черепахи, в то время, когда это добропорядочное животное, наполовину извлечённое из воды, плюхнулось обратно, на дно резервуара.
Но, у меня имеется привычные в муниципальном совете и кроме Грогглза, так что приблизительно спустя семь дней по окончании обрисованного события я сообщил себе: «Сноуди, на твоем месте я сходил бы сейчас на совещание и послушал бы, что в том месте говорят». Я отправился. В том месте происходило то, что я именую хорошей, хорошей британской дискуссией. Один оратор с громадным красноречием осуждал французов за то, что они ходят в древесных башмаках. Второй оратор напомнил первому еще об одном предосудительном обычае чужеземцев – в частности, о поедании лягушек. А я-то опасался – и, к стыду собственному, обязан согласиться, что пребывал в этом заблуждении последние пара лет, – я опасался, что эти бакалейные правила отошли в прошлое! Как отрадно понять, что великие мужи города Лондона в году одна тысяча восемьсот пятидесятом придерживаются их так же, как и прежде! Мне припомнились шустрые черепахи.
Но, скоро мне опять появилась возможность отыскать в памяти шустрых черепах. Горсточке революционеров и радикалов удалось каким-то образом пробраться в муниципальный совет, что я почитал за один из последних оплотов отечественной многострадальной конституции. И вот я услышал речи, в которых ораторы потребовали уничтожения Смитфильдского рынка (являющегося, на мой взор, неотъемлемым элементом упомянутой выше конституции), назначения муниципального врачебного инспектора, надзора за публичным здоровьем и других преступных мероприятий, направленных против церкви и государства. Господин Грогглз, как и следовало ожидать, горячо и решительно выступал против аналогичных предложений. Так горячо, что, как я определил потом от госпожи Грогглз, у него в тот же вечер сделался достаточно сильный прилив крови к голове. Все приверженцы партии Грогглза также сопротивлялись новым мерам, так что душа радовалась при виде того, как жилетки друг за другом вздымались в конституционном порыве, заявляли протест и опять опускались в кресла. Но вот что более всего поразило меня. «Сноуди, – сообщил я, – вот, сударь, перед вами предстоящее воплощение вашей мысли! Так как революционеры и эти радикалы и имеется крепкие юные люди с закатанными рукавами, каковые подтаскивают шустрых черепах к краям резервуаров! А Грогглзы – это черепахи, поднимающие на один миг голову, перед тем как опять плюхнуться на дно. Честь и слава Грогглзам! Честь и слава Совету Шустрых Черепах! Мудрость черепахи – надежда Англии!»
Из сообщённого возможно вывести тройную мораль. Во-первых, черепахи и Грогглзы тождественны; сходство между ними поразительно – как внешнее, так и внутреннее. Во-вторых, черепаха – вещь хорошая во всех отношениях, и человеку надлежит забрать себе за пример шустрость черепахи и не стремиться ее перегнать. И в-третьих, всем нам прекрасно. Покиньте нас в покое!
