Стамбул с далека весьма современен. Минареты на расстоянии кажутся телевышками — и эти острия протыкают время, сводя сегодняшний Стамбул с доисламским Константинополем и еще более древним Византием. Основной храм христианского мира — Айя-София — стал примером не только для церквей, в особенности православных (отыщем в памяти Софии — киевскую, новгородскую, вологодскую), но и для мечетей. Поставленные по четырем углам константинопольской церкви минареты перевоплотили ее в мусульманский храм, и началось клонирование — мечеть Сулеймана, мечеть Султана Ахмета, мечеть Баязида… Кое-какие прекраснее, практически все грациознее поруганной Софии, но у истоков — она, и все на нее похожи. Делается ясно, как внушителен был и безминаретный Стамбул. Сегодняшний пассажир эгейского круиза испытывает, входя в Босфор, те же ощущения, что крестоносец Жоффруа де Виллардуэн восемь столетий назад: «Многие из наблюдавших на Константинополь кроме того помыслить не могли, что возможно в мире столь богатый город, и вот заметили они сии богатые башни и высокие стены, оградившие город, и высокие церкви, и было их всех столько, что нереально поверить, в то время, когда бы не расстилались они перед глазами… Не нашлось столь бесстрашного человека, кто не затрепетал бы при сем зрелище…»
Впечатляет и сама мысль: единственный город на двух континентах. Единственный великий город с тремя именами. Ну разве Рыбинск-Щербаков-Андропов либо Юзовка-Сталино-Донецк. На что у Стамбула найдется русский ответ: четвертое имя — Царьград.
Вид города с воды внушал и внушает почтение и трепет: мало на свете рукотворных ландшафтов величественнее. Другое дело, в то время, когда прибываешь по воздуху и из аэропорта на такси режешь углы от Мраморного моря к бухте Золотой Рог, сходу погружаясь в рынок, что имеется город. Байрон приплыл в Стамбул на фрегате, Бродский прилетел самолетом. Думаю, это принципиально важно.
Но корабль также непременно пристает к берегу, и рынка не миновать. Пассажирские причалы — на европейской стороне. А основной парадокс Стамбула таков: Азия тут — это Европа, а вот Европа — действительно Азия. Карту хочется перевернуть вверх ногами — но, еще и вследствие того что Эгейское море по отношению к Тёмному в культурно-политическом смысле — север.
Пересекаешь узкую полосу Босфора — и оказываешься в чистом респектабельном европейском городе, оставляя сзади, в географической Европе, бессонный, шумный, нечистый азиатский рынок, кружащийся наподобие дервиша около ядер конденсации, — мечетей и дворцов. Кружение улучшается хаотичным мельканием автомобилей: светофоры или отсутствуют, или не трудятся, или игнорируются. Разносчик чая со своей хрупкой подвесной конструкцией из подноса и восьми стаканчиков в безумной отваге спешит на автомобильный поток, перекрывая криком клаксоны; автомобили с визгом тормозят, водители высовываются по пояс и машут одобрительно руками.
На азиатской же стороне, чуть дальше аккуратного ближнего Кадыкея — фешенебельные районы Фенербахче, Бостанджи, Гезтепе: тут-то и поселяется солидный средний класс. Тут горят огни на перекрестках, тут следят, дабы не рушились дома и не замусоривались улицы, — на это’ имеется время, потому, что нет одержимости идеей показа и продажи, никто не дергает инопланетянина за фалды, предлагая путеводитель, шашлык, бумажные салфетки, брюки, старый камень. Тут живут для себя, и в том, что для себя живут лучше, чем для чужеземцев, — важное отличие Турции от северного соседа.
Скоропалительный турист ко мне не добирается, ограничиваясь босфорской прогулкой на катере и пересечением моста, связавшего два континента, дабы испытать вправду волнующее чувство. «До свиданья, дорогая, уезжаю в Азию и последний раз сейчас на тебя залазию» — в Стамбуле это не песня о разлуке, а гимн похотливости: до Азии двадцать мин. по воде либо пять по мосту.
В стамбульской Европе гуляет торговля. Узнаваемый всему миру Громадной рынок — именно цивильное место, в полной мере пристойный торговый комплекс, легко огромный. Настоящий рынок — за его пределами: повсеместный, постоянный. Вечером у Новой мечети прямо из высокой кучи на асфальте выбирают рубахи пастельных тонов — в полной темноте. По ресторанной улице на Галатасарайском рынке бродят среди столиков продавцы погремушек, статуэток дервишей, цветов, портретов Ататюрка, лотерейных билетов; всех замучил старик с потертой лисьей шкурой. Женщина в балахоне с бледным накрашенным лицом разворачивает аккордеон: «Дунайские волны». на данный момент войдет Чарнота. В районе Лалели бродят недешевые «наташки». По набережным Золотого Рога — рыбная торговля под присмотром безбоязненных свиноподобных чаек: сардины, скумбрия, пеламида с рекламно вывороченными пурпурными жабрами. Жареную скумбрию реализовывают прямо с качающихся лодок. Картина инфернальная: в лодке жаровня, пламя то и дело взметается, охватывая продавцов, они ругаются, смеются и протягивают на берег положенную в булку рыбу.
В мавзолее Сулеймана Прекрасного упорно предлагают сделать взнос на поддержание гробницы султана и его славянской жены Роксаны. Квитанцию за номером 0255207 серии D13 храню: как еще обернется жизнь.
Туризм — также торговля. Лишь сам товар — потому, что это недвижимость под охраной страны — реализовать запрещено, так что торгуют любознательностью. Твоей. Ты — в один момент товар и покупатель. Необычное шизофреническое чувство, в то время, когда тебе назойливо и враждебно реализовывают тебя — хочется сообщить, лучшую часть тебя, одну из лучших, по крайней мере.
На асфальте у воды — что-то накрытое брезентом с огромной надписью: «Тетрать — 1 kg — $2». Изводишься от любопытства, но тут приходят вялые брюнеты и стаскивают брезент: штабеля тетрадей для продажи на вес русским оптовикам. Местные торговцы сносно разъясняются по-русски — благо масса неспециализированных слов. Балык — по-турецки «рыба»; жалко: выходит, каждая тюлька — для нас деликатес. Но мы отыгрались на сарае, что у них — дворец, и на алтыне, что — золото. Спорт — спор: как верно. Ластик — шина. Я обедал на речке Чай, выпивал чай в местечке Чердак.
Секулярная революция Ататюрка реабилитировала алкоголь: вина до тех пор пока неважные, все выпивают анисовую ракию и более привычное, с фонетически безукоризненным написанием — votka, kanyak. Стакан по-ихнему — бардак, тарелка — табак. Родная лингвистика: водки бардак да селедки табак.
Восток по большому счету роднее, чем запад. Европе в русском языке именно не повезло. В первую очередь — с единственной известной к этому слову рифмой. И еще: в слове «Европа», особенно в его производных, так явственно слышен второй чуждый корень, и на слух патриота какой-нибудь «Европейский союз» лишь и возможно альянсом масонов. Язык определяет идеологию: «евроремонт» — само существование этого слова имеется сильнейший довод в пользу азиатскости России. Не говоря уже о том, что евроремонтом в Москве занимаются турки.
«Москва, Астрахань, Персия, Индия» — в данной мечтательной бунинской цепочке очевидно пропущен Стамбул: по соображениям картографической прямоты, возможно. Жизнь откорректировала классика бойким сообщением по маршрутам Сочи-Новороссийск и Трабзон-Стамбул.
У причалов Каракея выстроилась русская кафедра: «Доктор наук Щеголев», «Доктор наук Зубов», «Доктор наук Хлюстин»; профессорские матросы выходят на сухопутный торговый промысел. В Лалели полно русских вывесок: «Центр кожи», «Переговорный пункт», «Молдова-Кишинев, Одесса-Херсон». В Каракее — последовательность кабачков: «Дед», «Почувствуйте отличие, е-мое!». Ощущаешь, сидя у окна: под тобой рыбный рынок, перед тобой Золотой Рог, за ним — Айя-София. Ё-мое!
Наконец-то! Исполнилась многовековая мечта. Победой прославлено имя твое, твой счет на вратах Цареграда.
Фестиваль КВН «Кубок Евразии»
